Уильям, который был старше Лесли на год, сказал:
- Шестнадцать - в самый раз. Ты решила, что едва она сойдет с трапа, к ней тут же начнут приставать? Не глупи.
- Ох уж эти итальянцы… - Мамочка была не до конца уверена, что даже с моими формами и непритязательными нарядами я так непривлекательна.
- Они ничем не отличаются от англичан, мама. Мужчин не переделать. - Сам факт, что восемнадцатилетняя Лесли дерзнула отпустить столь смелую банальность, безоговорочно навязав свое мнение присутствующим, свидетельствовало о несокрушимой вере сестрицы в силу собственного обаяния и полном отсутствии такового у меня.
- Наверное, ты права, - уступила мать. - А деньги откуда?
- У меня есть кое-какие накопления, - ответила я. - Я сидела с детьми и собирала бумагу на вторсырье.
- Неужели ты совсем не тратила? - Брат был бесконечно изумлен. - Тоска. Вообще ничего не покупала? Ну, даже блузку? Хотя бы гигиеническую помаду?
- Ничего.
Лесли поинтересовалась:
- А в чем поедешь?
Отец сказал:
- Попридержи коней, дочурка. Кто сказал, что Лиззи вообще куда-то едет?
- Помолчи, Нейл, - вмешалась мать. - Пусть девочка расширит кругозор. - Она опять начала говорить обо мне в третьем лице. - Бедняжка ничем не интересуется: у нее в комнате ни одного плаката.
- Полностью с тобой согласен.
Впрочем, для моего прагматичного отца, верящего только в правила и устои, главным аргументом было то, что платить ему не придется - остальное значения не имело.
Родители… Самые обыкновенные, вероятно, родители. Как и у всех. Без черезмерностей и перегибов, они, видимо, закончили бы жизнь, как и большинство предков: искали бы что подешевле, страсть как не любили расставаться с барахлом и делили бы между собой обязанности по дому. Папа возился бы в гараже, а под соседней крышей ровно в шесть вечера можно было бы отведать приготовленный мамой по всем правилам разумного ведения хозяйства ужин - форма одежды свободная, но лучше вязаные кофты.
Отец погиб в 1985-м; мне тогда исполнилось двадцать пять. Он заснул за рулем, когда ехал в Гонолулу; в лобовую вмазался в грузовичок "исудзу" с тремя местными детишками в кабине. Мать не пострадала, однако ничего не помнит. Забавно - папа кажется таким далеким. Он всегда был немногословен, и как результат - я его почти не помню. Молчун может показаться задумчивым или одухотворенным, и все же, если он безмолвствует слишком долго, о нем попросту забывают. Перед моим отъездом в аэропорту отец вручил мне пятьсот долларов в лирах - для него это то же, что для нормального человека нанять биплан и вычертить в небе "До свидания!". В сущности, отец был добрым человеком.
А тогда вечером, пока все еще сидели за столом, сестрица раздобрилась:
- Знаешь, у меня есть пара необъятных свитеров - тебе будут в самый раз.
- Спасибо, Лесли.
- Вся в синяках вернешься, тебя там за прелести защиплют. - Уильям хотел проявить своеобразную галантность, намекнув, что и я могу быть желанной, несмотря ни на что.
- Прекрати, Уильям, - одернула его мать. - Не забывай, в Рим едут дети из латинской группы, а не твои приятели-лихачи. Кстати говоря, на прошлой неделе я немного снизила скорость на Кросс-Крик; так вот, твой дружок Алан Блейк показал мне неприличный жест. Он меня не рассмотрел, а я его узнала и больше не хочу видеть этого негодяя в своем доме. Тебе ясно?
Уильяма больше интересовала предстоящая поездка младшей сестренки:
- Руку даю на отсечение, влюбишься в какого-нибудь красавчика с фабрики "Фиат".
- Да, назовем его Марчелло, пылкий идеалист, - добавила Лесли. - Бутылочка "Кьянти", потная рубашка, пикник на обочине автострады…
- Он тебя чуток пошлепает. Красавчик так легко распаляется…
- А ты за него убить готова…
- Прекратите! - Мать была потрясена, что ее старшие дети, оказывается, так много думают о сексе. Единственным утешением служил для нее тот неоспоримый факт, что я девственница. - Лиззи едет в Рим, чтобы посмотреть на величайшие произведения искусства, попробовать, что едят римляне, и… - временно маму покинуло красноречие, - …стать серьезной и эрудированной молодой женщиной.
Даже мой собственный энтузиазм поубавился от такого болезненного представления о Риме. По правде говоря, я мечтала насытиться видом обнаженных статуй. Я стеснялась смотреть журналы в специализированных магазинах в той части города, куда от нас добираться с тремя пересадками. В магазине я терялась, как последняя размазня, и дальше полок с вязальными каталогами не заходила. Зачем вообще понадобилось выставлять на витринах это вязание? Истинная клиентура подобных заведений скрывается у дальних стоек (главным образом мужчины в длинных плащах и париках, окутанные ореолом стыда).
