Сатана ввергает Иова в тяжкую болезнь - что-то вроде проказы, из-за которой он должен отдалиться от людей. И вот, он лежит на гноище, на какой-то помойке, уже брошенный, как живой труп. Жена говорит: "прокляни Бога - Он убьет тебя, и ты умрешь - что тебе так мучиться?" Но Иов отвечает: "я ж получал от Бога хорошее - потерплю и плохое; Бог дал - Бог взял. Да будет имя Господ-не благословенно!" И так он стоял твердо.
Потом к нему пришли трое друзей, три дня и три ночи сидели оцепеневшие, глядя на несчастья этого человека, но он все равно был тверд. Потом Бог все ему восстановил. Так кончается история первого Иова, которого заметил Достоевский, и которого всегда изображают во всех парафразах, в переложениях, учебниках, священных историях. Но на самом деле это только пролог и эпилог.
А основное - это середина книги и по величине, и по значимости. Здесь уже автор, воздав дань стилизации, старине (уже тогда это была старина), подходит к мучившей его проблеме и начинает разворачивать драму.
"Драма" - я говорю это уже в литературном смысле слова, потому что Книга Иова - пожалуй, единственная во всей Библии книга, которая напоминает античную трагедию - в ней звучат голоса героев. Говорит Иов, говорит один из его друзей, другой, третий. Потом Иов снова отвечает, потом отвечают друзья - немножко искусственное построение, местами оно сбито - вероятно, из-за ошибок переписчиков. Но идет несколько циклов их бесед, причем постепенно они теряют характер живой беседы и переходят в поэтические монологи и самого Иова, и его друзей. И вот здесь разворачивается самое главное - бунт Иова.
Автор приводит друзей к Иову, но сначала они молчат. Это главное, что человек может иногда принести своему другу, находящемуся в страдании, - просто страдать с ним молча. И они так и поступили. Их тактичность, деликатность поражают.
Потом Иов отверзает свои уста и начинает говорить: "Проклят день, когда я родился!"
Посмотрите текст: вы не увидите там сетований относительно сыновей, верблюдов и богатства.
Он говорит совсем о другом. Это голос человека любой эпохи, любого народа и племени, любой страны - это голос отчаяния. Это голос внутренней катастрофы, причем не просто катастрофы от обстоятельств жизни, а голос человека, который верил в гармоничность мира и вдруг видит, что все
рушится, человека, который глубинно верит в Бога и хочет Ему доверять. Но здесь его доверие начинает колебаться. Вовсе не потому, что на него, невинного человека, случайно свалились жизненные бедствия.
То есть вопрос поставлен с такой остротой, с какой в литературе мы не встречаемся. Один из русских критиков конца XIX - начала XX века Булгаков (это не Сергий Булгаков, богослов, и не Михаил Булгаков, и не отец его, а еще один был Булгаков) написал небольшую, но очень интересную работу, которая называлась "Иов, Прометей, Фауст". Таким образом, он поставил Иова рядом с Прометеем, как мятежником, и Фаустом, который тоже бросает вызов судьбе.
Что больше всего ужасает самого Иова? То, что Бог существует, конечно, для него нет сомнений. Но ему страшно: а не является ли Бог равнодушной природой? Как сказано у Пушкина: "и равнодушная природа красою вечною сиять"…
Если это так, то все рушится, это уже не Бог, а псевдо-Бог. Момент очень острый. И жизнь человеческая вдруг представляется автору не такой благословенной, как раньше, а чем-то совершенно жалким и ничтожным. Вот несколько строк из 14-й главы:
Человек, рожденный женой,
скуден днями, но скорбью богат; он выходит и никнет, как цветок, ускользает, как тень, и не устоит…
Да, для дерева надежда есть,
что оно, и срубленное, оживет и побеги станет пускать вновь…
А человек умирает - и его нет;
отходит - и где его искать?
Если воды в озере пропадут, иссякнет и высохнет ручей; так человек - ложится и не встанет вновь, не проснется до скончания небес, не воспрянет от своего сна.
(14. 1–2, 7–8, 10–12)
Вы можете спросить меня, а как же бессмертие человека? Но к тому времени учения о воздаянии по ту сторону земного бытия в Ветхом Завете еще не существовало. Существовало представление, заимствованное из других цивилизаций. Напомню вам о представлении Гомера. Помните, как выглядит преисподняя, откуда Одиссей вызывает души умерших? Или поэму о Гильгамеше, который хочет узнать тайну земли, и его друг, Энкиду, приходит из преисподней и говорит о том, что это мрачные пещеры, в которых витают полусонные духи. И нет награды (в хорошем смысле награды). Все одинаково: добро и зло там, в этой пыли и черноте чахнут. Тогда возникает вопрос: а где же правда, есть ли она? Я повторяю, Библия ставит этот вопрос с большой остротой.
