Все новеллы шестого дня посвящены теме находчивости, остроумия и внутреннего достоинства человека, благодаря которым тому или иному персонажу удалось овладеть ситуацией и "предотвратить утрату, опасность и бесчестье" (V, заключение). Тема остроумного ответа - одна из распространеннейших в средневековой новеллистике - становится у Боккаччо еще одним предлогом для раскрытия интеллигентности его любимых персонажей и рассказывающего о них декамероновского общества. Среди новелл шестого дня имеется новелла о Кикибио, гениальное остроумие которого непроизвольно и выявляется виртуозностью повествования (VI, 4), но главные герои тут - Чисти, Джотто и Гвидо Кавальканти.
Идейно-эстетический центр трех последующих дней составляют рассказы о художниках Бруно и Буффальмакко, потешающихся над средневековым филистерством глуповатого Каландрино и издевающихся над схоластической премудростью самодовольного доктора Симоне (VIII, 3, 6, 9; IX, 3, 5). Смех, который звучит в "Декамероне", - веселый, жизнерадостный и, несмотря на свирепствующую вокруг чуму, очень оптимистический. Это смех, с которым новое, гуманистическое общество прощается с умирающим средневековьем.
Покидая Флоренцию, рассказчики "Декамерона" еще говорили о чуме с некоторым страхом. Но в начале девятого дня о них сказано: "Их и смерть не возьмет, а если они и умрут, то благословляя жизнь". В процессе рассказов общество "Декамерона" тоже "перевоспитывается" и становится подлинно новым обществом Возрождения. Именно поэтому, не ограничиваясь осмеянием прошлого, оно утверждает в конце "Декамерона" те новые идеалы, которые обеспечат, с его точки зрения, вечную жизнь как отдельному человеку, так и всему человечеству. Намечая тематику последнего, десятого дня, Панфило говорит, что рассказы о высоких подвигах человечности "усилят жажду подвига и у рассказчиков и у слушателей, коих помыслы к этому устремлены, и жизнь нашу, которая не может не быть быстротечной, коль скоро она в бренном обретается теле, увековечит слава; подвига же всем, кто, в отличие от животных, заботится не только о своей утробе, надлежит не просто желать, но и всечасно искать и неустанно на сем поприще подвизаться". Это уже та гуманистическая философия "virtù" и славы, которую итальянское Возрождение противопоставит проповедям христианской добродетели смирения и самоотречения. В завершающих "Декамерон" новеллах об испанском короле, исправляющем ошибку судьбы, о щедрости Митридана, о великодушии мессера Джентиле де Каризенди и Саладина, о выдерживающей все испытания дружбе между Титом и Гисиппом, о несокрушимой супружеской любви Гризельды сооружалось величественное здание целиком светской социальной этики, основанной на признании прав "природы" и поэтому подлинно гуманной и альтруистической. С его проектом новое общество рассказчиков "Декамерона" бесстрашно вернулось во все еще зачумленный мир.
8
Книга Боккаччо имела в XIV веке большой успех, но это был успех главным образом "Принца Галеотто". Гуманисты приняли "Декамерон" далеко не сразу. Прошло более ста лет, прежде чем идеи, язык и стиль его общества стали идеями, языком и стилем новой итальянской прозы. В "Декамероне" Боккаччо обогнал век и даже самого себя.
После "Декамерона" творчество Боккаччо пошло под уклон. Еще не так давно это объясняли религиозным кризисом, пережитым Боккаччо в начале 60-х годов и якобы отбросившим его на позиции по-средневековому аскетической идеологии. Это неверно. Под уклон шла жизнь Боккаччо. Он быстро старел и мучительно боялся смерти. Проповедники не уставали грозить ему адом. Не довольствуясь этим, они распускали слухи о сенсационном отречении Боккаччо от "Декамерона" и вообще от поэзии ("Жизнь святого Пьетро Петрони", написанная Дж. Коломбини в 1362 г.). Слухи эти были ложными. Джованни Боккаччо всегда был человеком эмоциональным, неуравновешенным, до крайности неуверенным в себе. Но от идеалов своей молодости он не отрекался. В начале 60-х годов Боккаччо разочаровался не в гуманизме, а во флорентийской "демократии". "Декамерон" был внутренне гармоничен, но его радостная свобода пришла в разительное противоречие с реально-исторической действительностью. В середине XIV века во Флоренции было опять узаконено рабство и начали намечаться контуры купеческой олигархии, возглавляемой родом Альбицци. Перед Боккаччо обнажились трагические противоречия эпохи Возрождения ("Утешительное послание" к Пино де Росси, 1363).
