Колдун взял один из клубней ямса и вручил его Окуате. Она обвела клубнем вокруг своей головы и положила его в яму. Колдун положил туда же остальные три. Затем он подал ей один из кусочков мела, и она проделала с ним то же, что и с клубнем ямса. Потом в яму таким же образом легли пальмовые листья и цветок дикой лилии. В последнюю очередь он протянул ей шесть раковин каури, и она, зажав их в ладони, повторила с ними ту же процедуру. После этого колдун произнес очистительное заклинание:
- Любое зло, которое ты могла видеть своими глазами, или высказать своими устами, или услышать своими ушами, или тронуть своими стопами; всяческое зло, которое могли навлечь на тебя твой отец либо твоя мать, - все это я прячу и покрываю здесь.
С этими словами он взял чашу из обожженной глины и покрыл ею предметы, лежавшие в яме. Вслед за тем он принялся осторожно засыпать яму землей. Дважды он слегка приподнимал чашу, так что, когда яма была засыпана, выгнутость дна слегка возвышалась над уровнем дороги. Закончив с этим, колдун спросил, где вода. Мать Обики подала кувшинчик с водой. Невеста, уже поднявшаяся с колен, нагнулась и, наливая воду из кувшинчика в горсть, начала обмывать себе лицо, руки и ноги от ступни до колен.
- Не забывай о том, - напомнил прорицатель, после того как она закончила свое омовение, - что до утра ты не должна ступать на эту дорогу, даже если бы ночью на деревню напали воины Абама и ты была бы вынуждена бежать, спасая свою жизнь.
- Великий бог не допустит, чтобы она спасалась бегством - ни сегодня, ни завтра, - произнесла ее свекровь.
- Ну, конечно, ей не придется никуда бежать, - отвечал Аниэгбока, - но все равно мы должны поступать так, как заведено от века. - Повернувшись потом к Обике, он сказал: - Я сделал всё, как ты меня просил. Жена родит тебе девятерых сыновей.
- Спасибо тебе, - поблагодарили Обика и Эдого в один голос.
- Эту курицу я забираю домой, - объявил колдун, перекинув свой мешок через плечо и взяв курицу за лапки, связанные банановым жгутом. Должно быть, он заметил, что их глаза прикованы к курице. - Я один съем ее. Лучше не приходите ко мне в гости завтра утром: курятиной я ни с кем не поделюсь. - И он громко, как пьяный, расхохотался. - Даже прорицатели должны иной раз получать вознаграждение. - Он снова загоготал. - Разве не говорят у нас, что флейтисту иногда приходится прервать игру, чтобы вытереть себе нос?
- Да, есть у нас такая поговорка, - ответил Эдого.
Весь обратный путь колдун без умолку разглагольствовал своим зычным голосом. Он хвастался, каким почетом пользуется он у далеких племен. Спутники слушали его невнимательно, лишь изредка вставляя слово-другое. Одна Окуата не открывала рта.
Когда они добрались до Лло Агбасиосо, прорицатель расстался с ними и свернул направо. Как только они отошли достаточно далеко, чтобы он не смог их услышать, Обика спросил, есть ли такой обычай, чтобы прорицатель забирал курицу к себе домой.
- Я слышала, что кое-кто из них так делает, - ответила ему мать, - но до сегодняшнего дня я ни разу не видела этого сама. Мою жертвенную курицу закопали вместе с остальными жертвоприношениями.
- Я ни о чем подобном не слышал, - заметил Эдого. - По-моему, этот человек плохо соблюдает обычай и хватает все, что попадается ему на глаза.
- Наше дело - принести курицу, - сказала мать Обики, - и мы свое дело сделали.
- Меня так и подмывало спросить его.
- Нет, мой сын. Ты поступил правильно, ни о чем его не спросив. Сейчас неподходящее время для споров и ссор.
Прежде чем удалиться на собственную усадьбу, Обика со своей женой Окуатой зашли поприветствовать Эзеулу.
- Скажи, отец, разве обычай велит прорицателю забрать домой курицу, купленную для жертвоприношения? - спросил Обика.
- Нет, сын мой. А что - так поступил Аниэгбока?
- Да. Я хотел поговорить с ним, но мать сделала мне знак, чтобы я молчал.
- Обычай велит другое. Должен тебе сказать, что среди колдунов больше людей с жадной, ненасытной утробой, чем среди кого бы то ни было еще. - Эзеулу заметил взволнованное выражение на лице Обики. - Веди жену к себе домой, и пусть это тебя не тревожит. Если прорицатель хочет, уподобясь стервятнику, пожрать внутренности жертвы, это дело останется между ним и его чи. Вы выполнили свой долг, предоставив жертвенное животное.
После того как они ушли, Эзеулу ощутил, как сердце его согревается радостью, какой он не испытывал уже много дней. Неужели Обика переменился? Как не похоже это на прежнего Обику - чтобы он пришел к отцу и задавал вопросы с таким озабоченным лицом! Акуэбуе всегда говорил, что, как только Обика обзаведется женой и должен будет кормить семью, он изменит свои привычки. Может быть, так оно и случится. И еще одна мысль в подтверждение этому пришла ему в голову: раньше Обика встал бы над прорицателем и заставил бы его закопать курицу. Эзеулу молча улыбнулся.
