Почти ползком Васька подобрался к берегу и убедился, что предчувствие не обмануло: необычно большая лодка быстро приближалась к острову. Васька с облегчением выдохнул – это не рыбнадзор. Лодку эту он видел, лежала она на бревнах в яхт-клубе, который около Крутиков, и яхтсмены называли её ялом.
И вот впервые Васька увидел, как этот ял ходит. Ритмично взмахивая огромными веслами, за каждым из которых сидело по гребцу, он подошёл к восточному мысу – так местные называли восточное побережье, хотя там и мыса-то никакого не было. Причалив, пришельцы начали сходить на землю, все босые и как один бородатые.
"Староверы" – всплыло в мозгу. Вспомнилось, как мать плакала у его постели, а бабки какие-то всё шептали ей: "староверы, Коробковка". Было ему тогда лет десять. И когда совсем плохо стало, погрузил его дед в телегу и повёз. Калитку им открыл такой же бородатый мужик. И разговор какой-то странный был между дедом и бородачом. Вроде договаривались, что-то куда-то перевезти, но говорили так, словно о чем-то тайном, о чем и говорить-то вовсе нельзя. Дальше всё вспоминается, как в тумане: тёмная баня, низкий голос знахаря…
Вдруг лес словно ожил. Засвистели утренние птахи, а над Ильменским хребтом, что ограничивает весь восточный горизонт, стала заниматься заря. Староверы обратили лица к восходу и замерли.
"Экие у них церемонии", – усмехнулся Васька. Любопытство распирало, но надо было бежать будить и отогревать Коляна. Солнце появится над горой минут через двадцать, а то и все тридцать. Пришельцы, похоже, твёрдо настроены его встретить, и всё это время так и будут стоять не шевелясь. "Успею" – решил Васька и сначала ползком, а потом бегом припустил к землянке.
Будить Коляна дело долгое, поэтому в экстренных случаях приходилось применять опасный метод. Васька приподнял голову товарища, прижал её крепко к своему животу и, зажав одной рукой рот, другой прищемил ноздри, чтобы тот не мог дышать. Теперь осталось несколько секунд продержаться, пока друг не вырвется, а потом удирать и прятаться, пока он окончательно не проснётся, и из свирепого быка снова не превратится в покладистого телка.
Процедура прошла успешно, разум догнал Коляна раньше, чем Колян догнал Ваську. Наскоро рассказав о странных гостях острова, Васька велел ему идти снимать сети, пока сам будет дальше следить за староверами.
– А чего это?! – возмутился Колян. – Мне тоже интересно.
Спорить было некогда.
– Ладно, пошли, – разрешил Васька. – Только тихо тогда!
И они направились к восточному мысу. Подоспели как раз к моменту, когда макушка светила сверкнула над горой. Мужики ожили, подняли руки, словно пытаясь вобрать в ладони первые лучи. Ваське почему-то вспомнилась песня: "Атланты держат небо на каменных руках". А вдруг и правда небо не падает только потому, что стоят где-то эти здоровые мужики и подпирают его? А ну как на перекур уйдут, что тогда? Кстати, покурить бы не мешало.
Колян, словно услышав его мысли, полез в карман за сигаретой.
– Чё, дурак? Спалимся! – возмутился Васька и тут ещё одну особенность заметил в поведении "староверов": на острове они уже достаточно долго, и до сих пор ни один не закурил.
Когда солнце полностью выкатилось из-за горизонта, бородачи, как по команде опустили руки и принялись за дело. Они выгрузили из лодки здоровенный, сколоченный из толстого бруса крест и, взвалив деревянную громадину на плечи, спокойно и даже как-то величаво направились к центру острова. Впереди шёл, опираясь на тяжёлую палку, седой косматый старик.
– К останцу пойдут, – шепнул Колян. Васька кивнул, и они кружным путём побежали.
Останцами называют каменные макушки, оставшиеся после выветривания, вымывания более мягкой породы. Их на острове несколько. Некоторые имеют свои имена, например, Восточный останец, другие просто безымянные. Но если кто-то говорит "к останцу", сразу ясно, что имеется в виду самый высокий и самый почитаемый останец на острове. Люди там с давних времен то ленточки привязывают на деревьях, то монеты бросают, то хлеб птицам крошат. У самой его вершины растут два дерева – сосна и береза. И так они близко друг от друга, что корнями сплетаются воедино. Местные деды поговаривают, что дерева эти как мужчина и женщина растут из одного корня, да только всю жизнь меж собой спорят: кто выше, кто круче, кто главнее. И ветками друг друга то гладят, то хлещут.
Добежали, попадали и из-за камня, как из засады выглянули.
– Шпиёны, мать твою, – переводя дыхание, буркнул Колян.