В 1363 году Боккаччо покинул Флоренцию и поселился в Чертальдо. Его приглашали ко двору многих итальянских государей, но он раз и навсегда выбрал свободу. Последний период жизни и творчества Боккаччо прошел под знаком дружбы с Петраркой, бывшим в то время признанным вождем европейского гуманизма. Боккаччо, по-видимому, понял не только то, что общество, нарисованное им в "Декамероне", еще предстоит создать, но и то, что его невозможно создать, опираясь на один лишь опыт народнобюргерской культуры позднего средневековья. В 50-е годы он вступил на "петрарковский путь" построения новой культуры. Он пишет на латинском языке сочинения "О превратностях судьбы знаменитых людей" (1355–1360), "О знаменитых женщинах" (1360–1362), "Происхождение языческих богов" (1350–1363) и вместе с Петраркой, опираясь на древность, закладывает основы гуманистической "науки о человеке" - тех studia humanitatis, которые в конце XV - начале XVI века станут важнейшей идейной предпосылкой для расцвета ренессансной литературы на "народном языке" не только во Флоренции, но и во всей Италии.
Последние годы Боккаччо были отданы Данте. В октябре 1373 года флорентийская коммуна поручила ему прочесть лекции о "Божественной Комедии". Боккаччо читал их в церкви св. Стефана до января следующего года, когда болезнь вынудила его отказаться от публичных выступлений. Комментарий к "Комедии" был его последним трудом. Боккаччо познакомил гуманистическую молодежь с Данте, приобщил ее к миру дантовских идей. Именно автору "Декамерона" итальянский гуманизм больше всего обязан тем, что даже в пору самых страстных увлечений античностью он не порывал всех связей с "народным языком" и народной культурой.
Умер Боккаччо в Чертальдо 21 декабря 1375 года. На его могиле написано: "Он занимался благодатной поэзией" - "Studium fuit alma poesis".
Р. Хлодовский
НАЧИНАЕТСЯ КНИГА, НАЗЫВАЕМАЯ
ДЕКАМЕРОН,
прозываемая принц Галеотто, в коей содержится сто повестей, рассказанных на протяжении десяти дней семью дамами и тремя молодыми людьми
Вступление
Соболезновать страждущим - черта истинно человеческая, и хотя это должно быть свойственно каждому из нас, однако ж в первую очередь мы вправе требовать участия от тех, кто сам его чаял и в ком-либо его находил. Я как раз принадлежу к числу людей, испытывающих в нем потребность, к числу людей, кому оно дорого, кого оно радует. С юных лет и до последнего времени я пылал необычайною, возвышеннейшею и благородною любовью, на первый взгляд, пожалуй, не соответствовавшей низкой моей доле, и хотя умные люди, которым это было известно, хвалили меня и весьма одобряли, со всем тем мне довелось претерпеть лютейшую муку, и не из-за жестокости возлюбленной, а из-за моей же горячности, чрезмерность коей порождалась неутоленною страстью, которая своею безнадежностью причиняла мне боль нестерпимую. И вот, когда я так горевал, веселые речи и утешения друга принесли мне столь великую пользу, что, по крайнему моему разумению, я только благодаря этому и не умер. Однако по воле того, кто, будучи сам бесконечен, установил незыблемый закон, согласно которому все существующее на свете долженствует иметь конец, пламенная любовь моя, которую не в силах были угасить или хотя бы утишить ни мое стремление побороть ее, ни дружеские увещания, ни боязнь позора, ни грозившая мне опасность, с течением времени сама собой сошла на нет, и теперь в душе моей осталось от нее лишь то блаженное чувство, какое она обыкновенно вызывает у людей, особенно далеко не заплывающих в бездны ее вод, и насколько мучительной была она для меня прежде, настолько же ныне, когда боль прошла, воспоминания о ней мне отрадны.
Но хотя кручина моя унялась, участие, которое приняли во мне те, кто из доброго ко мне расположения болели за меня душой, не изгладилось из моей памяти, и я твердо уверен, что перестану об этом помнить, только когда умру. А так как, по моему разумению, благодарность есть самая похвальная изо всех добродетелей, неблагодарность же заслуживает самого сурового порицания, то я, дабы никто не мог обвинить меня в неблагодарности, порешил, раз я теперь свободен, возвратить долг и по мере возможности развлечь если не тех, кто меня поддерживал, - они-то, может статься, в силу своего благоразумия или по воле судьбы как раз в том и не нуждаются, - то, по крайности, тех, кто испытывает в том потребность. И хотя моя поддержка и мое утешение будут, наверное, слабы, все же мне думается, что поддерживать и утешать надлежит главным образом тех, кто особливую в том имеет нужду: пользы им это принесет больше, чем кому бы то ни было, они же это больше, чем кто-либо другой, оценят.