Жизнь архиерея (вся причем) проходила на моих глазах. Неразлучен я был с ним фактически в течение суток. Утренние и вечерние правила совершали мы вместе, оставлял его только на ночную молитву, которая продолжалась до рассвета. Вся религиозная жизнь архиерея проходила, в общем-то, перед очами моими. Это-то и не могло пройти бесследно. Потихонечку, конечно, но я впитывал в себя пример его жизни. Как-то владыка проницательно сказал мне: "Ты любишь храм, это тебя спасет". Храм я действительно любил. Как только начиналась служба, я ликовал. Это не значит, конечно, что я уже научился молиться и молитва влекла меня в храм. Нет… Просто я был мальчиком при архиерее. Красоваться хотелось, величаться-то перед народом в красивой церковной одежде, ну и девочкам хотелось нравиться. Но вместе с тем была у меня и любовь к храму, к богослужению. Хотя много пустого примешивалось, была, однако, и здоровая струя – за службой я никогда не уставал. Подметив это, архиерей и сказал мне: "Тебя спасет то, что ты любишь Божий храм". Это, пожалуй, и есть основной момент в моем воцерковлении. Не сразу, конечно… потихонечку, но врачевался, однако, мой строптивый нрав. Основной, помимо
Благодати Божией, конечно, созидательной силой, "немощная врачующей", стал пример жизни архиерея и моя преданность ему. Пример живой веры даже для такого истукана, как я, не мог пройти бесследно.
– Когда вы к владыке поступили, продолжали в школу ходить?
– Когда мы жили в Ташкенте, я учился в школе. Но мы много разъезжали, приходилось наверстывать, и репетитора мне нанимали, приходилось и экстерном сдавать.
– А как в школе относились к тому, что вы в храме прислуживаете?
– В Ташкенте трудностей не было, многие преподаватели были преданными владыке, да и сам я повзрослел. Трудности в школе касались моего детства (еще до владыки), когда насмехались над верой, но только тогда. Опишу один из моментов (второй-третий класс). Шел 1937 год, объявленный атеистическим. У меня, сорванца, на рубашке вечно недоставало пуговиц, потому как я постоянно участвовал в баталиях. Невзирая на это, крестик на шнурочке я носил. Как ученика-хулигана, учительница специально лишала меня "мужской солидарности" – сажала так, что рядом со мной за партой – девочка, впереди – девочка, сзади – девочка. В моменты, когда наступала тишина (писали диктант, решали задачи), девочка, сидящая позади меня, подкрадывалась и, за шнурочек вытянув крест, на весь класс кричала: "Крест!" Я оборачивался к ней, в этот момент девочка, сидящая впереди меня, дергала меня за ухо или за волосы. Я оборачивался к ней, тогда девочка, сидящая со мною рядом, кулачком своим изо всей силы била меня в бок. Терпение мое на этом обычно иссякало, я вставал, подходил к каждой девчушке и вваливал от души. Совершалось все под аккомпанемент ревущего класса. Приговора учительницы я не ждал, забирал книги и уходил за родителями – все равно отправят, лучше уж самому проявить инициативу. Хулиганом среди одноклассников слыл еще и потому, что я носил крест.
Правда, смалодушничал однажды. Пуговиц на рубашке, как уже упоминал, вечно у меня недоставало, крест укрыть было нечем – ворот раскрыт. Как-то снял я крестик и положил его в карман. А карманы-то? В них одни дыры. Сказать короче, крест я потерял. Так ведь и по сей день покоя себе не нахожу – смалодушничал.
Такие трудности вот в детстве мне переживать приходилось. Еще "попом" меня звали, но это не обида, а провозвестие. Звали еще и "монахом", но это уж совсем невпопад. Из меня монах никакой. Так проходила моя юность.
Когда я к архиерею приблизился, все радикально изменилось… С какими личностями общаться приходилось! Патриарха (Алексия I) увидел, с виднейшими иерархами общался, "барыни" (которые в прошлом высший свет составляли) владыку посещали. Торжественность и простота, величие и скромность у них в единстве сочетались. И это тогда, когда крушение России к духовной жизни их привело. Не потерянность, не обида, а любовь и доброта их лица озаряли. Чистотой и одухотворенностью необыкновенной веяло от них. И я это видел. Правда, и таких видел, которые ночью к архиерею приходили, которые и имени-то не имели, а только клички, – энкавэдэшников. Приходили для того только, чтобы навязать омерзительные условия Церкви. Ничего противного для Церкви епископ Кирилл от них, естественно, не принимал, однако делать это было нелегко. Владыка справлялся как-то, все переводил на патриотизм. Здесь-то вот даже у энкавэдэшников ярость угасала. Владыка по сути своей был из патриотов патриот, потому патриотические идеи весьма умело в жизнь претворял. Шла война, владыка весьма часто с живым словом в поддержку фронта выступал, делал сборы. Этим Отчизне помогал и ярость энкавэдэшников усмирял.
