Пока мы мило беседуем, я успеваю оглядываться вокруг. Улицы чуть шире, чем в Хармане, такие, что пара телег разъедутся не соприкоснувшись, домишки почти такие же, разве только трех- и четырехэтажных побольше, чаще встречаются паланкины и коляски, запряженные парой, а то и двумя парами лошадей, люди такие же как в моей родной деревне - в общем ничего особенного. Здесь не сидят на крышах Святые Духи, по канавам не течет молоко, а из открытых окон не таращатся на меня бесчисленные красотки. Если здесь и есть таковые, то предпочитают заниматься каким-то другими делами.
- Расскажешь, зачем мы сюда приехали? - спрашиваю у остроухой. - И куда мне теперь Фею направить?
- Пока прямо, - отвечает. - Нам нужно где-то остановиться, а ночью пойдем на городское кладбище.
Вот так и знал: свяжешься с этой кровососущей нечистью и кладбищ нипочем не избежать! А я их с самого молокососного возраста жуть как боюсь! Я и деда-то хоронить на почти заброшенное кладбище поперся только потому, что со мной почти вся деревня пошла! В одиночку я бы не пошел туда ни за какие сокровища! Очень мертвяков боюсь! Говорят, иногда в лунные ночи они поднимаются из земли и утаскивают в свое черное мертвое царство всех, кто попадется им на пути! За кладбищами издавна нехорошая слава повелась. Если обряд захоронения не провести как положено, то вскорости жди в гости посланцев из мира Смерти! Да есть ли такие, кто вообще не боится мертвяков?! Разве только Анку - тем вообще все безразлично, они сами куда хочешь любого мертвяка утянут.
- Слушай, - вспоминаю вдруг, - помнишь, ты грозилась сделать меня своим Анку? Я вот что подумал: а ведь это же невозможно!
- Почему это? - в голосе остроухой слышится легкое любопытство.
- Ну подумай сама: ведь Анку приходят за людьми, соблюдая строгую очередь. И хоть нам, людям, она часто непонятна, но она есть! И любое нарушение очереди будет нарушением закона! Поэтому, превратив меня в Анку, ты бы стала нарушительницей!
- И что? - она все еще не понимает.
Я уже и сам начинаю сомневаться в своей догадке:
- Разве не положено было Туату наказать тебя?
- Меня? Из-за тебя? - Хине-Тепу издает какой-то непонятный звук, похожий на комариный писк. - Человек Одон, ты слишком много о себе мнишь. Просто поверь, что если мне нужно будет сделать из тебя Анку, то препятствием этому будет только наша личная с тобой договоренность. И никакой закон, придуманный другими людьми или Туату, не сможет меня остановить.
Каждый раз, когда я начинаю думать, что немножко разобрался в мире кровососов, оказывается, что я не знаю ничего! И если так дела обстоят со мной, то что говорить о большинстве моих соплеменников? Бедняги, они ведь вообще ничего не знают!
Но соглашаться таким уничижением моей скромной персоны не хочется и я захожу с другого конца:
- Не зря же ваш Сид не пускают в наш мир? Если бы ты стала вести себя здесь так, будто ты из числа здешних Туату, то тебя бы точно наказали! Или даже весь ваш Сид!
- Чушь, - возражает Хине-Тепу. - Ничего бы не произошло. Мы пока еще не здесь не потому что имеем какие-то обязательства перед людьми, а потому что потеряли силу и не могли оградить свой Сид от опасностей. И те Сиды, которые могли это сделать, в те времена приняли нас под свою защиту - мы стали зависимыми и, значит, подчиненными. Но это было давно, а мир с тех пор сильно изменился. Теперь мы сильны, и осталось только доказать это.
- Ты хочешь сказать, что между людьми и Туату нет никаких договоренностей и то, что мы до сих пор живы - не результат соблюдения закона?
- Наверное, мне не следовало бы тебе этого говорить, но ты прав. Если мне нужен будет Анку, я возьму любого из вас и ни один Туату не станет мне перечить. Это мое право.
Святые Духи! Я начинаю беспокоиться за свой разум! Только в голове сложится более-менее четкая картинка о том, как устроен мир, как эта кровососка норовит разбить ее вдребезги!
Фея останавливается перед застрявшим в дорожной колдобине возком, вокруг которого бегают двое священнослужителей. Понаблюдав за суетой самую малость, я соображаю, в чем дело! Святое Уложение запрещает им работать в субботу, а худосочный возница не может в одиночку выдернуть колесо из рытвины. Он тужится, упирается руками и ногами, но если не считать вздувшихся на лбу жил, никакого толку от его усилий нет. У дверей ближайшего дома собралась стайка детей лет пяти-семи, они радостно обсуждают небывалое событие, громко галдят и смеются.
- Бесовы дети! Чтоб вас демоны прибрали! - зло бросает в их сторону слуга Святых Духов, детина с невыразительным лицом под выбритой макушкой и лопатообразными клешнями вместо обычных рук, но к колесу даже не думает прикасаться: соблюдение заповедей для него превыше всего сущего.
