Саша думал порой, что сейчас много хуже, чем было тогда, унизительней и беспросветней. И все оставшиеся на заводе восемьдесят тысяч смотрят на него: наверху теперь он, он решает теперь, как они будут жить. Динозавр-завод подыхал, просто слишком большой, чтобы вымерзнуть сразу. Прибыль? Прибыль была. Не одноклеточным он был, чтобы из такой машины общей площадью с пол-Бельгии не выжать прибыли в эпоху, когда взломаны, сокрушены поднявшейся водой все плотины и люди ввысь уходят, как ракета с Байконура, тронулось все, растопленный ледник СССР; все содержимое глубинных русских недр безостановочно ползло составами на Запад - Памиры, Джомолунгмы, Эвересты алюминия, электролитного ванадия, легированной стали… Саша выстроил схему и гнал через пару прокладок тонны слябов в Германию, Турцию, Польшу, и маржа со стальных эшелонов достигала и ста, и трехсот сумасшедших процентов (а когда-то с тоской дожидался он распределения на родной людоедский завод и вертел головой в кресле старшего экономиста: куда бы сбежать из тюрьмы исполинских размеров - в насекомые кооперативы!.. пока не прорубило: он уже сидит в нужном сверхтяжелом ракетоносителе, в мозге всенародно-построенной ленинско-сталинской и теперь - на мгновение первого и последнего шанса - ничейной машины, можно взять ее всю, навсегда - одному!). Только вот без посредников не обходилось: текли его, Чугуева, стальные ручейки и денежные речки сквозь плотины, системы очистных сооружений двух столичных банков - "Финвал-инвеста" и "Империала", не говоря уже о терминалах, взятых в собственность подросшими ублюдками внешторговских князей или гэбистских генералов: этим в правительстве легко подписывали все - по части исключительных прав экспорта через четыре государственные границы, так что ему, хозяину огромного завода, тут оставалось только бегать низкопородной приблудной собакой вдоль колючей проволоки и предлагать могутовскую сталь за полцены: "Возьмите! Купите?!" - корежила необходимость каждый раз делиться половиной(!) своих сливок со всеми этими царьками стивидоров, с кровососущими "Империалом" и "Финвалом", в которых он, Чугуев, и кредитовался.
Не понимал он разве, хомо сапиенс, что хватит трети выжимаемой им прибыли, чтоб смазать все могутовские заржавевшие, остановившиеся рычаги и шестерни, чтоб оросить живой наличностью существование голодающих железных, но даже этой трети не было в руках. Потому что не кинешь передельную сталь за треть лондонской мировой, справедливой цены - и затворы плотин, терминалов опустятся для тебя навсегда, сдохнешь вместе с заводом! "Финвал-инвест" дает кредит под сорок годовых в валюте! И бандиты - все эти бывшие боксеры и коронованные на сибирских зонах уркаганы - подъезжали со скучной неотвратимостью снега и паводка, брали Сашу за ворот, притягивали, звероподобно вглядываясь в него из-под отсутствующих лбов и низких челок и обдавая бешеным дыханием, и замахивались! Так что руки хозяина самого страшного по размеру в Евразии сталелитейного монстра сами собой взлетали к темени, к лицу, к ощущению удара тяжелой железкой по черепу. И с обессиливающим скрутом в животе, с каким-то девственницким, заячьим дрожанием в паху, с чугунной тяжестью, скопившейся вот почему-то в области крестца, он, автократор комбината, вздрагивал от крика: "Ты че, сука, не понял?! Ты за кого нас принимаешь?! В день по проценту счетчик, знаешь наши правила. На Новый год отдашь со всем накрутом. А нет, гондон, - по кругу будем пялить! Ты чего ждешь?! Чего ты - "понимаете"? Я понимаю, б…, когда я вынимаю! Мне положить, куда ты что вложил и что тебе там на границе перекрыли".
Поставленный на подоконник, парапет, на виселичной табуретке, Саша извивался: вас слишком много, я один, ты пойми, я работать могу только с кем-то одним, так что вы там сперва между собой порешайте. И бандиты решали: по пустырям, заброшенным промзонам, по ресторанам "Русский лес", "Венеция", "Аркадия" стучали с бешеной, швейной частотой АКМы; приобретенные на распродажах в воинских частях, опорожнялись тубусы складных гранатометов и полыхали развороченные джипы пацанов - могло задеть, и Певзнер Игорь Соломонович не выдержал - начальник планового отдела комбината, с которым он, Чугуев, вместе, напополам акционировал завод, - продал Чугуеву за бесценок свою долю и улетел за горизонт в здоровое и сытое небытие швейцарского кантона. А он, Чугуев, ловко и увертливо продлевал свою жизнь - свою власть над терявшим плавучесть заводом, поскольку выпустить ее из рук для него означало стать космической пылью, абсолютным ничем, и никакой другой, обыкновенной смерти - от свинорезки в брюхо - не существовало.