Глава двенадцатая
Хотя Окуата вышла на рассвете из хижины, чувствуя себя неловко и застенчиво в непривычной для нее набедренной повязке, это была очень гордая застенчивость. Она могла идти приветствовать родителей своего мужа, не стыдясь за себя, поскольку была "найдена дома". Ее муж как раз сейчас договаривался об отправке в Умуэзеани козы и других подарков, которые он посылал ее матери в благодарность за то, что она сберегла для него невесту. Окуата испытывала огромное облегчение, потому что, хотя она и знала, что сохранила свою девственность, у нее имелось тайное опасение, которое иногда подавало голос и заставляло ее испуганно вздрагивать. Это было воспоминание об игре в лунный вечер, когда Обиора чуть было не вошел к ней в дом. Правда, ему удалось только поиграть у входа, но полной уверенности у нее не было.
Спала она мало, меньше, чем ее муж, но чувствовала себя счастливой. Сейчас она время от времени пыталась забыть на миг о своем счастье и вообразить, как бы чувствовала она себя, обернись дело по-иному. Наверное, долгие, долгие годы она ходила бы робкой походкой человека, который боится, что земля укусит его. Всякая девушка слыхала про Огбандже Оменьи, чей муж послал ее к родителям за мачете, чтобы срезать кустарник по обе стороны от дороги, проходящей у нее между ног.
Каждый ребенок в доме Эзеулу стремился пойти сегодня утром за водой к источнику, потому что туда пойдет новобрачная. Даже малышка Обиагели, которая терпеть не могла ходить к роднику из-за острых камней на пути, на этот раз мигом вытащила во двор свой сосуд для воды. А когда мать велела ей остаться и присмотреть за ребенком Амодже, она расплакалась, хотя в другое время была бы только рада этому.
Оджиуго, младшая сестра Обики, носилась по двору, всем своим видом собственницы показывая, что имеет на невесту особые права; ведь даже самое малое дитя на усадьбе мужчины умеет отличать хижину своей матери от остальных. На лице Матефи, матери Оджиуго, было точно такое же выражение, но только нарочито сдержанное и оттого еще более многоговорящее. Выражение это предназначалось, разумеется, для младшей жены ее мужа и говорило ей, что иметь невестку куда почетней, чем покупать браслеты из слоновой кости и морить голодом собственных детей.
- Живо возвращайтесь назад, - сказала она дочери и жене сына. - Чтобы вы были здесь прежде, чем высохнет на полу, - она плюнула, - эта слюна.
- Задержаться мы можем только из-за омовения, - вставил Нвафо. - Вот если бы можно было воды набрать сейчас, а вымыться когда-нибудь потом…
- Ты, кажется, сошел с ума, - вмешалась его мать, которая до сих пор делала вид, будто не замечает старшей жены своего мужа. - Попробуй только вернуться от ручья со вчерашним телом, и ты узнаешь, какой я могу быть, когда выйду из себя. - Слова эти были произнесены с запальчивостью, которая казалась чрезмерной в сравнении с незначительностью повода для того, чтобы рассердиться. В действительности же она негодовала на сына не из-за сказанного им сейчас, а из-за того, что он принял участие в оживленной суете обитателей чужой хижины, совершив предательство по отношению к своей.
- Ну, что ты там ползешь, как многоножка? - подгоняла Матефи дочь. - Или ты думаешь, что тебя другие дела не ждут?
Одаче надел набедренную повязку из полосатого материала для полотенец и белую рубашку, которые обычно надевал, только когда шел в школу или церковь. Это рассердило его мать даже больше, чем слова Нвафо, но ей удалось сдержаться и не проронить ни слова.
Вскоре после ухода всей компании за водой в хижину Эзеулу вошла Обиагели, тащившая на спине младенца Амодже. Ребенок был явно слишком велик для нее, и одна его нога почти волочилась по земле.
- Все они посходили с ума, - пробурчал Эзеулу. - Кто дал тебе больного ребенка? Сейчас же отдай малыша его матери.
- Я умею его носить, - возразила Обиагели.
- Кто из вас кого носит? Говорю тебе, отдай ребенка его матери.
- Она пошла к источнику, - ответила Обиагели, подпрыгивая на цыпочках и подбрасывая повыше младенца, сползающего у нее со спины. - Но я уже умею его носить. Смотри.
- Знаю, что умеешь, - сказал Эзеулу, - но он болен, и его нельзя трясти. Отнеси его к своей матери.
Обиагели кивнула и ушла во внутренний дворик, но Эзеулу догадывался, что она все еще таскает малыша (который начал теперь плакать). Обиагели затянула тоненьким голоском песню, изо всех сил стараясь заглушить плач и убаюкать младенца: