Сейчас нам это трудно понять, так же, как трудно понять, насколько революционной, скажем, была поэма Пушкина "Руслан и Людмила". Как вы помните, эта вещь произвела скандал, когда ее читали в салонах Петербурга. То же самое происходило и в области духовной. Это было всегда новое, всегда свежее, всегда актуальное. Сейчас у нас просто особые ненормальные условия, и некоторые сваливают вину на атеистов, но я не хотел бы поступать так, потому что сам атеизм в значительной степени есть порождение недостоинства и несовершенства верующих.
"Я не могу верить чужим домыслам и речам о Боге", - говорится в записке. Да, конечно, нельзя этому верить, и никто никогда не верит, потому что вера - это есть твое особенное внутреннее открытие, которое потом уже ты подтверждаешь и которым делишься с другими. У нас слово "вера" часто понимается совершенно неправильно, как слепое доверие к чужим словам. Мне сказали, предположим, что где-то есть красивый дом. Я не проверял, но поверил. Это не имеет ничего общего с верой.
Вера есть промывание нашего существа. Подсознательно верят все. Подсознательно каждый из нас ощущает, что есть глубочайший смысл бытия. Наше существование и существование мира имеет с этим смыслом прямую связь. Разумно верующий человек - это тот, кто это ощущение выводит на уровень сознания. И мы знаем из собственной жизни и из художественной литературы, что когда у людей угасало в подсознании чувство связи со смыслом, они просто приходили к самоубийству. Потому что жизнь теряла для них всякое основание.
Следовательно, здесь должен быть некий скачок, внутренний скачок. Священное Писание Ветхого Завета называет этот скачок эмуна%. Эмуна переводится как "вера". Но смысл этого слова несколько иной, чем в обычном лексиконе. Оно означает полное доверие голосу Божию. Когда вы встречаетесь с человеком лицом к лицу и вдруг ощущаете к нему какое-то доверие, это может частично передать то направление воли, мысли, духа, которое содержится в слове эмуна.
Апостол Павел говорит, что Авраам стал отцом всех верующих. Он поверил Богу, и это вменилось ему в праведность. Я подчеркиваю - он не "поверил в Бога", а "поверил Богу". Он не только понимал, что есть Высшее Бытие, но ощутил, что Ему можно довериться, довериться по-настоящему, как Благому. Надо сказать, что есть ведь иные варианты: человек может считать бытие враждебным обитанием, может считать, что он заброшен в этот мир, мир черный и пустой. А вера переворачивает наше зрение, и вдруг мы видим, что бытию можно довериться, как мы доверяемся течению волны.
Можно ли это доказать? Едва ли. Едва ли, потому что это очень глубоко скрытый процесс. Только большие поэты, только большие мастера слова умудрялись в какой-то весьма отдаленной степени этот скачок изобразить. Тем не менее даже у них это получалось слабо. Если мы возьмем величайших поэтов мира, мы увидим, что когда они писали о священном косвенно, как бы намеками - присутствие тайны ощущалось. Когда пытались писать "в лоб", называли, как мы говорим, вещи своими именами - талант покидал их, и даже у Пушкина получалось слабо.
Уже это одно показывает, насколько невыразимо, неизреченно и безмерно то, к чему мы приближаемся на своей лодке, когда мы ищем веры. Веры, то есть состояния безусловной открытости Высшему. Открытости, готовности, воли следовать в необходимом направлении. Все остальное становится уже вторичным. Тут есть вопрос об обрядах - это все второстепенно. Их не следует отбрасывать, но тем не менее мы обязательно должны отличать главное от второстепенного. В связи с этим возникает вот такой вопрос: а что, если этого чувства нет?
Свою главную проблему в духовном поиске я могу определить как отсутствие или исчезновение того, что можно назвать религиозной "гипнабельностью".
Я не расстаюсь с Библией. Евангелия знаю почти наизусть. Прочла немало апокрифической, богословской, духовно-просветительской литературы. Крещена, хожу в церковь, соблюдаю не все, но некоторые обряды.Общаюсь постоянно со многими верующими и с некоторыми духовными лицами. Но с болью душевной должна признаться, что все это не приближает меня к вере, скорее наоборот.
Первоначальный религиозный порыв, толкнувший меня в Церковь, постепенно гаснет, сменяясь холодным, анализирующим сознанием. Чем дальше, тем больше "в чужом пиру похмелье". Вместе с оскудением (или запрятыванием куда-то вглубь?) религиозного чувства все яснее проступает для меня, так сказать, "анатомия" религии - ее исторические, психологические, социальные корни…
Теперь Евангелие для меня прекраснейшая музыка, величайшая поэзия духа. Но чтобы быть верующей, этого мало - необходимо принять поэзию за реальность, метафору - за бытие, музыку - за естество. Необходимо поверить буквально. Но чтобы поверить буквально, приходится подавлять в себе всякую логику, всякую чувствительность к противоречиям; приходится запрещать себе задавать вопросы, отказываясь тем самым от величайшей из человеческих свобод - свободы мысли. Свобода же дана человеку, как учит религия, самим Богом. "Верую, ибо абсурдно"? Но не слишком ли многим абсурдам люди верят и без того? Мы каждый день видим и слышим, к чему это ведет.
