- Я что, дурак, деда? Знаю, что такое не бывает никогда. Да и страшно такое подумать даже!
Я действительно не дурак и прекрасно знаю: Те, Кто Всегда Рядом - они нас едят. Им безразличны наши любовь, чувства, надежды. Мы всего лишь еда. Бессловесная, потому что даже самого храброго из нас сковывает ужас, когда он видит перед собой кого-то из Этих. И язык немеет и судорога сжимает горло. Поэтому они и ездят по Городу в масках - тогда нам, людишкам, не так страшно. Но некоторые осведомленные настаивают, что не ужас это говорить не дает, а восхищение перед красотой Остроухих Анку.
- А тогда какого рожна тебе нужно? - грозно рычит дед. - Чего ждешь? Возраст-то проходит уже! Я вот в твои годы на бабке женился! Бери себе Марфу! Хочешь, я съезжу в Город, договорюсь с Корнелием?
Корнелием зовут дядьку Марфы - купца.
Мне он не нравится. Потому что тощий, визгливый, как поросенок, клочкобородый и к тому же заика. Избавьте, Духи Святые, от такого родства!
- Брось дед! Старая Марфа уже. Семнадцать ей. Да и не первый я у нее. На сеновале покувыркаться - куда не шло. А жениться на такой - верно вскорости чужие рты кормить. Противно. И накладно. Оно мне надо?
- Экий ты брезгливый да рассудительный, - качает косматой головой дед. - Значит, хороша девка, если не обходят ее сторонней тропой.
- Вот пусть те, кому с ней хорошо, пусть они ее и берут. А я перетопчусь пока как-нибудь, - смеюсь я и начинаю собирать посуду, потому что на этом чаще всего наш вечерний разговор и заканчивается: дед допивает свой эль и топает на улицу - осмотреть двор, конюшни, тяжко повздыхать и выкурить еще одну трубку.
Так бывало всегда, но не в этот раз.
- Завтра я умру, - мрачно пообещал дед.
- Свежо предание…
- Послушай, дурья твоя башка, - оборвал меня дед и для пущей убедительности пристукнул кружкой по столу. - Завтра я умру. И ты останешься совсем один. Златке не до тебя, у нее своих молокососов без счету. Тебе хоть это понятно?
Я поставил собранную посуду на стол и сел на лавку напротив него, внутренне приготовившись к продолжительному поучению.
- Поэтому послушай меня, старого.
Он снял с пояса кисет, сыпанул в добытую из сапога трубку щедрую горсть табака, умело, вопреки собственным запретам не смолить в доме, запалил свою отраву щепкой из печи, подергал себя за ус и заговорил:
- Ты, Одошка, хозяйство мое не продавай. Знаю я, в город тебе хочется. Да и то верно, не выйдет из тебя селянин - больно шебутной ты. Будто ежака в заднице носишь. И с пасекой тебе не совладать, не любят тебя пчелы. Ладно. Хочешь перебраться в Город - делай! Однако ж, хозяйство не бросай. На первое время возьми горшок из-под яблони. Да не весь. Десяток монет возьми, а остальное не тронь до поры. Посади сюда арендатора и будет тебе прибыток каждый год. Иржи Заяц любого из своих старшаков сюда с радостью поставит. Они и присмотрят и прирастят и своего не упустят. Ребята рукастые и со сметкой. Потом, лет через несколько, если жив останешься - возвращайся, как раз дозреешь делом заниматься, а не дурь свою людям показывать.
Говорил дед медленно, словно обдумывал каждое слово, но наверняка решил все заранее - когда спиной после косьбы маялся в прошлом году. Тогда он и заговорил впервые о своей смерти.
Вообще-то о ней среди наших говорить не принято: ее приносят чаще всего Те, Кто Всегда Рядом - внезапно и неотвратимо, руководствуясь каким-то своим желанием, понять которое не дано смертным. Вот почему-то деду дали долгую жизнь, а Иву - короткую. Златку не тронули - так и живет на Синих Холмах со своим мужем и целым выводком маленьких соплежуев. Златка - это моя сестра старшая, которую я и не вспомнил бы никогда, если б пару лет тому не заявилась к нам сестрица со всем своим курятником. И ведь никого из них Эти не забрали!
- И вот что, Одошка, - дед выкурил первую трубку и уже набил вторую, - все ж ты подумай о женитьбе. Не дело одному жить как наемник какой или святоша. Ты - нашего племени, мужицкого, и значит, одному тебе плохо будет!
Странная у деда нить рассуждений. Кривая, как козьи рога.
- Жаль только не знаем ни ты, ни я, когда за тобой Эти придут, - он поднялся из-за стола, сколоченного своими руками лет сорок назад, и поплелся на двор.
В дверях остановился, оглянулся:
- Не продавай хозяйство, Одошка!
И утром, как и обещал - умер. Сам. Такого давненько не случалось и посмотреть на него пришли многие. Знакомые и дальняя родня, были и чужие люди, мне неизвестные.
Наш деревенский староста Кристиан, даром что дальний родственник - по бабкиной линии, поблажек не делает никому. Въедливый, дотошный и мелочный. Его никто не любит, но если вдруг приберут его Остроухие Анку - вся деревня почувствует, как это плохо, когда нет такого вот Кристиана.
