2. Наведенная галлюцинация, когда о чем говорится, о чем думается, то и мерещится. Это как после долгих разговоров о "человеке лесов" избыточно впечатлительный юноша выходит из палатки и тут же прыгает в нее: "А он уже здесь!!!".
3. Столкновения с какой-то реальной сущностью, не имеющей никакого отношения к "черному геологу" и принимаемой за него по простому невежеству.
4. Наличие неких сущностей, которые и впрямь следили за соблюдением профессиональных… да и просто нравственных, культурных норм.
Если "черный археолог" карает, например, того, кто курил на раскопе, и награждает того, кто хорошо умеет работать при расчистке погребения, это вполне можно связать не только с приверженностью наукам и не со стремлением проводить квалифицированные раскопки… Тут явно есть поддержка определенного человеческого типа, определенной линии поведения.
Вполне материальные сельские старики могли очень хорошо отнестись к "экспедишнику, совершенно ничего не понимая в его профессиональных делах и даже сильно подозревая, что он под маркой археологии ищет золото. Но вот "городской" находил погребение, о котором даже не имели представления "местные", прожившие тут всю жизнь, и хорошо раскапывал его. Он тратил массу времени, задерживался вечерами, старался, делал тонкую зачистку "под фотографию", чтобы земля была "как зеркало", проявлял знание множества деталей, маниакальное трудолюбие. И это, независимо от всего остального, располагало к нему окружающих.
Происхождение "черных специалистов" как будто известно: их "родоначальником" является "черный альпинист", о котором говорили еще в 1930–1940-е гг. Похоже, что "черного альпиниста" породила вольница так называемых "столбистов". Впрочем, фольклор "столбистов" – особая большая тема.
Фольклор "столбистов"
Столбизм – это очень "красноярское", очень местное явление. Выходы сиенитовых скал на правом берегу Енисея, напротив города, привлекали жителей еще с XVIII века. Есть сведения, что уже тогда забираться на эти причудливые "столбы" считалось "ухарской забавой" среди парней. Этому занятию были свои умельцы и в Красноярске, и в пригородных деревнях. В XIX веке по мере роста населения район "Столбов" все больше превращался в заповедный; в место отдыха горожан и в место подготовки альпинистов. В 1929 году создан заповедник "Столбы", существующий по сей день примерно в тех же границах. При этом местом отдыха горожан и местом тренировок будущих альпинистов "столбы" оставались. Каждая группка "лазавших на столбы" строила свою "избу" и проводила в ней воскресенья.
С одной стороны, здесь получили подготовку такие "профи", как братья Абалаковы, один из которых, Евгений Михайлович Абалаков, в 1933 году взошел на высочайший пик СССР – пик Сталина (с 1962 года – пик Коммунизма).
С другой стороны, с самого начала "лазили" и "поднимались" на столбы единицы. С ходом лет и с ростом огромного города все больший процент столбистов набивался в "избы" не для того, чтобы "лазить", а для того, чтобы провести какое-то время не в городе и чтобы "общаться". Среди них было много людей, не состоявшихся в реальной жизни, убегавших в игру, в отдых на свежем воздухе, психологический комфорт в кругу "своих".
Этот слой, соотносившийся с "лазавшими" как 100:1, формировал свои представления о жизни, свои традиции, правила поведения. Это был своего рода "малый народ в большом народе", целая "культура в культуре" – субкультура. В творимой этим слоем субкультуре важное место занимал фольклор… в том числе на мистические темы.
Любой туристский фольклор – это рассказы городских людей, которые бродят по местности и сталкиваются с реалиями, о которых горожанин, как правило, прочно забыл.
Туристы скорее верят, чем не верят в то, что оставленное людьми жилье только на первый взгляд пустое. Что надо просить разрешения войти у пустой избушки, что надо оставлять еду обитателям заброшенных домов, а иначе можно ждать "нехороших стуков" или прочего беспокойства.
Но наивно объяснять этот фольклор только тем, что у туриста есть некие знания, которые появляются сами собой от бродячей жизни.
Конечно, сказывается испуг, неуверенность в себе человека, попавшего в незнакомую среду. Это чувство неопределенности накладывается на неоязыческое сознание "советского" интеллигента.
Не веря в Бога (по крайней мере декларативно, на уровне шумных утверждений) интеллигент, как правило, лишен целостного мировоззрения. Без учения об устройстве мироздания – метафизики – любые частичные знания, пусть самые глубокие, не позволяют понимать границы возможного и невозможного.
Даже квалифицированный в частностях, принесших ему ученые степени, интеллигент обычно невежественен; особо же он невежественен в вопросах, связанных со "всякой чепухой" – с учением о мире невидимого. Интеллигент легко пугается и еще легче верит всему, что ему расскажут "понимающие" люди.
