Господин Му, владелец "Подпольного Шомпола", крайне щепетильно относился к просьбам гостей организовать приватную встречу, и посему ни одна тварь Отражения не узнала, что именно произошло в тот день в одном из кабинетов известного московского заведения.
Punto
"Белое… Разве небо может быть настолько белым? Удивительно белым… Пронзительно белым… Совершенно белым… Нет, это не облака. Облака не бывают такими ровными, как скатерть. Облака могут казаться нарисованными, но никогда не превращаются в разлитое ровным слоем молоко… Краска!"
И он вдруг понял, что напоминает удивительно белое небо – потолок!
"Это краска!"
А в следующий миг он осознал себя.
Нет. В следующий миг он только начал осознавать себя, шаг за шагом определяя ключевые характеристики.
"Я – мужчина".
Это понимание возникло первым.
"Я – мужчина!"
Воин. Как будто ничего важнее для самоидентификации не существовало. А может, и правда не существовало? Ведь сначала нужно понять, на что способен, и лишь потом заняться перебором фотографий из семейного альбома.
Он мужчина, он только что очнулся, он лежит на полу и смотрит в потолок.
"Опасность!"
Он резко подскочил, выпрямился, тут же слегка пригнулся в полуприседе, мысленно обругал себя – ведь шум движения могли услышать, и огляделся.
"Почему опасность? Потому что я был без сознания. Я очнулся, значит, был оглушен… А может, прихватило сердце? Нет".
Коротко и жестко.
Нет. Никакой болезни. Он воин, а значит, потеря сознания определяется только враждебными действиями.
Опасность.
Но что произошло?
Этого мужчина пока не понимал.
Он очнулся… Не проснулся, нет, а именно очнулся в этой комнате. Как будто был без сознания. Или под действием веществ. Очнулся, лежа на полу. В этом месте пол покрывал толстый ковер с длинным ворсом, и мужчина лежал на нем. На полу, на ковре, на спине. Слева – диван и маленький столик, рядом со столиком – изящная шкатулка. Упала. Раскрылась. В ней, в уютных, проложенных бархатом ячейках, лежали изящные фарфоровые фигурки. Теперь они рассыпались. Одна переломилась пополам.
Открыв глаза, мужчина увидел белый потолок, а на нем – сейчас, не раньше, – большую старинную люстру. Позолоченная бронза и хрусталь. Лампочек двадцать, не меньше…. Светят так ярко, что глазам стало больно, и мужчина громко выругался.
Хрипло. Но после того, как прокашлялся, выяснилось, что у него приятный баритон.
"Опасности нет".
"Опасности нет?"
Никого не слышно, никого не видно.
Мужчина прикрыл глаза ладонью, уселся, облокотившись спиной о диван, посидел, привыкая к свету, и вдруг понял, что он в комнате один.
Один!
Из одежды – набедренная повязка, из оружия – ничего…
Стоп!
"Из одежды – набедренная повязка? Это нормально?!"
Глаза привыкли к свету, мужчина посмотрел на себя, убеждаясь, что не ошибся и в самом деле облачен в весьма скудное одеяние, затем еще раз выругался, поднялся, вскользь осматривая зал, и подумал, что нет – ненормально. В такой гостиной нужно появляться в соответствующем облачении, в костюме или смокинге, но уж никак не в набедренной повязке.
"Почему я в таком виде?"
И этот вопрос вызвал следующий, который должен был завершить процесс идентификации:
"Кто я?"
И тут мужчина оказался в тупике. Первое, что пришло в голову – "Кирилл", но это имя не вызвало никаких ассоциаций. Просто Кирилл. Имя не показалось родным, но ничего другого он так и не смог выдумать, пришлось смириться.
"Ладно, пока пусть будет Кирилл, после уточним".
Затягивать процесс идентификации мужчина не собирался.
Он поднялся, подошел к высокой межкомнатной двери, больше похожей на створку ворот, надавил на золотую ручку и потянул. Бесполезно. Толкнул – ничего не изменилось. Дверь оказалась запертой.
Но при этом Кирилл наконец-то обратил внимание на то, что костяшки пальцев на обеих руках разбиты в кровь. Откуда взялись ссадины, сомнений не было никаких, и это обстоятельство заставило мужчину поморщиться – еще одна странность в ряду прочих.
Бумажника нет. Документов нет. Набедренная повязка…
"Я напился и попал в исторический музей? А пальцы разбиты, потому что подрался с экскурсоводом? Вдруг мне не понравился его рассказ, я устроил дебош, полицейские пустили в комнату усыпляющий газ и сейчас хохочут за дверью, глядя на мои блуждания через следящие видеокамеры? Или у меня галлюцинации?"
– Где я? – спросил Кирилл громко, поскольку звук голоса приносил некое успокоение.
Спросил и сам себе ответил:
– Я не узнаю комнату.
– Как меня зовут?
– Меня зовут Кирилл.
– Это не мое имя.
– Лучшего нет.
– Что происходит?
