В Костроме скучать не приходилось. Хватало и неотложных дел, и работы на перспективу - ставил первые на Руси фабрики по производству стекла и мастерскую по валянию валенок, которые, оказывается, здесь тоже пока не были известны. Ну и проекты указов, над которыми я немало потрудился вместе с Фрэнсисом Бэконом. Дело в том, что по моему замыслу принять их надлежало именно Дмитрию. Пускай он станет вроде ледокола, взламывающего вековые устои Руси, дабы к моменту, когда его грохнут бояре, основные новшества оказались бы принятыми им. Тогда впоследствии никто из приверженцев старых устоев не сможет обвинить в нововведениях моего ученика.
Работал я старательно, и, когда царь заглянул к нам с Федором в Кострому, я вывалил ему на подпись кучу заготовленных проектов указов. Пришлось попотеть, пока сумел убедить государя в их важности и нужности, но овчинка стоила выделки. Достаточно упомянуть создание действующего на постоянной основе Освященного Земского собора всея Руси, которому Дмитрий по моему настоянию дал уйму прав вплоть до выборов нового царя в случае пресечения прежней династии. По сути, это был поворот к конституционной монархии. Да и Великой хартии, как я ее мысленно назвал ее, тоже цена на вес золота. На самом-то деле называлась она иначе: "О даровании вольностей народу российскому", но какая разница. Главное - содержание. Впервые царь гарантировал своим подданным их права. Небольшие, но главное - гарантировал. Итог: зарождающемуся самодержавию на Руси не бывать.
А когда я с Федором Борисовичем по настоянию Дмитрия этой зимой завоевал у шведов всю принадлежавшую им Эстляндию, попутно захватив и пяток городов у поляков, стало окончательно ясно - предугадать что-либо из грядущего не дано никому. Между прочим, брал ее исключительно один-единственный полк Стражи Верных, переименованный мною в Первый гвардейский. Нет, в захваченных городах все гарнизоны состояли из московских стрельцов, но они приходили позже, после их взятия.
Правда, официально полк, захвативший Эстляндию и часть Лифляндии, действовал на стороне королевы Ливонии Марии Владимировны. Последняя из рода Рюриковичей, будучи двоюродной племянницей царя Ивана Грозного, похоронив своего мужа Магнуса, влачила жалкое существование в монастыре. Но я уговорил ее сменить рясу на корону, и она написала прошение на имя патриарха Игнатия, утверждая, что постриг совершен насильно. Игнатий, послушный Дмитрию, благословил чудесное преобразование монахини в королеву. Она-то якобы и "повоевала" мужнее наследство, незамедлительно "поклонившись своими землями и градами" императору Руси и попросив принять ее под свое покровительство.
Да и Марина Мнишек не медлила до весны, как в официальной истории. Благодаря парочке уловок, подсказанных мною Дмитрию, ее батюшка, опасаясь, что брак царя с его дочерью может вовсе расстроиться, рванул в Москву столь стремительно, что свадьбу они сыграли прямо перед Великим постом, в середине февраля. Поприсутствовать на гуляньях мы с Годуновым из-за боевых действий в Прибалтике не успели, но зато мне, выехавшему налегке и прибывшему в Москву на несколько дней раньше Федора, удалось выяснить кое-что важное.
Вообще-то цель моего раннего приезда была иной - организация торжественной встречи престолоблюстителя, дабы Дмитрий отметил его заслуги по достоинству. Про заговор против царя я узнал попутно, да и то вскользь, самые общие сведения. Кто именно примет участие в предстоящем перевороте и какие силы у заговорщиков, мне выяснить не удалось, да и когда намечено их выступление, я узнал в самый последний момент.
Дело в том, что бояре, справедливо опасаясь нас с Годуновым как людей, лояльных к царю и располагающих реальной силой, способной воспрепятствовать их планам, решили еще до покушения на Дмитрия убить нас обоих. И не просто убить, но и обыграть все таким образом, будто сам государь, ревнуя к славе юного Федора Борисовича, подговорил меня на черное дело. Ну а дальше, мол, вмешались люди бояр, но подоспели слишком поздно, и захватить живым князя Мак-Альпина не вышло - погиб.
Место для своего нападения они не выбирали - я это сделал за них, специально подставившись и решив, что старые казармы моего гвардейского полка, расположенные недалеко от села Тонинского, которое именовали Царским, самое то. Роль Годунова сыграл похожий на него ратник Емеля.
Словом, ратные холопы бояр напали на нас и были перебиты, а я в тот же вечер отправился в Москву докладывать государю о происшедшем. Прежде чем выехать, я изрядно колебался. Может, лучше оставить как есть? Куда как удобно - заговорщики убивают царя, и тут мы их, голубчиков, цап-царап. В результате освободившийся престол занимает Годунов. Заодно, действуя по старой схеме, использованной прошлым летом во время покушения на Федора, можно ликвидировать и наиболее опасных бояр, злодейски лишивших жизни "красное солнышко".
