Обо всем этом размышляла дочь Аркадия Клычкова, отдыхая на берегу пруда после прогулки по селу.
Пруд был выкопан прямо на усадьбе владельца рудников, за баней, и наполнялся водой из речушки. Огромный, заросший густым камышом, он отражал высокие плывучие облака и казался бездонным.
Справа, метрах в десяти от скамейки, торчал из камышей нос какой-то лодки.
Серафима сидела на скамейке, глядела, как играет рыба. Но мысли были далеко. Скорей, скорей назад, в Екатеринбург! Вот уж вытянется и без того длинная рожа Артамона, когда узнает про отцов подарок! От лакейского усердия язык на ветру высушит. Да и все остальные знакомые и подруги только ахнут от удивления, присядут...
Но что ей теперь Екатеринбург? Впереди - Москва, Петроград! Обязательно, обязательно на следующий год - в столицу! А там, может, и в самом деле - Париж, Рим, заграница...
У Серафимы захватило дух, в груди сладко постанывало.
- Вот-с вы где, Серафима Аркадьевна! - раздался голос Матвея Сажина. - А я искал, искал... Договаривались на рудники поглядеть после обеда. Аркадий Арсентьевич разрешили сопровождать, как и утром...
Серафима досадливо поджала губы, промолчала. Сажин потоптался рядом, не решаясь сесть на скамейку.
- Я все эти дни хотел тебе сказать, Симушка... - выдавил он наконец, переходя на "ты", - хотел сказать, что... э-э... заждались. А также рады видеть тебя... очень и безмерно...
- Кто? Батюшка, что ли?
- Батюшка. А также другие...
Серафиме стало смешно. И она откровенно захохотала.
Родители Матвея жили когда-то тоже в Черногорском скиту, но затем, не поделив что-то с бывшей до Мавры игуменьей, уехали в Сибирь. Когда настоятельницей стала тетка Серафимы, Парфен, глава семьи Сажиных, приехал в скит с молодым сыном Матвейкой, постоял несколько служб, повздыхал: как ни хорошо в Сибири, а тянет, тянет в родные места... Вернулся бы теперь с радостью, да хозяйство большое в Сибири, жалко зорить.
Так, вздыхая, и уехал, оставив в скиту Матвея для обучения божественным писаниям.
Учился Матвей под руководством Мавры прилежно. Вскоре он наизусть шпарил и часовник, и все двадцать кафизм Псалтыря. Чернявый, похожий на девушку и лицом и хрупкостью, он мог вместе с Серафимой да Настасьей справлять уставные службы.
И в те-то времена проскочила меж Серафимой и Матвеем, разрезала со свистом тугой воздух быстролетная ласточка, которая, по скитским преданиям, уносила на своих крыльях покой парня и девушки...
- Ой, ласта, ластушечка крылом задела меня! - упав на грудь подружке своей, призналась Серафима, когда Настасья спросила, отчего она сумрачная такая да задумчивая, отчего сторониться, избегать стала Матвейки.
Ойкнула Настасья, поиграла от великого изумления да интереса глазами и сказала:
- Постой-ка... Я узнаю, задела ли она другим-то крылышком Матвейку... А, узнать?
Серафима перегорела вся огнем, но тихонько кивнула головой.
... Потом при помощи и под покровительством все той же разбитной Настасьи они, страшась не столько гнева Божьего, сколь матушкиного, передавали друг другу записочки. Затем стали встречаться тайком то в лопухах за часовней, то в темных пустых сенях, то еще в каком-либо укромном и безопасном местечке.
В одном таком скрытом уголке - густом-прегустом смородиннике - они в знойный июльский день неумело прижались губами к щекам друг друга и от стыда разбежались в разные стороны, оставив березовые туески, в которые собирали ягоды...
Чем бы кончилась их детская любовь - кто знает... Но однажды Матвея призвал к себе Аркадий Арсентьевич и сказал:
- Вот что, Матвей... Приглядываюсь к тебе - шустрый ты и грамотный. Пора, однако, к делу приучаться. Возьму-ка я тебя в доверенные секретари к себе. Делов у меня много, будешь помогать. К отцу в Сибирь я отписывал, он благословляет. Будешь служить честно и старательно - не обижу. Женю, придет пора, на дочери какого-нибудь тысячника, помогу собственное дело завести. Слышишь? А то и... вон дочка-то у меня растет... Чем не невеста?
Аркадий Арсентьевич был навеселе и про дочку сказал в шутку. Но Матвей воспринял это всерьез, припал к руке Клычкова.
... Теперь Матвей Сажин все время был в разъездах. Серафима сперва потосковала о нем, а потом, к своему удивлению, быстро успокоилась, стала забывать. И когда Матвей появился в обители, почувствовала себя неудобно, неуютно как-то, старалась не попадаться ему на глаза.
- Что это, Сима, ты... вроде будто я тебе чужой-незнакомый совсем? - спросил однажды Матвей. - А я очень даже вспоминал... И вообще...
- Да вы теперь такой занятый стали, - нехотя ответила Серафима.
- По своей ли воле я? Да и то сказать - батюшка твой не обидеть обещал... дело помочь завести. Вот я езжу с ним, присматриваюсь, приглядываюсь, как хозяинует он. Очень даже пригодится это мне... нам пригодится. Потому что я об тебе...