– Я очнулся на полу в незнакомой запертой комнате. Один. Болит скула. – Мужчина пощупал лицо. – Бровь рассечена, костяшки пальцев разбиты, документов нет, одежды нет, и я ничего не помню. Как я здесь оказался? Была вечеринка? Может, мы с друзьями вчера здорово перебрали? – Кирилл помолчал. – Надеюсь, память вернется. Наверное, из-за этого я так растерялся: ничего не ясно, вокруг никого… Я совсем один. И совершенно не помню эту чертову комнату. Большую… не комната, а зал с высоченными, под пять метров, потолками. В дальнем углу стоит мраморный камин… Я что, в каком-нибудь дворце? Или в замке?
Звук голоса поначалу действительно успокоил мужчину, но теперь, по мере того как вопросы становились все более неприятными, а ответы отсутствовали, Кирилл вновь стал нервничать.
– Где я? – а в следующий миг сообразил: – Надо выглянуть в окно! Во всяком случае, станет ясно, что я на Земле.
Шутка не показалась смешной.
Мужчина ни черта не помнил, но в глубине души отчего-то появилось ощущение, что он действительно мог проснуться не на Земле, и ощущение его тревожило.
Кирилл повернулся, отыскал взглядом высоченные окна, точнее, отыскал взглядом плотно задернутые портьеры, за которыми, возможно, прятались высоченные окна, вздохнул и медленно, словно ожидая нападения, подошел к ним. Портьеры оказались очень плотными, из тяжелой бархатной ткани и… старыми. Создавалось впечатление, что они провисели в этом дворце, замке или особняке несколько столетий и окаменели в той форме, которую им придал средневековый дизайнер. Или горничная. Или… В общем, тот, кто прикасался к портьерам последним. При этом на бархате совсем не оказалось пыли. Каменная твердость есть, а пыли нет.
Убедившись, что раздвинуть портьеры не удается, Кирилл с трудом протиснулся между ними и стеной, бочком добрался до окна, жадно заглянул в него и не удержался от короткого ругательства:
– Проклятье!
На улице очень темно, можно сказать – беспросветно темно: ни силуэтов деревьев, ни огней других домов, ни придорожных фонарей – ничего. Разглядеть удалось лишь потоки воды, омывающие стекло, и стало ясно, что на улице идет сильный дождь. Однако его шум оставался по ту сторону стекла. Окна оказались старыми, скорее всего, ровесниками особняка, но звукоизоляцию обеспечивали идеальную.
– Есть в этом что-то неправильное, – пробормотал мужчина, но что именно, уловить не смог.
Кирилл огляделся, надеясь отыскать ручки или шпингалеты, ничего не обнаружил и решил разбить стекло: поскольку тяжелая дверь заперта и сломать ее не представляется возможным, окно оставалось единственным выходом из комнаты.
Выбить стекло, выйти на улицу, пусть даже и в набедренной повязке, пусть даже под дождь, отыскать дверь в особняк, постучаться и… Что будет дальше, Кирилл представить не мог, поскольку не помнил, с чего все началось. Но знал, что окончание жуткой неизвестности само по себе станет превосходным достижением.
Решено! Надо бить стекло!
"Может, подождем? – поинтересовался голос разума. – Если тебя действительно заперли друзья, зачем портить вечеринку разбитым окном?"
Кирилл на мгновение замер, но затем качнул головой, прогоняя сомнения прочь:
– Я не могу больше ждать, не могу сидеть и ничего не делать. Если бы я помнил, как тут оказался, – это одно, но я не помню, и мне… Мне от этого неуютно.
Кирилл завуалированно признался себе в страхе, но только себе. Никто другой о его слабости не узнает.
Он вспомнил, что видел несколько старинных, изогнутых стульев, выбрался из-за портьер, подошел к ним и вздрогнул: рядом со стульями в беспорядке валялась одежда.
"Моя?"
Поднял пиджак, прикинул к плечам, хмыкнул – узок, для очистки совести приложил к ноге туфлю, вновь хмыкнул и бросил ее обратно. Подумал, поворошил груду одежды и убедился, что видит законченный комплект: серые брюки в полоску, черный пиджак, белая сорочка, галстук, белые перчатки, блестящие туфли, носки… Очень похоже на одежду слуги.
Здесь разделся дворецкий? А где он сам?
Причем одежду не сняли, а скинули, она пребывает в полном беспорядке, а на сорочке в спешке оторвали две пуговицы.
Похоже, по дому бегает голый слуга, сорвавший одежду в припадке ярости или страсти. Или ему за это заплатили…
"Может, это я сорвал с него одежду? А потом избил?"
Думать об этом не хотелось. Кирилл взял стул, вернулся к окну, напрягаясь и ругаясь, сдвинул правую портьеру, не намного, но достаточно, чтобы размахнуться для удара, размахнулся, в последний момент, конечно, чуть зажмурил глаза, опасаясь осколков, но… Но старые стекла, вставленные в старые и хлипкие на вид рамы, спокойно выдержали мощный удар тяжелым стулом. И вместо звона разбитого стекла в гостиной прозвучала громкая брань уронившего мебель Кирилла.
Стул сломался, рама не шелохнулась.
– Все это очень странно…