– Отец Владимир, вы сказали, что, когда поехали за владыкой Кириллом в Ташкент, вы еще не думали, что хотите стать священником. А когда это решение пришло?
– Мысль о священстве пришла ко мне значительно позже – только по окончании академии, да и то после глубокого раздумья. У меня была возможность стать преподавателем, но я избрал священство. Отношу это не столько к своему выбору, сколько к Промыслу Божию. Относительно избрания той или иной профессии возможны решения: "я стану врачом", "я стану инженером" или "я стану юристом". Со священством такого по самой сути не должно быть, подходить к этому должно еще и как к смотрению Божию, ибо нельзя расценивать священство как дело только человеческое.
– Ну, желание должно быть, по крайней мере?
– Прочитайте "Шесть слов о священстве" святителя Иоанна Златоуста. Не желание тогда возникнет, а оторопь возьмет, к тому же само время может властно о себе заявить: трудно было искать священства в советское время, доподлинно зная, что одни священники расстреляны, другие – в ссылке, третьи участи своей ждут. Желать священства в такое время трудно. У меня все было проще – я просто восхищался архиереем, который службами, наставлениями, молитвами и постом освящал весь свой жизненный путь. Среднеазиатская кафедра была обширной, состояла из пяти республик. Поэтому дел у архиерея было невпроворот. Он целый день принимал людей, работал. Вечером же я прочитывал молитвенное правило (оно было немалое) и оставлял его на молитве одного. Приготовив ему постель, я ложился спать. Владыка же до рассвета молился и, сказав: "Слава Тебе, показавшему нам Свет", ложился. Утром – опять за дела.
Слева: во время учебы в семинарии
Внизу: с семьей – матушкой Фаиной Николаевной, сыновьями Валентином и Алексеем, дочерью Ольгой. Начало 1960-х гг.
Так только и должно относиться к священству. Кроме всего, священство есть Божий зов. В жизненных обстоятельствах должно голос Его расслышать, а после этого чуткость и готовность проявлять во всем, "творить волю Его". Просто добиться священства не трудно, но в этом случае человек уже инуде [57] священство примет, но тогда, по слову Господа, он "тать будет и разбойник", а не "пастырь овцам" [58] . Потому как священство есть Божие смотрение. Священником в том только случае будешь, если благодать Божию, полученную в рукоположении, молитвою ревностно взращивать будешь. Без этого (молитвы и жертвенности) священника нет, ремесленник будет… но к священнику такому и идти не захочется. И зависит это не от умственных способностей (хотя и они при этом нужны), а от присутствия в сердце Духа Святого Божия.
– Отец Владимир, вы довольно подробно рассказали про владыку Кирилла (Поспелова). А кто еще из этого уже ушедшего поколения произвел на вас особое впечатление?
– Колоритнейших личностей перед моими очами прошло немало, сосредоточусь только на некоторых.
С 1947 года инспектором Московской духовной семинарии и академии был архимандрит Вениамин (Милов) [59] . Многих ученых мужей за время учебы довелось мне слышать, он же читал свой курс иначе: не только содержанием, но и самим тембром голоса буквально к себе приковывал, читал он совершенно необыкновенно. Передать это сложно, просто шла беседа от сердца к сердцу, было тихое журчание речи, в которой – да, мысль выражалась, но мысль эта насквозь была одухотворенной. Это был язык любви. Слова ложились прямо на сердце, оторваться было нельзя. По окончании лекции не радость от звонка посещала, а грусть. Общался он со студентами не поднимая глаз: длинные ресницы у него всегда были опущены. Я никогда не видел его глаз. Весь его облик свидетельствовал о том, что он – сама скромность. Я тогда же весьма заинтересовался его личностью, когда же больше о нем узнал, был поражен – нет, иначе сущность должно выразить: был потрясен до основания узнанным о нем.
Будучи инспектором академии, он был еще и насельником Троице-Сергиевой Лавры. И конечно же, нес свое монашеское послушание по монастырю и не формально к этому относился, а исполнял послушание от и до. Ни от чего не отказывался, все нес, все исполнял. Но и в самой семинарии и академии помимо лекций он как инспектор еще и за учебную, и за хозяйственную часть ответственность нес. Однако самое удивительное, если не сказать потрясающее, впереди.