- Ты просто неисправима, бездельница, - прошипела мать Анхелика, взмахнув рукой над головой Бонифации. - Видишь, к чему привела твоя небрежность?
Подождите, мать, я сама, - сказала начальница. - Не заставляй меня больше терять время, Бонифация.
Бонифация стояла, наклонив голову, руки у нее висели, как плети, грудь едва приметно вздымалась. Не прямые толстые губы были угрюмо сжаты, крылья носа мерно раздувались и опадали.
- Я рассержусь, Бонифация, - сказала начальница. - Ведь я говорю с тобой по-хорошему, а ты не обращаешь внимания, будто муха жужжит. В котором часу ты их оставила одних? Ты заперла спальню на ключ?
- Да отвечай же, наконец, чертовка! - вскричала мать Анхелика, дернув за платье Бонифацию. - Бог тебя накажет за такую гордыню.
- Днем ты можешь в любое время пойти в часовню, но ночью твоя обязанность - охранять воспитанниц, - сказала начальница. - Почему ты без разрешения вышла из комнаты?
Послышалось два коротких стука в дверь. Монахини обернулись, Бонифация приподняла веки, и на миг глаза ее сделались еще больше, зеленее и ярче.
С холмов, где расположена миссия, видна метрах в ста, на правом берегу Ньевы, хижина Адриана Ньевеса, его маленькая усадьба, а за нею - только чаща лиан, кустарников, деревьев с ветвями, похожими на щупальца, да гребни высоких гор. Неподалеку от площади - индейский поселок: свайные хижины среди грязи, поглощающей дикие травы, и вонючих луж, где кишат головастики и черви. Вокруг там и сям - полоски маниоки, лоскутки посевов маиса, крохотные садики. От миссии спускается к площади крутая тропинка. А позади миссии - глинобитная стена, отражающая натиск леса, яростный приступ зарослей. И в этой стене есть калитка, которая запирается на замок.
- Пришел губернатор, - сказала мать Патросиния. - Можно пригласить?
- Да, проведите его, мать Патросиния, - сказала начальница.
Мать Анхелика подняла лампу и осветила две фигуры, показавшиеся на пороге. Закутанный в одеяло, с электрическим фонариком в руке, кланяясь, вошел дон Фабио.
- Извините, что я в таком виде. Я уже лег спать и впопыхах не оделся как следует, - сказал он, здороваясь за руку с начальницей и матерью Анхеликой. - Как это могло случиться? Честное слово, я не поверил своим ушам.
Его голый череп казался влажным, худощавое лицо улыбалось монахиням.
- Спасибо, что пришли, дон Фабио, - сказала начальница. - Садитесь, пожалуйста. Подайте стул губернатору, мать Анхелика.
Дон Фабио сел, и фонарик, висевший у него в левой руке, зажегся и высветил золотистый кружок на половике из чамбиры.
- Их уже отправились искать, - сказал губернатор. - Пошел и лейтенант. Не беспокойтесь, мать, я уверен, что их найдут этой же ночью.
- Бедняжки, одни, в темноте, под открытым небом, представляете себе, дон Фабио, - вздохнула начальница. - Хорошо еще, что нет дождя. Если вы знали, как мы перепугались.
- Но как же это случилось, мать? - сказал дог Фабио. - Мне все еще кажется, что это неправда.
- Из-за небрежности вот этой бездельницы, - сказала мать Анхелика, указывая на Бонифацию. - Она оставила их одних и ушла в часовню. Должно быть, забыла запереть калитку.
Губернатор посмотрел на Бонифацию, и его лицо приобрело суровое и сокрушенное выражение. Но через секунду он уже опять улыбался начальнице.
- Девочки еще несмышленыши, дон Фабио, - зала начальница. - Они не имеют понятия об опасностях. Это-то нас больше всего и тревожит. Мало ли что - несчастный случай, зверь…
- Ах, эти девочки, - сказал губернатор. - Видишь, Бонифация, ты должна быть повнимательнее.
- Моли Бога, чтобы с ними ничего не случилось, - сказала начальница. - Не то тебя всю жизнь будут мучить угрызения совести.
- Никто не слышал, как они вышли, мать? - сказал дон Фабио. - По селению они не проходили. Должно быть, пошли лесом.
- Они вышли через садовую калитку, поэтому мы и не слышали, - сказала мать Анхелика. - Они украли ключи у этой дуры.
- Не называй меня дурой, мамуля, - сказала Бонифация, широко раскрыв глаза. - Ничего у меня не украли.
- Дура, безнадежная дура, - сказала мать Анхелика. - Ты еще смеешь отпираться? И не называй меня мамулей.
- Я им открыла калитку, - сказала Бонифация, едва разжав губы. - Я сама их выпустила. Теперь видишь, что я не дура?
Дон Фабио и начальница с изумлением уставились на Бонифацию, а мать Анхелика глотнула ртом воздух и захрипела, на мгновение утратив дар речи.
- Что ты говоришь? - наконец вымолвила она. - Ты их выпустила?
- Да, мамуля, - сказала Бонифация. - Я их выпустила.
- Опять ты приуныл, Фусия, - сказал Акилино. - Не вешай голову. Лучше поговори со мной, чтобы развеять грусть. Расскажи-ка мне, как ты сбежал.