В день после похорон деда, которому досталось четвертое место в доме Умерших за последние пятьдесят лет, он придержал меня:
- Скажи-ка, Одон, готов ли ты принять все наследство своего старика?
И смотрит так строго, будто испрашивает у меня согласия на ношение королевской короны. Известно, когда жрецы нового короля к трону ведут - тоже трижды вопрошают. Только пустое это: меня насупленными бровями не напугаешь! Уж на что дед виртуозом в этом деле был, а и то отстал со временем со своими строгостями.
- Да. Как положено. Приму, уплачу пошлину, недоимки прошлых лет. В общество опять же жертвование внесу, - и на всякий случай кулаком сопли подтираю - чтоб не вздумал чего.
Известно, сирота сам может объявить себя совершеннолетним, но это же лишает его многих послаблений. Поэтому до времени побуду сопливым мальчишкой! У которого все наследуемое имущество сохранится общиной в целости до совершеннолетия. Или до шестнадцати лет. А за обиду малолетнего его так взгреют, что навсегда забудет свои подходы.
- А потом? - спрашивает он и щурится.
- А потом на землю сыновей Иржи Зайца позову, а сам в город поеду. Учиться, да и вообще.
- Да я не о том. Завещание писать будешь? А то ведь все под Этими ходим. Мало ли?
Верно это он придумал - голова! Когда б без завещания меня прибрали, то все дедово имущество промеж деревенских разойтись могло бы. Как же это я запамятовал? Но ему-то какое дело? Хочет, чтоб к рукам что-нибудь прилипло? Заранее уговаривается?
- Так они когда еще придут?! - отмахиваюсь от его пророчества, чтоб не возомнил о себе. - Две седьмицы назад приходили, троих забрали. Теперь долго не сунутся.
- И все же подумай, - Кристиан наклоняется ко мне и от него шибает в нос какой-то застарелой кислятиной. - Лучше сначала все сделать правильно, чем потом исправлять.
- Что нужно делать? - сдаюсь я.
Мы привыкли к Ним, но ведь когда-то на них не нужно было оглядываться.
Они появились двести лет назад. Остроухие Анку; Те, Кто Всегда Рядом; Эти; Сиды; редко - Маро: имен много, суть одна - они принесли в мир Смерть. Не такую, с какой всегда были знакомы наши пращуры, не настигающую больных, немощных или старых, нет. И не ту, которая дается уставшему и, может быть, неудачливому воину в битве или зазевавшемуся купцу на тракте, нет. Теперь Смерть приходила ко всем подряд, без особого разбору: к детям во время игры во дворе, к их матерям, когда те пекли лепешки или возделывали поля, к мужчинам - в любое время и в любом месте. Смерть приходила в виде безмолвной фигуры в черных одеждах и блестящей маске. Противиться ей не посмел бы самый искушенный доктор, самый умелый знахарь, самый могущественный король. Те, за кем пришли Анку, безропотно и равнодушно уходили за ними вслед, чтобы где-то в тайных местах стать едой для этих существ.
Двести лет назад их не было. Они объявились сразу везде: в городах, селах, лесах.
Буквально за месяц население страны здорово поредело - так сильно, что это стало заметно. Первыми забили тревогу мытари и сборщики податей, откупщики налогов и прочий сброд, что хорошо наживается на каждой живой душе в королевстве: их доход стремительно упал, потому что в одночасье пропали многие из тех, кто его обеспечивал. Разумеется, сразу сократился поток денег, что питал королевскую казну. Понятно, что никакой король подобного непотребства терпеть не станет и объявит войну врагу.
Так было и у нас. И у соседей. Объявили. Собрали армию да пошли прочесывать леса и скалы.
Странная это была война. Враг сразу и везде. Королевская армия идет во Фреми, а народ начинает пропадать у Нальзана, отряды спешат к Нальзану, но враг уже у Кадарсе. Армия все время опаздывала. И теряла разъезды и патрули. Военные действия превратились в бессмысленные перемещения масс людей от одной границы до другой.
Армия на марше - дело страшное: прячь кур, крестьянин, уноси добро из амбара в глухой лес, туда же отправляй жену и дочерей, если не хочешь стать отцом и дедом для неизвестных байстрюков. Да и сыновей, если они достигли подходящего для службы возраста, лучше снарядить вслед за женщинами: королевские рекрутеры найдут способ затащить в армию тех, кто остался. А там, известное дело, новобранцев поставят в первый ряд в первой же битве и если кто-то из них по попустительству Святых Духов останется жив, тот станет ветераном и будет иметь неплохие шансы вернуться лет через двадцать к родному очагу, но большинство умрет, послужив для вражеской армии паутиной, в которой она должна будет увязнуть перед тем, как отборная латная конница нанесет по врагу всесокрушающий удар.
Но в случае с Анку все было еще страшнее: не возвращался никто и никто не мог и не желал возместить крестьянам и городам ущерб, наносимый слонявшейся по стране армией.
Подданным короля эта чехарда порядком опротивела за пару лет, а народ ведь штука тяжелая - долго закипает, а потом сразу взрывается. И не требует объяснений и покаяний. Ба-бах! И нет короля!