А процессия уже на полянку вышла. После недолгих прикидок, подняли мужики крест на самый верх останца и стали устанавливать его. Что-то необычное и жутковатое было в слаженности их действий, в чёткости движений, в молчаливом понимании друг друга. Основание срубили серьёзное, враз не уронишь. За собой мусор собрали и спустились вниз. Глядя на крест, каждый перекрестился с поклоном.
Ваську это действо сначала насмешило, а потом почему-то начало раздражать. Казалось бы, не нравится, не смотри, ан нет: что-то притягательное было в этом простом обряде, и в то же время, что-то враждебное. Хоть и не успел он побыть пионером, но с октябрятского возраста помнил, что Бога нет, а религия – опиум для народа.
И вдруг косматый старик повернулся и начал шарить сердитым взглядом по поляне, словно услышал Васькины мысли. Васька вжался в землю, а Колян не успел. Так и остался торчать башкой над камнем, как завороженный. Дед поглядел на него и отвернулся, сделав вид, что не заметил.
Закончив свои моления, староверы ещё раз перекрестились, поклонились и покинули поляну.
– Спектакль окончен, – сказал Васька и зевнул. – Айда сети ставить.
И они направились прямиком через лес к себе в землянку. Васька шёл осторожно. Мох здесь толстый, иной раз до полуметра толщиной доходит. Идешь, как по перине, нога утопает, мягко, приятно. Только расслабишься, тут же ступаешь на скользкий камень, не заметный подо мхом, и катишься прямо в расщелину. Столько уже вывихов да переломов этот зеленомошник людям устроил.
В подтверждение Васькиных мыслей, Колян вдруг взмахнул руками и с матерным шепотом грохнулся на землю. Васька остановился, и трагично закатил глаза, давая понять товарищу, как уже достала его неуклюжесть. Вернув взгляд на грешную землю, он заметил возле сосны, чуть в стороне от их пути, чёрную плиту, типа могильной. Она почти сливалась с корой и наполовину была закрыта мхом. Васька бросился к находке. Это действительно оказалось чугунное надгробие. Краткая эпитафия повествовала о некой Антонине Шеломовой 1874-1897.
– Выходит, тётке всего двадцать три года было, – посчитал Колян. – Это где ж она так провинилась-то?
– Почему провинилась? – не понял Васька.
– Так, не на кладбище только преступников и самоубийц хоронят.
– А, может, наоборот?
– Что наоборот?
– Тут же вроде место такое… типа священное. Может, за заслуги какие-нибудь.
– Вот бы узнать, – вздохнул Колян.
– Зачем? – пожал плечами Васька. – Ладно, я вот чего думаю: в этой плите килограмм шестьдесят чугуна. В скупке нормально потянет.
– Ты спятил?! Это ж надгробие! Память!
– Кому её помнить-то? – отмахнулся Васька и потянул на себя край плиты. – Бери, давай!
Колян сморщился, но начал помогать другу. Вдвоем они с трудом её подняли и, кряхтя, потащили к лодке.
Побоявшись пробить смолёное дно, Васька скомандовал класть плиту поперёк, с борта на борт. Когда надгробие водрузили, лодка потеряла обычную устойчивость и накренилась, пытаясь сбросить зловещую ношу. Неожиданный порыв ветра вырвался из Мухоринской куреи , нарушив полоской ряби утреннюю гладь озера. Деревья печально зашептались, словно сообщая друг другу о том, что случилось что-то страшное.
Но в погоне за лёгкой наживой искатели приключений пропустили мимо ушей все предупреждения. Оставив Коляна придерживать лодку, чтобы не перевернулась, Васька побежал собирать пожитки. Вернувшись, бросил на дно наспех собранные сети и рюкзак с вещами.
– Отчаливай, – скомандовал он, усаживаясь на заднюю лавку.
Колян безропотно отмотал цепь, с грохотом ссыпал её на нос и оттолкнул лодку от берега. Потом балансируя, как опытный эквилибрист, мелкими шагами перебрался к веслам.
Тургояк, в одном из самых известных переводов, звучит как "Не ступи нога". Вода на глубине ледяная, и никогда не прогревается. Но опасен он не холодной водой, а своей непредсказуемостью. Бывает, что и ветра вроде сильного нет, а темнеет вдруг водная гладь и, без видимых причин, превращается в бурлящее море. Волна до полутора метров иной раз вздыбиться может. Даже бывалые мореманы в такой шторм из вагончиков яхтклуба носа не кажут.
Но такое не часто, может пару раз в год всего бывает. И надо же такому случиться, что именно в такой день угораздило наших храбрецов пересекать Тургояк.
Колян грёб изо всех сил. Его лицо превратилось в злобную гримасу и покрылось красными пятнами. На висках вздулись вены, а подбородок дрожал от напряжения.
– Брось её! – неожиданно рявкнул он. – Она нас потопит!
– Да как?! Начну сдвигать – точно перевернёмся! Я и сам бы уже давно! – заорал не на шутку перепуганный Васька. – Давай к берегу прижимайся!