Почему раньше этот вопрос так не ставился? По всей видимости, довлело родовое сознание. Родовое сознание, которое удовлетворялось тем, что будет справедливость, которая восторжествует в народе, в детях, внуках, в твоем роде, в клане, в племени. Но с какого-то времени вырастает личностное самосознание, и человек спрашивает о своей личной судьбе.
Были толкователи, и теперь еще есть, которые думали, что Иов есть прообраз, прототип народа Божия, что он воплощает Израиль. Ничего подобного! Вопрос, который он ставит, касается индивидуума. Это история судьбы личной. Это слова о человеке, жизнь которого проходит как сон. Жизнь его пролетает, и он уже ничего не может найти.
Отсюда становится все тошнотворно. А самое главное, что Иову непонятно, с точки зрения прежней, несколько упрощенной схемы, что с ним произошло. Ведь в сказках добро всегда побеждает и награждается, а зло повержено. Почему это так? Права ли сказка? Да! Она права! Она права в глубочайшем, метафизическом, общеисторическом смысле.
Зло обязательно будет наказано. Обязательно будет торжествовать добро. И в этом смысле сказка - величайшая мифологема человеческого сознания. Но! С другой стороны, в конкретной действительности это происходит не так очевидно, то есть далеко не так быстро, как мы хотим. Это не выглядит как упрощенная сказочная схема. За сказкой наступает время взрослости. И вот таким взрослым стал Иов.
А его друзья еще живут старой схемой. Они обращаются к нему с увещаниями. Один говорит: быть может, ты согрешил в чем-то? Покайся. Он говорит: нет, я не виновен перед Богом. Другой говорит, что все равно человек перед Богом грешен. И каждый из них излагает свою теорию теодицеи, богооправдания. Иов выслушивает их. Вроде бы хорошие слова, благочестивые.
Надо сказать, что, тайно полемизируя с ними, священный автор крайне объективен, он вовсе не создает карикатуры, он не изображает оппонентов Иова в виде идиотов. Это мудрые люди, которые излагают традиционный религиозный взгляд на вещи. Один говорит, что трудности - это Божье возмездие для укрепления души - и это верно.
"Блажен, кого обличит Бог,
и наказания от Крепкого не отвергай".
(5. 17)
Но Иова интересует уже не только своя судьба.
Из города стоны людей слышны,
и души убиваемых на помощь зовут; и этого не прекратит Бог!
(24. 12)
Значит, он уже задумывается о всех безумствах, которые творятся в мире.
К чему злые остаются жить,
достигают старости в расцвете сил?
В счастье провожают они свой век и сходят в преисподнюю легко.
(21.7, 13)
И это вызывает у него не только возмущение, но отвращение к жизни, потому что если несправедлив Бог, то кто тогда справедлив?
Тошной стала мне моя жизнь!
Жалобам моим волю дам,
в горечи души моей заговорю!
Скажу Богу: не засуживай меня, открой, за что Ты на меня напал?
(10. 1–2)
Здесь я должен подчеркнуть родство тематики Иова со скованным Прометеем Эсхила. У нас Прометея стилизуют под некоего атеиста-революцио-нера, который пытается свергнуть бога Зевса. Это, в лучшем случае, вульгарная интерпретация. Прометей тоже бог, как и Зевс, только в другом ранге. И когда Эсхил пытается противопоставить Прометея и Зевса, то на самом деле греческий поэт борется за образ истинного Бога - против мрачного образа диктатора и тирана.
То же самое, правда, по-своему, происходит у Иова. Он борется, он хочет прорваться к истинному Богу - через маску обстания, которое его терзает и мучит! И он не остановится, пока что-то не произойдет.
И идут между Иовом и друзьями споры. Идут дискуссии. Пока у Иова не срывается горькое слово: "Жалкие вы утешители - я не могу вас слушать!" Но, в конце концов, он начинает кричать уже к Богу, потому что их слова звучат для него как насмешки.
"Заступись Сам за меня пред Собой!
(заметьте, какое интересное выражение)
Иначе кто поручится за меня?!
И вдруг у него вырывается вопль надежды:
Но нет, я знаю: мой Заступник жив, и в конце встанет над прахом Он, и, когда кожа моя спадет с меня, лишаясь плоти, я Бога узрю!
Да, сам я узрю Его,
мои не вчуже увидят глаза - истаивает сердце в моей груди!
(19. 25–27)
Очень странное, трудно поддающееся комментированию ощущение, что все-таки он до конца стоитв вере. Он знает, что ему будет дан ответ, несмотря на все его негодование и обличения.
Друзья спорят и умолкают. Умолкают, потому что Иов разбивает все их богословские аргументы. И