- Где мы, старик? - сказал Фусия. - Далеко еще до того места, где мы войдем в Мараньон?
- Мы уже давно вошли, - сказал Акилино. - Ты и не заметил, спал сном праведника.
- Ночью вошли? - сказал Фусия. - Как же я не почувствовал быстрин?
- Было светло, как на заре, Фусия, - сказал Акилино. - Небо чистое, в звездах, а до чего тихо - листочек не шелохнется. Днем можно повстречать рыбаков, а то и шлюпку из гарнизона, ночью безопаснее. И как ты мог почувствовать быстрины, когда я за рулем, ведь я их знаю как свои пять пальцев. Да не хмурься ты так, Фусия. Если хочешь, можешь подняться, наверное, тебе душно под одеялами. Ни одной живой души не видно, мы хозяева реки.
- Нет, мне холодно, - сказал Фусия. - Дрожь пробирает.
- Ну что ж, как тебе лучше, - сказал Акилино. - Так расскажи же мне, как ты сбежал. За что тебя посадили? Сколько лет тебе было?
Он был грамотный, учился в школе, и поэтому, когда он подрос, турок дал ему работенку в своем магазине. Он был у него за счетовода, Акилино, вел такие толстые книги, которые называются дебет и кредит. И хотя в ту пору Фусия был еще честным парнем, уже тогда он мечтал разбогатеть. Как он на всем экономил, старина, ел только раз в день, не позволял себе ни выпить, ни купить сигарет. Хотел сколотить капиталец и заняться торговлей. А турок вбил себе в голову, что Фусия его обворовывает, и донес на него, хотя это была чистая ложь. Никто ему не поверил, что он честный человек, и его посадили в камеру с двумя бандитами. Разве это не величайшая несправедливость, старик?
- Это ты мне уже рассказывал, Фусия, когда мы отплыли с острова, - сказал Акилино. - Мне интересно, как тебе удалось бежать.
- Вот этой отмычкой, - сказал Чанго. - Ее сделал Ирикуо из проволоки, которую выломал из койки. Мы уже испробовали ее - дверь отпирается без шума. Хочешь посмотреть, япончик?
Чанго сидел за торговлю наркотиками. Он был самый старший из них и обращался с Фусией ласково. А вот Ирикуо все время насмехался над ним. Этот гад, старина, обжулил многих людей, его посадили за какое-то мошенничество с завещанием. Он-то все и придумал.
- И что же, Фусия, все так и вышло?
- Вот так, - сказал Ирикуо. - Разве вы не знаете, на Новый год всех отпускают. В коридоре остался только один, надо отнять у него ключи, пока он не бросил их за решетку. Все зависит от этого, ребята.
- Открывай же, Чанго, - сказал Фусия. - У меня уже нет терпения, Чанго, открывай.
- Тебе бы лучше остаться, япончик, - сказал Чанго. - Год пройдет быстро. Нам нечего терять, но, если дело не выгорит, тебе туго придется - прибавят года два.
Но Фусия его не послушал. Они вышли из камеры. В коридоре никого не было, только возле решетки сидел стражник с бутылкой в руке.
- Я хватил его по голове ножкой от койки, и он упал на пол, - сказал Фусия. - Кажется, я убил его, Чанго.
- Живей, идиот, ключи уже у меня, - сказал Ирикуо. - Бегом через двор. Ты вытащил у него револьвер?
- Пусти меня вперед, - сказал Чанго. - Те, что у ворот, тоже, наверное, пьяны.
- Но они не спали, старик, - сказал Фусия. - Их было двое, и они играли в кости. Ну и обалдели же они, когда увидели нас.
Ирикуо направил на них револьвер: пусть отпирают ворота, суки, не то он изрешетит их пулями. И если только вздумают кричать, он их, ублюдков, тут же пришьет, да поживей, или он всадит в них всю обойму.
- Свяжи их, япончик, - сказал Чанго. - Их же ремнями свяжи. И в рот засунь галстук. Быстрее, япончик, быстрее.
- Ворота не отпираются, Чанго, - сказал Ирикуо. - Ни один ключ не подходит. Горим, ребята. Близок локоть, да не укусишь.
- Не может быть, какой-нибудь должен подойти, попробуй еще, - сказал Чанго. - Что ты делаешь, парень, зачем ты их топчешь ногами?
- А зачем ты их топтал ногами, Фусия? - сказал Акилино. - Не понимаю, ведь в такую минуту человек думает только о том, чтобы сбежать.
- Я был зол на всех этих псов, - сказал Фусия. - Как они с нами обращались, старик! Знаешь, я их так отделал, что они попали в больницу. В газетах писали про жестокость японцев, про восточную мстительность. Мне смешно было это читать, Акилино, ведь я никогда не выезжал из Кампо Гранде и был таким же бразильцем, как всякий другой.
Теперь ты перуанец, Фусия, - сказал Акилино. - Когда я с тобой познакомился в Мойобамбе, ты еще мог сойти за бразильца, у тебя был немножко странный выговор. А теперь ты говоришь как здешние.
- Я ни бразилец, ни перуанец, - сказал Фусия. - Дерьмо, подонок - вот кто я теперь, старик.
- С чего ты так озверел? - сказал Ирикуо. - Зачем ты их избил? Если нас схватят, они спустят с нас шкуру.