4
- Слушай сюда, второй сталеплавильный! Чтоб после смены в "Металлурга" все как штык! - клич по цехам проносится сквозь гул. - Там в первый, в первый ККЦ ребятам передайте.
- Слышь там, на переднем краю обороны, - собрание в полвосьмого, собственники, поняли?!
- А что такое там опять без объявления? Чего опять правление мутит? Семеро с ложкой эти наши, а?
Кран-великан над головами вопрошающих проносит в пятиэтажной высоте контейнер, полный стального хлама передельного, - дно разверзается, и ломано-перекореженные кости производства мгновенной осыпью срываются в конвертерную глотку.
- Так известно чего: было семеро - теперь еще восьмого позовут. Еще бандоса нового в правление.
- Были двугорбые - теперь какие будем?
Чугунный ковш ползет по рельсам неостановимо и, поравнявшись с печью, медленно крениться начинает, как в Судный день над головами грешного народа, - парад планет на расстоянии протянутой руки; в самой башке твоей вот, кажется, встает переполняющее солнце чугуна - и, повинуясь тяготению, выливается в жрущую масть конвертерной печи. Весь конвертер гудит, раскаленный форсажем, как реактивный истребитель при отрыве. Кислородный поток выдувает из сопел клочья желтого пламени, и расплавленный воздух дрожит, истекая беспримесным ужасом.
- По поводу чего собрание, не слышали? Вот чего нас так вдруг сверхурочно?
- То, то! Дождались, про что вам говорил!.. Хуже, хуже банкротства! Прилетели к нам грачи - пидорасы-москвичи. Комбинат теперь их, и мы все теперь ихние.
- Да откуда такое?!
- Из надежных источников, приближенных к верхам… А Кристинка-бухгалтерша по секрету на ушко шепнула. Ну а кто у начальства со стола не слезает? Это ж уши-локаторы. Все ж при ней меж собой решают.
И шагают, лавиной катятся - толком так и не смывшие въевшейся угольной пыли и копоти - вот так все и идут с подведенными, словно у баб для соблазна, глазами. Весь Дворец металлурга гудит, все подходы забиты, вся площадь: вон молодняк Валеркиной бригады скалит зубы, вон ветераны славы трудовой - в чистых синих спецовках сатиновых, обомшелые, полуседые, с последней жидкой прядкой на голых черепах, встающей на ветру казачьим оселедцем, - насупленно-угрюмые одни, с ухмылкой недоброго предчувствия другие, вон среди них Чугуев-старший с широкоскулой каменной мордой и ртом, пробитым словно штыковой лопатой.
- Это что же выходит? Что ли, наши нас продали, москвичам - комбинат?
- Ну а что, для того и сосали из нас эти акции: "Продавайте давайте правлению".
- Вот своих теперь продали, суки!
- У них нету своих! Только брюхо их собственное!
- Трудовой человек для них мусор. Шлак, который из домны сливают.
- Все, пропал комбинат. С молотка нас теперь москвичи.
- О, о, о!.. Поглядите, выходят, - поднимается гул, уплотняется воздух, прет тугой стеной от рабочей несмети навстречу появившимся членам правления. Первым тащится будто не собственной силой председатель Совета могутовских директоров жирномясо-одышливый Буров, не вертя и не двигая будто не собственной, пересаженной и не прижившейся, наново скверно пришитой ему головой, отрывая с усилием ступни, продвигаясь как будто по разъезженной глине к оставшейся от Первомаев кумачовой трибуне. Следом Саша Чугуев - вот кто все решает, все давно уже поняли на комбинате до последнего чернокотельщика, - молодой и стремительный, гладкий, лощеный, из рекламы про брокеров: галстук, костюм, льдинки тонких очков, телефон портативный с антенной… Ну и свита за ним - Кузьмичев и Лощилин, Васнецов и Остапенко, все. Что-то сделалось с ними, заболели одной на всех, им самим до конца не понятной болезнью, только ясно: само не пройдет, неизвестно чем ле чится, есть ли вот такая вакцина вообще. Морды, морды кривились от необходимости что-то противное, нестерпимо вонючее вот сейчас проглотить, пересилиться, выпить и все-таки вылечиться, всплыть и вынырнуть из-под льдов с разеваемым на полную ртом.
И стоял Буров скорбно, как будто над невидимым гробом с дорогим человеком: не найти такие слова, чтобы высказать… и - как молния преобразила ударом его - сделал шаг и возвысился над рабочей массой один:
- Товарищи, ребята, мужики…
- Заговорил - "товарищи", - в ответ ему прислали по рядам. - Вчера-то господами вроде были.