Идеально выверенные движения – точные, красивые – впору сравнить с пластикой музыканта, о чем доктор наш, конечно же, не подозревал. Направив на композит луч светоотверждающей лампы, Литвинов отодвинул алмазный бор, взял копировальную бумагу и попросил В. сомкнуть зубы: на пломбе осталось черное пятнышко – эту-то самую точечку Литвинов и принялся отшлифовывать, да так увлекся, что чудом остановился. Тпр-ру, окстись: полировальная резинка, паста, защитный лак, лампа-а-а – вот, собственно, и вся премудрость.
В. был, как на грех, исключительно хорош собой – микс Аполлона и Диониса: именно сочетание несочетаемого, быть может, и сломило Литвинова окончательно. Приняв приглашение все еще пациента – "Придете на мой спектакль?" (В. играл в *** у знаменитого ***), – Литвинов уже без удивления – и в который раз – отметил, что в солнечном сплетении ёкнуло.
"Культовая" пьеса оказалась цепляющей, хотя и несколько затянутой, но, в общем и целом… Что ж, недурственно, и даже весьма. Пациент – он по привычке все еще называл В. так – явно не бесталанный. И, к счастью (хотя, почему "к счастью"? ему-то какое дело?) не бедный: чинить зубы в их клинике – удовольствие недешевое. Как жаль, что с пломбами покончено, схватился вдруг за голову Литвинов, тут же отметив предательское свое "жаль" и поймав себя на мысли, что он фиксируется на В. чаще допустимого (впрочем, кем?); поэтому, когда В. пришел на бесполезную, в общем-то – Литвинов настоял, – консультацию, быстро-быстро, пока медсестра мыла руки, написал на визитке клиники свой телефон и молча протянул ту В.: вот, собственно, и вся экспозиция – она же завязка – love-story: кому как не/нравится, господа, ну а мы продолжим.
Их встречи носили поначалу, как сказал бы какой-нибудь заштатный психолог, эпизодический характер. В. приглашал Литвинова на спектакли, Литвинов, хотя и не был театралом, всегда соглашался. "Вы всех врачей в публику обращаете?" – "Избранных, – улыбался зрачками В. – Тех, кто умеет хранить тайны…" – "Тайны? – прищуривался Литвинов. – Конечно, жизни и смерти?" – "Интимные, док, интимные!" – в общем, вся эта банальная игра казалось занятной до тех лишь пор, пока Литвинов кое в чем себе не признался, а, признавшись окончательно, схватился за голову и чуть было – от незнакомого доселе ужаса, вызванного собственными мыслями, – не запил, но таки удержался, как удержался, впрочем, и от многочисленных словесных клише, с помощью которых можно было хоть как-то обозначить все то, что происходило в душе.
"Грех городов и равнин", "обратная сексуальность" – вот что занимало его денно и нощно. Да, разумеется, он знал кое-что об этом – кое-что, не более того, но теперь… теперь Литвинов должен был увериться в своей так называемой нормальности, утвердиться в адекватности, вменяемости, если угодно. Почему "он" – не "она"? Какого дьявола?.. Нет-нет, речь в его случае, конечно, не шла о такой радикальной смене имиджа, как транзишн – Литвинов всего лишь сетовал на то, что так называемой прекрасной половине странного сего шарика "любовь, не смеющая себя назвать" сходит с рук куда как чаще и легче, нежели половине, которую все еще – надо же, странные какие! – называют "доминантной", а феминистки – вот она, vagina dentata! – обвиняют в навязывании "фаллоцентричных канонов"! Ничего себе, фаллоцентризм: знай – прячься… Но, размышлял Литвинов, если ЭТО существует в природе, не может же ОНО быть просто "сбоем программы"? Сбоем программы в столь огромных масштабах? Ведь если Он создал человека по образу Своему и подобию, значит и этот образ есть Образ Божественный, который никак нельзя – далее новояз персонажа – отпрокрустить ни словечком "болезнь", ни даже какой-нибудь "безвредной индивидуальной аберрацией"! Ведь если Творец есть Любовь, значит любовь – в каждом Его творении, а значит – в каждом земном чувстве, лучшем чувстве, а значит… Господи… За что… Здесь и Сейчас… За что прямо Здесь и Сейчас, Господи?.. Ну да, ну да, иудаизм и христианство, что называется, отличились; мерзость – вот как припечатал бы Ветхий завет его чувство к В.; но, может, на то он и ветхий? А как же греко-римская цивилизация тогда? Нет-нет, Литвинов не говорит о скотстве – он имеет в виду другое, совсем, совсем другое… Опять же: универсальная бисексуальность (начиная с эмбриона), если взять за точку отсчета не самый плохой, кстати сказать, античный канон… "Священный отряд" в Фивах… Урания… и кстати, вот еще что…
