- Ну что, помянем девчонку? Вроде близкие вы были с ней. Или ошибаюсь?
- Ошибаешься, - резко ответил я. И поднялся со стула. Тот покачнулся, но удержался на месте. - Я ее, конечно, знал, так же как и ты, но чтобы…
- Ну, понятно. От живых отказаться трудно. Они и в суд подать могут. А от мертвых окреститься раз плюнуть. Там другие судьи. К тому же ей все одно уже плевать, был ты ей близок или нет. Ей вообще уже все одно.
Парень все время навязчиво буравил меня своими пропитыми красными глазенками. И я нахлобучил кепку прямо на брови. Так ему труднее было уловить мой взгляд.
- Так что, и пить брезгуешь за ее душу? - парень выгнулся и заглянул прямо мне под кепку.
- При чем тут душа? А если я вообще не пью?
- Знаешь, если бы я вообще не пил, то сегодня непременно бы начал, - он залпом опрокинул полный стакан водки, предназначенный мне. - И почему погибают самые лучшие. Вот я, к примеру… Мог тысячу раз помереть. И в сугробе мог бы пьяным замерзнуть, а в армии меня так шарахнуло, еле склеили, можно сказать по частям, и в пожаре мог заживо сгореть, когда котенка соседской девчонки вытаскивал. Правда, уже напрасно. Хотя, что бывает напрасным? Ее родители потом мне целый месяц жить у них разрешили. Вот так. Так что я весь в шрамах, ожогах, с отмороженными пальцами, весь клееный, переклеенный, но почему-то живу, - по глазам парня потекли слезы. Он смахнул их рукавом замусоленной тельняшки.
Потом вдруг резко ко мне повернулся. И на его лице выступило искреннее почти детское изумление.
- Странно… И ты почему-то живешь…
Я выскочил за дверь. Споткнулся о порог лестницы. И вспомнил, как мы с Алькой в новогоднюю ночь по этой лестнице покатились кубарем. А потом целовались, целовались… Боже, но ведь этого не может быть! Этого просто не может быть, чтобы она из-за меня. Ведь она была совсем другой. Она крепко держалась на ногах. И земля крепко держала ее. Она из любого, самого невозможного тупика могла отыскать выход… А мне даже не позвонила. Но почему? Конечно, можно было спросить у этого забулдыги, что все-таки произошло. Но мне казалось, что его пьяный ответ меня не устроит. К тому же мне не нравился его навязчивый взгляд. Словно я виноват в смерти Альки. Да и вообще, что еще смею жить на белом свете. Ну, конечно! Как я сразу не догадался! Продавщица мандаринов! Она ничего про нас не знала. И ее объяснение будет вполне разумным, лишенных эмоций, загадок и пьяных притч.
Было уже довольно поздно. Метель усиливалась. И белая парусиновая крыша от торгового лотка развевалась на ветру, словно одинокий затерявшийся в шторме парусник. Вокруг не было ни души.
Я стоял, тупо уставившись на пустой лоток, где-то жалобно и протяжно выла собака. И словил себя на мысли, что это судьба, что все к лучшему, что совсем необязательно знать - как и почему умерла Алька. И я смогу прожить жизнь, так никогда и не раскрыв этой тайны. К чему мне она? Ведь уже ничего нельзя было исправить. А мучительные воспоминания будут разрушать медленно, но верно мою жизнь, мое будущее. Да, я остался в живых. Хоть меня совсем недавно в этом откровенно обвинили. Но если я остался в живых, значит мне нужно идти дальше по жизни, так всегда говорила мне мама. А жалость и слезы плохие попутчики, попутчики слабаков и неудачников. Я никогда не хотел быть таким. И все сделаю, чтобы им не стать. Сегодня судьба пощадила меня, не раскрыв тайны. Так зачем идти вопреки судьбе, если она так благородно со мной поступила… Однако, подумать о благородстве судьбы я поторопился.
Позади раздался звук неровных шагов. Чья-то сильная рука легла мне на плечо. Я вздрогнул и резко обернулся. И нос к носу столкнулся с Санькой Шмыревым.
Мое сердце бешено заколотилось. Что он мог знать? Что он знал? И откуда?
- А это ты, - кисло усмехнулся Санька.
Я заметил, что он изрядно пьян. Пьяным Саньку я видел редко, пожалуй, в последний раз, в день смерти нашего военрука. Оставалось надеяться, что сегодня он надрался по поводу какого-нибудь праздника, а не траура. Я даже пытался вспомнить, когда у Шмырева день рождения. Но так и не вспомнил.
Санька вдруг забарабанил по пустому лотку траурный марш.
- Поздно уже, Виталик. Очень поздно.
- Ты о чем, Санька? - я втянул голову в плечи и с опаской на него покосился. Траурный марш зазвучал все громче и отчетливее. Ему в такт где-то недалеко подвывала собака.
- Я говорю, поздно. Мандарины уже сегодня продавать не будут. Уже ночь, одна кромешная пустая ночь.
- Ну, завтра с утра купишь, - некстати ляпнул я.
- Ты думаешь? Ты так думаешь? А если и завтра не будут продавать мандарины? А если вообще никогда, никогда их уже не будут продавать?
Я не мог понять Саньку. Мне казалось, что он что-то знал, но пока не раскрывал карты. И меня это пугало. Но я решил тоже пока не торопиться со следующим ходом. И выждать. Время играло на моей стороне. Я был трезв, и у меня было куча времени. Санька же торопился, потому что был пьян.
- Я здесь всегда покупал мандарины, - Санька начал первым, как я и предполагал. Он торопил время. - Такие абхазские, ярко оранжевые, сочные. Словно килограмм солнышек покупал. Представляешь, за каких-то пару жалких червонцев я мог купить килограмм солнца.
Санька покачнулся, и я придержал его за локоть.
- Тебя отвезти домой? Ты плохо выглядишь, друг.
- Друг? - Санька странно на меня посмотрел. И отвел руку. - Странно, ты впервые меня назвал другом. Неужели я им когда-то был.
- Мне жаль, если ты думал иначе.
- А ты, вот ты, - Санька вцепился мне в плечи. У него была железная хватка нападающего. - Ты любишь абхазские мандарины?
Меня встревожил его вопрос. Мандарины я не любил. Разве что одну их продавщицу. Но это было так давно. И со мной ли? И не очередные ли это проделки Деда Мороза под Новый год.
- Нет, Санька, к сожалению, я предпочитаю яблоки.
- Но ведь ты не мог, не мог не знать ее! - Санька уже почти кричал.
- Кого? - я невозмутимо пожал плечами.
- Ну, одну продавщицу мандаринов. Ты же здесь живешь недалеко, ты не мог не заметить - ты каждый день проходил мимо этого лотка. У тебя не было другого пути.
- Может, но я никогда не останавливался. А почему ты так взволнован, Санька? Что-то случилось?
- Что-то случилось, - передразнил он меня. - Оказывается, смерть можно назвать просто случаем.
- Смерть? - я изобразил на своем лице неподдельное удивление. - А что эта продавщица умерла? Как жаль. Ах, да, я буквально накануне видел, кажется, ее. Такая толстая, пожилая, в грязном фартуке. Ты что ее близко знал? Она была твоей родственницей? Извини, я приношу соболезнования, но она и впрямь неважно выглядела.
- А ты всегда прекрасно выглядишь, - вдруг некстати ляпнул Санька и посмотрел на меня мутным, пропитым взглядом. Но этот взгляд был настолько пронизывающим, глубоким, он напоминал мне взгляд бомжа.
Я невольно поежился. Словно меня второй раз за день обвиняли, что я смею ходить по этой земле. И что удивительно, земля меня еще держит.
- Ладно, - Санька похлопал меня по плечу. - Мы имеем в виду с тобой совершенно разных людей. Я говорил о девушке, очень красивой девушке, с необыкновенными золотистыми волосами, это ее цвет волос, она никогда не пользовалась "Гарнье-Париж". У нее все было свое. И смерть тоже была ее. Может быть, в ее духе. Хотя всё это и несправедливо. Мы с ней учились в одном классе, ну еще до спортивной школы. Она - моя первая любовь. Может, поэтому я тебе о ней не рассказывал. О первой любви не хочется говорить, как, наверное, и о последней.
Санька явно хотел поплакаться в жилетку и рассказать о смерти девушки, в которую, как я понял, он был влюблен. И которая искренне любила меня. Но, слава Богу, он это не знал. А я не хотел знать, как она умерла. Мне нужно было жить дальше.
- Ну, если ты не хочешь, чтобы я тебя проводил… - я повернул в сторону, желая поскорее смыться и от Саньки, и от его трагедии, и от правды.
Но из темноты вновь завыла собака. Так жалобно, так протяжно, так страшно, что я поежился. Мишка показался из подворотни и прямиком направился к нам. Он шел медленно, задрав голову вверх, воя на луну и поминая свою хозяйку. Вдруг, почуяв меня, он бросился с рычанием в мою сторону. Я отшатнулся.
Санька силой оттащил собаку от меня и, словно пытаясь приглушить боль, стал жадно целовать его морду, его лохматую шерсть, его невыносимо печальные глаза.
- Мишка, боже! Как я счастлив, что ты нашелся, Мишка! Я так боялся, что ты пропал…
Санька поднял на меня полное слез лицо.
- Мишка очень миролюбивый, ты его не бойся. Удивительно, что он на тебя бросился. Он, наверное, слегка очумел от горя. Это ее собака. Мишка так любил ее. Точно как я, а может и больше. Если больше любить возможно.
- Странно, я бы никогда не подумал, что ты способен влюбиться в обычную продавщицу абхазских мандарин. Ты, ведущий хоккеист команды, надежда отечественного спорта.
Я говорил про себя. И сам удивлялся этой неравной любви. Как говорила Алька - хоккеист и торговка - невозможный альянс.
- Хоккеист и торговка - невозможный альянс, - твердо сказал я.
Санька поднялся с колен, придерживая Мишку, словно боялся, что тот убежит. Санька вдруг успокоился. Он окончательно понял, что его подозрения на счет меня совершенно беспочвенны. Разве я способен полюбить торговку? Я и сам уже в это с трудом верил.
- Ты прости меня, Талик, - вдруг сказал Санька и покачнулся на месте.
Это было выше моих сил. И я покачнулся вслед за ним.