Серафиме стало скучно и тоскливо. Она махнула ему рукой и побежала, крикнув на ходу:
- Совсем забыла я... мы с Настасьей шелковый кошелек да опояску отцу вышиваем. Надо закончить, пока он в обители. А то вы живо укатите...
Серафима убежала, а Матвей растерянно потер ладонью подбородок, точно он чесался.
Серафиме же и дела теперь до Матвея было мало. А тут первая поездка в Екатеринбург, потом вторая... До Матвея ли уж и вовсе!
... Рыбы все играли в пруду, а Серафима все хохотала и хохотала.
- Тебе смешки, Сима, а мне слезы, - обиженно проговорил Сажин. - Неужели ты забыла все...
- Не называйте меня больше на "ты", - холодно и жестко сказала вдруг она. - Да и какая я вам Сима? Ничего я не забыла, а только... все, что было тогда, - это детство... Неужели не понимаете?..
Усики Матвея испуганно дрогнули. Щеки, нос и даже подбородок побелели.
- Сима... Серафима Аркадьевна...
И Сажин, как в прошлом году Артамон Казаров, рухнул перед ней на колени.
- Встаньте, еще увидят...
- Пусть видят... пусть! - плаксиво заныл Матвей, преданно заглядывая ей в глаза. - Ведь я тебя... я вас, Серафима Аркадьевна... я все эти годы об вас... И Аркадий Арсентьевич обещал... Завели бы свое дело. У меня жалованье за все годы целехонько... И помимо кое-чего имеется. Тем более теперь... Эти рудники... Хорошие рудники, тыщ до полсотни будут давать в год. Уж я наладил бы их... А, Серафима Аркадьевна?! Жили бы тут - горя не знали. А я бы для тебя... для вас... верней и понятливей собаки был. Я, помоги Бог развернуться, на руках носил бы тебя... и все, что ни пожелала, со дна доставал бы.
Серафима, сидя на скамейке, глядела на него своими голубыми глазами с любопытством.
- Понятливей собаки, говоришь? Со дна? - переспросила она.
- Серафима Аркадьевна! Ей-богу!!
- Ну-ну... поглядим. Расшнуруй-ка. - И она приподняла ногу в ботинке с высоким голенищем.
- Зачем? - недоуменно спросил Матвей.
- Чего же ты?! - нетерпеливо проговорила девушка.
Сажин принялся расшнуровывать ботинок, Серафима сняла его, швырнула в пруд и молча подняла глаза на Матвея. Тот уже поднялся с колен, растерянно глядел то на исзезающие круги на воде, то на Серафиму.
- Так чего же ты, понятливый?! - опять усмехнулась Серафима. - Пока надо достать со дна только ботинок.
Сажин покрутился на месте. Серафима по-прежнему глядела на него с любопытством.
Матвей, согнувшись, как побитый, сделал несколько шагов к пруду и... бултыхнулся в воду в чем был.
Он долго барахтался в воде, нырял, всплывал на поверхность, отфыркивался и снова нырял.
Матвей Сажин отыскал-таки на дне ботинок, вылез на берег, перепачканный илом и тиной. Шатаясь, подошел к Серафиме, молча протянул его. Но Серафима снова успехнулась:
- Что-то я не видела собак с руками...
Сажин, правда, помедлил. Но все-таки взял ботинок в зубы, снова опустился на колени...
Серафима вынула у него изо рта ботинок и вздрогнула, услышав хохот. Лодка, торчащая из камышей, дернулась и поплыла. В лодке сидел отец, на корме торчали две удочки.
- Ну, детки, испортили вы мне рыбалку! - громко и весело проговорил Клычков, выходя на берег там же, где только что выполз Сажин. - Я сидел, боясь удилищем взмахнуть. Зато уж...
Сажин, мокрый, вонючий, жалкий, не знал, куда деваться.
- Так как же, Матвейка, жениться хочешь? - со смехом спросил Клычков, опускаясь на скамейку.
- Аркадий Арсентьевич, благодетель... - пролепетал Сажин. - Я бы ей верой и правдой...
- Вижу. Слышишь, дочка? - повернулся к Серафиме Клычков, вытирая проступившие от душившего его смеха слезы. - Я бы еще посидел в лодке, да уж невтерпеж.
- Это ему еще заслужить надо, - сказала Серафима. И вдруг вспыхнул, зашатался в ее прищуренных глазах шальной огонь, она, чуть помедлив, прибавила: - А знаешь что, отпусти его, батюшка, в Екатеринбург со мной.
- То есть? - На лице Клычкова смешинки стали таять.
- А заслуживать будет, - чуть улыбнулась Серафима. - Он, вишь, понятливый да исполнительный...
- Неудобно как-то - у девицы в лакеях мужик!
- Положим, в городе-то и другие лакеи найдутся. Матвей будет вроде телохранителя.
- А, Матвей? - повернулся теперь к нему Клычков. - И как же я без тебя, брат, буду?
- Аркадий Арсентьевич! Отец родной, я на все согласный. - Сажин опять готов был упасть на колени. - Вместо меня вы найдете кого-нибудь. А я бы уж Серафиме Аркадьевне с таким усердием... Волоса с ее головы не упало бы. Перед вами и Богом говорю... Люблю ее... И докажу. Всем поведением.
- Это вот и посмотрим еще, - с прежней улыбкой проговорила Серафима и, капризно взмахнув длинными ресницами, протянула: - Ну, батюшка, сам же говорил - коротка ведь жизнь...