Хуже всего, что сталкиваясь с непривычным, с незнакомым, интеллигент пытается объяснить непонятное и незнакомое исходя из своих убогих представлений, и страшно подумать, что у него получается. Сколько я выслушал за свою жизнь попыток "объяснить" привидения с позиций биохимии, экстрасенсорные воздействия с точки зрения теории прогресса! И все это взволнованно рассказывается у вечернего костра, сообщается усердно поглощающей знания молодежи.
В фольклоре путешествующего люда присутствует и откровенная выдумка, создание сказки для самих себя: чтобы было еще интереснее, чтобы придать себе значительности… и для запугивания новичков. Ведь по омерзительной традиции большинства туристских сообществ "стариковщина" в самых жутких формах – вещь совершенно обычная. Новичков необходимо пугать, приводить в "надлежащее" состояние, чтобы они были послушнее опытным старикам.
Столбистские истории сводятся к нескольким достаточно нехитрым сюжетам:
1. Сказки об огнях (синих, красных, зеленых), блуждающих по ночам сами собой в тех или иных местах;
2. Истории об идолах, которые сами собой выкапываются из земли и бродят, наклоняются над теми, кто спит не в избе.
3. О привидениях погибших или давно умерших столбистов, которые появляются в избах или подсаживаются к костру.
Большая часть этих историй удивительно примитивна и попросту плохо придумана. Что-то в духе:
– Гляжу… Дык это хто же, а?! Кругом плывет все, потому как мы сперва по двести с Колькой, потом портвешку с Васькой, потом по триста с Федькой… Или по двести пятьдесят… Точно! По двести пятьдесят. Или все-таки по триста… А!!! Тут же еще Толька был! Это мы с Толькой по триста, а с Федькой – по двести пятьдесят! Или не подвести пятьдесят…
– Так кто же это был, Ваня?!
– Так хто… Я ж говорю, все плывет, а рожа все равно знакомая. И сидит, песни поет, закурить просит. Я к нему: мол, так и так, личность мне твоя знакомая, ты хто?! А он, мол, что еще узнаю кто. И раз! Сидел, и сразу нету! А до меня дошло – это же Женька Абалаков! Мне сколько раз говорили: ходит он и проверяет, что к чему, с людями беседует!
Очень характеризует неоязыческое сознание "столбистов" песня, сочиненная в 1972 году бардом и поэтом Юрием Николаевичем Аделунгом (1945–1993). О его авторстве мало кто знал, но "Песня привидений" стала своего рода неофициальным гимном столбистов. Привожу ее так, как мне ее спели последний раз в начале 2000-х годов:
Вот полночь, черт в помощь.
Вылезайте, братцы, из могил.
Ну-ка оседлай друг другу шеи поскорее,
Главное, чтоб было пострашнее, пострашнее,
Дьявол нам в удаче помоги.
Гля, ходит на огороде
И приличный держит интервал…
Гля, да это поп Лаврентий вроде,
Что это он делал в огороде?!
Стало быть, капусту воровал!
Спокойно! по коням!
Пострашнее, братцы, заревем,
(В этом месте все дружно ревели: УУУУУУ!!!!!)
А если мы сейчас его догоним… (А мы догоним).
То не буду, братцы, я покойник (а я покойник),
Точно руки-ноги оборвем.
Гля, едет на лисапеде,
Бывший комсомольский секретарь.
Вижу, дело наше, братцы, худо, ох, худо!
Надо нам уматывать отсюда,
Прячь скорей в могилы инвентарь!
Спокойно! По коням!
Нас увидел и за нами рвет.
Если он сейчас кого догонит… (А он догонит).
То не буду, братцы, я покойник (а я покойник),
Если рук и ног не оборвет.
В этой песне совершенно классически соединены все обычные советские стереотипы: от одновременного в одном куплете обращения к Богу и к дьяволу (по-видимому, о них обоих нет четкого представления) до карикатурной фигуры "попа", ворующего капусту. Забавно, что в этой песне нечистая сила сильнее священника и очень опасна для него, а комсомольскому секретарю приписаны свойства обожествляемого существа. Это тоже характерное искажение действительности в "советском" сознании: в действительности дьявол никак не может быть сильнее Бога. Его слуги мало опасны священнику. А вот как раз комсомольские секретари – лакомая добыча для нечистой силы, поскольку не находятся под защитой Высшей силы.
Совершенно особняком стоит цикл историй про черного альпиниста уже потому, что эта история непосредственно связана с неким профессиональным, требующим труда занятием, а не с туристским хождением по травке и распеванием песенок у костра.
История эта тем более интересна, что, похоже, она и родилась на красноярских "Столбах" еще в 1920–1930-е годы, а уж потом ее воспроизводили в самых разных регионах, где есть альпинизм.
Черный альпинист