А второй священник, толстяк в пару стоунов весом, сверкающий злыми глазами из-под сросшихся на переносице бровей, узревает меня и ласково так говорит:
- Привет, парень. Не желаешь ли помочь нашему вознице? Тебе это зачтется!
Мне становится любопытно. Я не могу сообразить - каким образом мне зачтется такая незначительная помощь? Анку придет на пару недель позже? Но Хине-Тепу мне только что объяснила, что Анку приходят тогда, когда им нужно, а не когда я или еще кто-то с ними договорится. Может быть, мне будет даровано искупление? За такую-то малость? Что-то сомнение меня одолевает. Тогда что мне зачтется? Разве в Святом Уложении написано, что добрые дела плюсуются, а плохие вычитаются из общего итога? Нет, там прямо указано: "не считай совершенных тобою добрых дел и не совершай недобрых, только хороший человек наследует нам, но не тот, кто подобно купцу считает прибыли и убытки".
- Как же мне это зачтется? - спрашиваю мордатого.
Он кривит свою рожу, будто сожрал кислое яблоко. От этого его лицо становится совсем уж неприглядным и я даже перевожу взгляд на бедолагу-возницу.
- Сказано Святыми "не считай своих добрых дел", - перевирает Уложение священник и замолкает, словно полностью ответил на вопрос.
- Ага, - говорю, - даже не пытался считать, только спросил - как зачтется?
Смотрит на меня исподлобья, что-то соображает себе, снисходит до объяснения:
- Не знаю. Добрые дела не остаются без нака… поощрения. Про то Святым Духам ведомо. Хочешь узнать точно - спроси у них в вечерней молитве.
Меня дед частенько поучал, что никогда не нужно связываться со священниками. Очень уж мудреная у них вера, в которой нет места разумению, зато в избытке слепого поклонения неизвестности. Мы, крестьяне, не любим неизвестность.
Но с лошади соскакиваю, подхожу к вознице:
- Тяжело? - спрашиваю.
- А то ж! - выдыхает из худой груди.
- А не знаешь случаем, где такой Гуус Полуторарукий обитает?
Мужичок шарахается от меня прочь и почти падает, но мешает телега, в которую он упирается спиной. Видно, как мечутся мысли под его низким лбом, внезапно он обмякает, и, видимо, на что-то решившись, выпаливает:
- На улице зеленщиков спросишь Донегала. Он знается с отребьем. Если сумеешь понравиться - он сведет тебя с Гуусом.
Ну вот. Еще ничего доброго не совершил, а мне уже зачлось, как и обещал священник - нужного человека долго искать не придется. Только непонятно, что так испугало тощего?
- А где такая улица?
- Прямо езжай до белой башни с огнями Святого Духа, там повернешь направо, а как доедешь до рынка, так и увидишь нужное место. А то спроси кого-нибудь.
- А двор постоялый там найдется?
- А ты где-нибудь видел рынок без постоялого двора рядом? - вопросом отвечает доходяга.
- В нашем Хармане возле рынка нет постоялого двора, - привожу свой веский довод.
- В Хармане? Это где же такая дыра?
Обсуждать с ним значение Хармана для королевства я не собираюсь.
- Давай что ли, подвинься! - плюю на ладони, ухватываюсь за спицу колеса и что есть сил тяну его вверх и на себя.
Возница подхватывается, тоже тянет. С чавканьем колесо вырывается из размокшей глины, я отпускаю спицу и выпрямляюсь.
- Всего делов-то! - ухмыляется лысый священник.
- Так сделал бы, - бросаю ему, как мне кажется, насмешливо, но он никак не реагирует и грузно переваливаясь с ноги на ногу, лезет в возок, сверкая бледными икрами из-под многократно штопаной хламиды.
Влезаю в седло, в пояс мне цепляются цепкие руки Туату.
- Слушай, - говорю ей, - а из священников вы Анку делаете?
- Мы - нет, - отвечает. - Мы ни из кого Анку не делаем. Мы заперты в Сиде. Забыл?
- Ну я имею в виду Туату вообще, - объясняю ей свой вопрос, а сам объезжаю медленно ползущий возок со святошами.
- Конечно. Нет разницы среди людей из-за рода ваших занятий.
- Что, и короля тоже можете?
- Не все, не всякого и не всегда. Но если нужно будет, то и короля.
Я ровняюсь с возницей, уверенно погоняющим коротконогую коняжку и на правах старого знакомого напоминаю о себе еще раз:
- Слышь, мужик, а возле того рынка меняльная контора есть?
Он не отвечает, потому что во рту у него ароматическая трубка с храмовыми благовониями, вызывающими кратковременный дурман в голове. Он показывает мне растопыренную пятерню, долженствующую означать, что меняльных лавок в той округе наберется не меньше пяти.
У белой башни я сворачиваю. Он не только белая, она еще и огромная! Гороздо больше - раза в три - той, из которой я прыгал на Кюстинской площади. Если бы пришлось прыгать из этой, я переломал бы себе ноги и ребра - самое близкое окошко на высоте семи человеческих ростов. Повезло Карелу и мне, что Клиодна остановилась не в этой белой башне.