И все-таки после долгих колебаний я отказался промолчать, хотя и не питал к Дмитрию особо нежных чувств. Да и за что? Достаточно сказать, что он трижды засовывал меня в темницу, и, если бы не моя изворотливость, все закончилось бы казнью. Но, как ни крути, с моей стороны такое умолчание равнялось косвенному предательству. С Годуновым бы посоветоваться - согласен ли он заплатить такую цену за престол, но увы. Прибывший накануне из Прибалтики Федор сидел в моей подмосковной деревеньке Кологрив и послушно ждал новостей. Я же находился в противоположной стороне от Москвы, на северо-востоке, и добираться до него некогда. Предстояло решать за двоих, и я понял, что не смогу пойти на такую подлость.
Но, прибыв в Москву с докладом, я неожиданно выяснил у разоткровенничавшегося Дмитрия, зачем ему понадобилось столь спешно завоевывать Прибалтику. Оказывается, у государя весьма обширные планы, в которые входит захват власти в Речи Посполитой, а затем война с Крымским ханством, за спиной которого стояла Османская империя, пребывающая в самом расцвете своей мощи. Уже от одного этого мне стало не по себе. Мои доводы - почему не стоит садиться на ляшский трон, нынче из-за шляхетских вольностей больше похожий на убогую колченогую табуретку, да и веры у подданных разные - Дмитрий отмел. Мол, он введет на Руси унию.
Сообщение о ней меня добило окончательно, и я и решил ничего не говорить ему о заговоре. Судя по грандиозным планам, царь-батюшка попросту зарвался, и, когда дело дойдет до введения унии, в любом случае грядет мятеж. А учитывая, что Дмитрий так просто не сдастся, крови прольется куда больше, чем во время заговора. Нет уж, коли он перестал отличать реальность от радужных мечтаний, я ему не помощник, не заступник и не защитник.
Словом, служил бы верой, да узнал всю правду, и, когда он обратился ко мне с вопросом, что мне известно о заговоре, я почти честно ответил: "Очень мало. Точный час выступления не ведаю, кто в нем участвует и какие силы у заговорщиков - понятия не имею. Однако предупредить счел своим долгом". И больше ни слова. Когда вожак ведет табун в пропасть, иного выхода, как пристрелить его, не остается.
Но убить - одно, а воспользоваться плодами мятежа заговорщикам давать нельзя. Следовательно, едва они прикончат Дмитрия, надо подоспеть со своими людьми и вырезать всю боярскую верхушку, включая Шуйских, Голицыных, Шереметевых, Романовых, Мстиславского и прочих, дабы новый юный царь мог править спокойно.
Вернувшись в терем, подаренный мне Федором Годуновым, я отдал распоряжение своим людям готовиться к завтрашнему дню, но говорить впрямую ничего им не стал. Мол, сердце чует: грядут завтра некие события, в которых кровушки прольется будь здоров. И чтоб проливалась в основном чужая, вражья, лучше быть начеку, а для этого каждому надлежит проверить исправность своего оружия, включая порох - не отсырел ли, пополнить запас арбалетных болтов, и так далее.
Людей в моем распоряжении имелось немного, всего полторы сотни, потому следовало расставить их таким образом, чтоб ни один "кот", охотящийся за мышонком Дмитрием, из числа самых крупных, с боярским окрасом, завтра не ускользнул. Большую часть (сотню с лишним) я оставил на своем подворье, отправив их спать. Меньшей - пяти десяткам во главе с сотником Микитой Голованом - предстояло провести ночь в Запасном дворце, принадлежавшем Годунову.
Микиту я предупредил, но частично. Мол, сердце вещует, завтра поутру бояре, скорее всего, не просто придут жаловаться на меня государю. Сдается, они, распалившись, затеют что-то недоброе в отношении самого Дмитрия. Голован понимающе кивнул и лишних вопросов не задавал, уточнив, когда ему выдвигаться к моему подворью.
- Едва услышишь наш первый залп, - ответил я. - Но помни, не выстрелы, а именно залп. И выходить тебе из дворца надо не к подворью, а тайным ходом через Сретенский собор на передний царский двор. Проход там заложен, но я сам проследил, чтоб и раствор был жидкий, и кладка хлипкая, в один кирпич. Потому нынче же отряди ребят, и пусть они перед сном тихонько там все разберут. Завтра вы выскочите оттуда, и тогда у нас получатся клещи. Возможно, они и не понадобятся, но вдруг…
На клещах я и основывал свой расчет. На них да на эффекте неожиданности (жив, оказывается, князь Мак-Альпин) вкупе с хорошей боевой выучкой и организованностью. Ну и на небольшое количество мятежников. Учитывая любовь простых людей к Дмитрию, в заговор не может быть вовлечено много народу. Помнится, довелось мне читать у историков, что их насчитывалось всего-то две-три сотни. Почему-то эта цифра мне хорошо запомнилась. А учитывая более раннее начало мятежа (зима, а не весна), нежели в той, официальной истории, не исключено, что их окажется еще меньше. Хотя о чем я - гораздо меньше. Вон сколько их ратных холопов положили под старыми казармами мои гвардейцы, целую сотню. А потому завтрашнее дело представлялось мне не больно-то сложным.