О. АЛЕКСАНДР: Вопрос серьезный. Надо сказать, что слова "верую, ибо абсурдно" всегда приписывают одному из учителей Церкви Тертуллиану. Он этих слов не говорил. Мы совсем иначе себе все представляем.
Вот скоро будет Рождество, и рождественский тропарь включает в себя такие слова: "Воссиял миру свет разума". Приход Христов в мир сравнивается с солнцем разума, а вовсе не с бездной иррационализма. Иррационализм, мистика и вера часто смешиваются. На самом деле наиболее активные иррационалисты были воинствующими атеистами. Достаточно вспомнить Ницше, Хайдеггера, Сартра, Камю…
В их атеистических книгах слышатся грозные, мрачные пессимистические завывания и проклятия в адрес разума, которые раздавались на протяжении всего двадцатого века. Между тем уважение к разуму очень прочно утвердилось в недрах Церкви. Достаточно указать на философию томизма Фомы Аквината и вообще на всю традицию патристики, то есть отцов Церкви.
Нужно ли себя заставлять гасить все вопросы? Не только не нужно, а напротив, человек должен исследовать свою веру. То, что происходит с автором этой записки, - совсем иное, но едва ли она виновата в этом целиком. Почему получилось "в чужом пиру похмелье"? Опять-таки в силу того обстоятельства, что те люди, с которыми она встречалась, те формы христианской жизни, в которых она оказалась, не отвечают потребностям современного человека и, в частности, вот этого человека. Поэтому она включилась просто в некий внешний механизм, думая, что он сам будет продолжать порождать нечто. Но он ничего не дал.
Толстой описывает балет - если кто из вас помнит, он выглядит нелепо. Если любую вещь описать внешне, то получается абсурд. Когда исчезает главное, то все пропадает. Так вот, это главное должно углубляться, развиваться и расти. Внешняя церковность способна поддерживать преимущественно людей с вялой, неактивной психикой, склонной к каким-то повторяющимся вещам; ритуал для них - это то, за что они цепляются, без чего они чувствуют себя неуютно на свете… Они-то и породили, между прочим, всякие буквализмы, формализмы и прочее.
Теперь, если говорить о символах веры, о прекрасной музыке, которой надо верить буквально, то здесь вопрос поставлен слишком общо. Те люди, которые пытались создать именно такую модель - стремились верить буквально, они все время заходили в тупики. Они опять-таки путали внешнее с внутренним. Если в Библии мир изображается в виде плоскости или круга и твердь небесная - в виде колпака над ним, то человек формалистический говорил: значит, такова истина, он переносил это в свою космологию. Возникали трудные коллизии. Смешивалось Откровение, подлинное, глубокое - с преходящими вещами.
Само Священное Писание является произведением богочеловеческим, то есть великой встречей человеческого творчества и высшего божественного вдохновения. Причем человеческое творчество здесь нисколько не подавлялось. Достаточно указать, что каждый автор каждой книги в Библии имеет свое лицо. Они выглядят совершенно по-разному, за каждым сохраняется эта индивидуальность.
И все-таки Библия - это единая книга, и ее пронизывает единый дух. Поскольку она богочеловеческая, для ее понимания необходимо видеть в ней человеческую форму. В середине нашего века была опубликована энциклика папы Пия XII Divino afflante spiritu (1943), где четко говорилось, что в Библии прослеживается целый ряд литературных жанров, у каждого из которых есть собственные закономерности: у поэмы - свои, у гимна - свои, у притчи - свои. Нам важно знать, что% хотел сказать священный писатель, какую мысль хотел выразить. Для этого надо знать фактуру, надо знать язык, надо знать тот метод, при помощи которого библейский автор доносит до нас озарившее его внутреннее прозрение.
При таком подходе нам не придется выяснять, пролез ли Иона в горло киту или большой рыбе. Совсем не это важно. Быть может, существовала такая легенда, и автор ее использовал, чтобы рассказать нам совсем о другом. Одна из величайших книг Библии становится предметом для юмора. Сознание Ионы живет в нас и теперь. Таких Ион я видал много - которые радовались концу света: скорей бы все это провалилось, скорей бы! Они ходят, с таким мстительным удовольствием поглядывая на дома: вот скоро нас всех накроют. Это же новый Иона!