…Винтовку тогда достали. И даже окончательно испортили краденую древнюю трехлинейку, вдоволь употев, обпиливая тупой ножовкой ствол и треснутый приклад. Стащить винтовку особого труда не составило: когда топили баню у соседей, Михась отлично знал. Проволокой поддели щеколду на бане Шляхт, и готово. Патронов, правда, всего пять - те, что в магазине и было. Эх, надо было хоть сапоги полицайские прихватить.
Еще сутки Михась с корявым обрезом стерег старосту. Но тут вовсе не задалось: то собаки учуют, то зоркий часовой у управы окликнет. Но главное, холод. Не готов был тогда Михась зад свой морозить. Опыта такое дело требует. Решил уходить в Горецкий лес.
Володька тогда всерьез обиделся. Вместе ведь рассчитывали идти. Володька и харчи натаскал, и валенки дедовы… Но мамка у него с двумя малыми оставалась, и…
Виделись потом дважды. Володька стал связным в 121-м отряде, потом в 6-й бригаде. Попался карателям зимой 43-го. Кажется, в феврале. Да, точно в феврале. Повесили его в Шупенях.
* * *
…Лесная тропа, по которой прошел батальон, уже никакая не тропа. Тракт истоптанный, загаженный. Блеснуло у лужицы - Михась нагнулся и неловко подхватил пару патронов. Желтенькие, автоматные.
- Вот идольское племя, разбаловались, - проворчал за спиной Фесько.
Михась кивнул, подбросил патроны на ладони, поймал - получилось. Два выстрела. По счету когда-то патроны были. Башкой за каждый патрон отвечали…
Зима первая
"Лесной чапаевец" стоял тогда на Мокути. Вообще-то никакого названия у лесистой низины не имелось. Два болота рядом, речушка поганенькая, сырость вечная - Мокуть, одним словом. Зимой получше, а летом, если на месте минуту постоять, того и гляди, засосет по колено. Островки, где землянки можно вырыть, переплюнешь без труда. До чугунки далеко, до партизанской Кличевской зоны тоже не близко. Неловкое в стратегии место.
Много позже, поблуждав по отрядам и бригадам, навидавшись командиров с разными званиями и ухватками, Михась понял, что в ином месте ту зиму "Лесной чапаевец" едва ли пережил бы. Три деревни, небольшие, но почти не трогаемые немцами и полицейским начальством, хутора с запасами и людьми надежными, куда раненых и больных можно отправить… Выживал в первую зиму "Лесной", просто выживал. Четыре десятка людей, три лошади, пять коров. Выживали, и немцу больше своим существованием, чем жуть как геройскими операциями, мешали. За зиму трех зарвавшихся "бобиков" убили, спалили две немецкие машины и склад, разведчики ходили за Днепр и к самому Бобруйску, но что там делали и делали ли что-либо, кто знает - Михасю и тогда никто особо не докладывал. Еще к "Лесному" шли люди: окруженцы-приймаки, у которых засвербело, беглецы из лагерей пленных и гетто, и много иного очень разного люда. Негусто шли, но регулярно. И командир Станчик переправлял тех людей дальше. В Бацевичи, в Октябрьскую, где создавались отряды настоящих народных мстителей, со штабом, радиосвязью (пусть и символической) и даже одной исправной "сорокапяткой". А в "Лесной" с вернувшимися проводниками попадали переписанные от руки сводки Совинформбюро и строгие приказы "не отсиживаться, без пощады уничтожать гада" и т. д. Станчик обещал непременно усилиться и безжалостно уничтожать, просил винтовки, патроны, гранаты, хотя бы пару автоматов. Но с оружием и в крупных отрядах было худо.
Не умели. И оружие добывать не умели, и воевать не умели. Землянки рыть, и то…
Почему тогда командир не погнал взашей сопляка из дальней Ордати, Михась не понимал до сих пор. А тогда, первой осенью, не понимал, как "Лесному чапаевцу" повезло с командиром.
…Щетинистый мужик молча смотрел на мальчишку.
- Возьмите, - несколько теряясь, повторил Михась. - Батька на фронте, мамку, брата с сестрой полицаи забрали. Я выносливый. Воевать хочу.