Литвинов сам не заметил, как заснул: слетевшие со страниц энциклопедий и web-страниц "девиантные" приматы, рыбы и птицы, млекопитающие и рептилии, амфибии и насекомые смеялись над ним, а уж о людях-то и говорить нечего: "У твоего "диагноза" нет анатомо-физиологических признаков! – шептала на ухо одна из Labrides dimidiatus. – Вот мы, рыбы, живем в гареме, нам хорошо… Как только самец умрет, я поменяю пол и займу его место. Это нормально, нормально, ты хоть понимаешь, что это нормально?" – "Они хуже свиней и собак", – разъяренно замахал руками президент Зимбабве Роберт Мугабе. – "Ты что-то имеешь против собак?" – зарычали на него лайки. – "И против свиней?" – захрюкали свиньи. – "Давайте допустим в своем узком кругу, что такие вещи иногда случаются", – повторила сдержанно-отстраненно Вирджиния Вульф. – "Я думаю, что важно делать фильмы о любви, и, конечно же, для меня важно делать фильмы о любви между мужчинами. Я на самом деле снимаю не как режиссер", – пожал плечами Дерек Джармен. – "В утробе матери все мы вначале девочки – мужской ген активизируется позже, а если не, рождается она, а не он", – развела руками Атма. – "Нормальный секс – это любое взаимное наслаждение, получаемое двумя свободными и информированными партнерами, которое доставляется телом, обычными облачениями и украшениями партнера", – вычитал в своей собственной книге Эрик Берн и развел руками. – "Прежде рука моя всегда лежала на Коране, но теперь она держит флягу любви. Страстное стремление к Возлюбленному заслоняло для меня науки и декламацию Корана, и я опять стал одержим и невменяем", – покачал головой Джалал Руми. – "Летом примерно десятую часть времени я с удовольствием посвящаю тому, чего ты так хочешь и чего так боишься", – выпустил фонтан кит-убийца. – "Двадцать седьмой съезд КПСС требует от людей укрепления моральных устоев семьи и брака, заботы прежде всего о нравственном воспитании молодежи", – напомнила Винни-Пуху и всем-всем-всем Ангелина Вовк. – "Где-нибудь ты найдешь Сеть и, войдя в нее, войдешь и в меня", – В. помахал рукой Литвинову, и он, очнувшись, вдруг понял, что впервые за сорок с лишним лет – вот только что, как на духу!.. – проснулся совершенно счастливым; если, конечно, допустить, будто счастье его было так возможно и так близко.
[капроновая стрекоза]
Вообрази: я на кушетке лежу, как водится, обнажена, с гусиной, знаешь ли (капрон-то снят!); ты – рядом, на стуле, стул у моего изголовья – какое странное, однако, словечко: изголовье… Я не вижу, разумеется, лица твоего, нет-нет, таковы правила игры: я говорю – ты слушаешь…
Какое, интересно, оружие подойдет?.. Тоже мне, снайпер! Засада твоя слишком тесна, а воображаемый особо точный огонь по отдельной важной цели вести ты так и не научилась… из пушки по воробьям: да есть ли скучней история?.. Так примерно рассуждала Кира, и лишь позже, много позже – иначе, но о том – не в экспозиции же; а потому она попыталась – бессознательно, сама удивившись своей реакции – кончиками пальцев схватиться за "хлястик" Аэс (она всегда обращалась к А. С. по инициалам, не по имени), хотя это был и не хлястик вовсе, а то, во что продевают обыкновенно пояс… Кира никак не могла обозначить предмет, ставший невольно выражением жгучего ее, пусть и остаточного, желания: едва ли не театрально – хотя, не существовало, казалось ей, во всем мире естественней жеста – взмахнув руками, она попыталась ухватиться за *** (ок, пусть петлю) не столь ради "коснуться", сколь ради "приблизиться", пусть даже на миллиметр, благо энное количество миллилитров уже сидело в gaster’e, заставляя пускаться кровь в пляс – пир во время чумы, всё уже было, detka, полжизни на асфальте: ну-ну, и тебя вылечат.
Полжизни, что такое полжизни, пожимает плечами Аэс, вручая Кире хрустящий, немного мятый, мешочек формата чуть больше А5 – именно в такие и кидают обычно чулочно-носочные изделия на сэйле: она различает сначала цвета (белый, ядовито-малиновый), и только потом замечает не отслеженную Аэс надпись. Капроновая стрекоза: все тем же белым – все по тому же ядовито-малиновому, spa-si-bo… Кира отводит глаза от ближнего, который ("Ближний, Ближний, я – твой Дальний, как слышимость? Прием!") так и не научился делать подарки (не обязательно те, до которых можно дотронуться), ну или, на худой конец, хотя бы со вкусом их упаковывать (если речь все-таки идет о вещах). И если он, самый твой ближний, думает задним числом Кира, по высшим эзотерическим причинам не столь не может, сколь не желает тебя радовать, ей-ей, не стоит надеяться, будто ваш банальный электронный эпистолярий превратится когда-нибудь в переписку Королевы Анны и Сары Джеггинс, ес?..