Я никак не могла представить себе город, где улицы украшают не виниловая обивка и штукатурка, а гениталии. Мне обязательно надо было увидеть все своими глазами. Остававшиеся до вылета нашего чартерного рейса недели стремительно шли на убыль, а мне казалось, что вот-вот грянет студийный гонг, и под громкий хохот сообщат, будто все это розыгрыш.
До глубокой ночи я просидела в палате Джереми. Тишину не нарушало почти ничего, только скорбно посапывал кислородный вентилятор, временами оживала система внутренней связи в соседнем отделении да порой с улицы доносился рев мотоцикла. Джереми лежал, плотно смежив веки, а я ломала голову, что скажу ему, когда он проснется - впрочем, как оказалось, мучения были напрасны. Часа в три утра сын открыл глаза и сообщил:
- Моего имени нет в Книге жизни.
Хотя я и не поняла, что он имеет в виду, но ответила:
- Не глупи. Есть, конечно.
- Нет, ты просто не знаешь: когда меня вытащили, я был на полпути в ад. А меня оттуда выдернули и, будто пружиной, закинули обратно, в это здание. - Он стиснул мое запястье. - Из меня чуть дух не вылетел.
- Джереми, ты не попадешь в ад. - Сыну явно было не до задушевных бесед, и к лучшему: мне тоже особенно болтать не хотелось. - Ничего страшного не произошло: накачался вчера веселящей дури на вечеринке, а теперь пришел черед расплачиваться. Такая дрянь здорово башню сносит.
- Давай о чем-нибудь другом поговорим.
- Легко.
Мы оба чувствовали себя по-дурацки. Парень спросил:
- Кстати, ты думала эти годы, что скажешь мне при встрече?
- Конечно. А ты?
- Ну…
В палате снова стало тихо; на этот раз мы оба испытали облегчение. Я сказала:
- Насколько я поняла, обойдемся без речей.
- Слишком сентиментально получится.
- Что верно, то верно.
- Мне и так уже гораздо лучше.
Я поинтересовалась:
- А как ты меня разыскал? Я не один год пыталась тебя обнаружить - все безрезультатно. Правительство у нас такое упертое, когда дело касается опеки…
- Хм, любую информацию выудишь, если спишь с кем надо. Сам удивляюсь. - Он так запросто рассуждал о подобных вещах, точно речь шла о домоводстве.
- Наверное.
- Из меня получился бы неплохой шпион.
- Да уж; я за четыре года ни разу не заметила слежки. Ты когда последний раз заправлялся?
- В смысле, едой?
- Ну не бензином же. Конечно, едой.
- Вчера перехватил кусочек пиццы за девяносто три цента. На завтрак.
Столь необычная цена - изобретение местных коммерсантов; с налогом выходит ровно доллар.
- От пиццы столько же проку, как от жареного бинта.
- Я свистнул упаковку сыра в супермаркете на Дэви-стрит.
- А какое это отношение имеет к нашему разговору?
- Самое непосредственное. Сыр в пиццерии - настоящая валюта; главное, чтобы упаковка была цела. Угостят бесплатно; может, еще и пять баксов дадут.
- Ты не боишься попасть в полицию за пять баксов и кусок разогретого в микроволновке пластыря?
- Да не суетись. Если за руку поймают, тогда на выбор две схемы: либо тебя сдают копам, либо щелкают на "полароид" с этим несчастным куском сыра. Почти все его тырят. А потом просто запретят там снова появляться - и дело в шляпе. У них вся стена обклеена наглыми рожами, и везде сыр. Так что полицейское досье мне не светит. Максимум - ритуальное унижение.
Эта история вызвала у меня неподдельный интерес, о чем я не преминула сообщить:
- Спорим, я кое-что про тебя знаю.
- Что же именно? То, что я кажусь тебе уличным отребьем?
Я вздохнула.
- Хм, Джереми. Напомни, может, я что-нибудь путаю? Наркотики, передозировка, чулки-сеточки, кража сыра…
- Я раньше был отребьем.
- Ну ладно, пусть.
- Только я уже несколько лет не бродяжничаю.
- Приятно слышать. - Я задумалась. - Так, значит, можешь, если захочешь? В смысле, завязать?
- Да. Во всяком случае, мне так казалось до вчерашнего дня. Меня подруга нарядила для шоу Роки Хоррора. Ее Джейн зовут.
- Доктор так и сказала.
- Тайсон? Бог ты мой, ей давно пора под капельницу с морфием, а потом запереться на выходные со спортсменом-теннисистом. У нее с работой явный перебор. Это сразу в глаза бросается.
- Тут ты, пожалуй, прав.
- А лицо почему опухло?
- Зубы мудрости удалила четыре дня назад.
- Больно?
- Да нет, меня всю обкололи.
- А как насчет поделиться заначкой?
- Ни за что! - Я изобразила негодование.
- Попытка не пытка.
Тут я поинтересовалась самочувствием Джереми. Он смолк. Я окликнула его:
- Э-эй.
Парень погрузился в себя. Так вот, запросто: взял и померк.
- Джереми? Невероятно. Тебе плохо, лежишь больной, а мы рассуждаем… про какой-то дурацкий сыр. Глупо. Прости меня.