Непонятный мужик снял шапку из весьма заслуженного каракуля, потер лысеющий лоб:
- Как?
- Чего как? - не понял Михась.
- Воевать как хочешь?
- Как нужно, так и буду, - начиная злиться, сказал Михась. - Оружие у меня есть. Честно буду воевать.
- Честно - это хорошо. Дай-ка глянуть. - Мужик протянул руку к обрезу.
Михась поколебался, но протянул странному партизану культю исковерканной трехлинейки.
Тот привалился плечом к стене хлева, потянул затвор обреза, близоруко щурясь, заглянул в патронник.
Михасю захотелось выхватить оружие из чужих рук - вот чего принюхивается? Тоже знаток. Из троих пришедших на хутор этот, пожилой, в городской старой шапке, был меньше всего похож на настоящего партизана. Надо было все-таки к высокому обращаться - у того и автомат с круглым диском, и вообще шинель армейская. А этот… на агронома похож. Разве что кобура на поясе. Да и что за кобура: "наган" в нее не втиснулся, шнурком подвязан.
- Чистил когда? - закрывая затвор обреза, тихо спросил мужик.
- Нечем чистить, - угрюмо признался Михась.
Мужик кивнул:
- Это не оружие. Заберу. Может, ударник с пружиной снимем. А тебе… Поборец, так?
- Михась Поборец.
- Так вот, Поборец. Винтовку я тебе не дам. И "наган" с шашкой не дам. Не дорос, и чистить тебе нечем. На испытание в хозвзвод могу взять. Там толковые хлопцы нужны. С дисциплиной. Пойдешь?
- Пойду, ежели надо.
- Другой разговор. - Мужик повертел обрез и принялся запихивать себе за ремень. - За командира тут я буду. Меня товарищ Станчик зовут. Все понятно?
- Понятно.
- Ну и ладно. Пошли потихоньку, - неуклюжий Станчик повернулся.
- А потом как? - спросил в спину Михась.
- А?
- После испытания? Я работы не боюся, но воевать хочу. Мстить.
- Хочухи наши до войны остались. Нам, Поборец, врага удавить нужно. Его удавить, а самим жить. Вот такая вот задача. Долгая. Терпи.
По довоенной профессии Станчик был не агрономом, а вовсе даже табельщиком на лесопилке. Партийным, выгнанным из партии, вновь восстановленным… Надеющимся только на себя и на своих немногочисленных проверенных людей. Партизаном по душевному складу и командиром по необходимости. Хорошим командиром. Командиром, так и протаскавшим всю войну "наган" в приблудной пистолетной кобуре со смешным шнурком-завязкой.
Сорок человек - это небольшой отряд. Четыре землянки плюс "штаб-клуня", баня и склад. Сколько нужно дров на шесть печей и кухню? Михась это точно вызнал. Одному, понятно, было не управиться, заготавливали и кололи всем отрядом, но ответственный "по печам" был Поборец, и порой орали на него справедливо. Нужная работа, чего там. Иногда доводящая до бешенства двенадцатилетнего мальчишку. Народ посмеивался. Но в землянках было тепло, Михась учился отругиваться, слушал бывалых людей и зубоскала Борьку-Херсона, и вообще был при деле в любое время суток. Не воевал, конечно, но был нужен для войны. И при случае напоминал командиру о "испытательности".
- Утомил, - хмуро сказал Станчик. - Мне что, "наган" отцепить и тебе дать? Нету стволов. А к тем, что есть, патронов по десятку. Топор тебе выдали, наточили? Вот и радуйся.
- Что топор? Гранату хоть дайте. У тетки Степаниды и то карабин есть.
- Красивый карабин. Хрен знает, какой он национальности и системы, но патронов к нему сроду не имелось. А гранат у нас четыре штуки, и все для дела нужны.
- А я для баловства прошу?
- Кабы для баловства, другой бы разговор шел, - Станчик поскреб подбородок. - Вот что, Поборец. Мы в штабе подумаем. Будет решение, приказом проведем.
Не забыл. Через неделю Михась стал пулеметчиком. Вторым номером. Беда была в том, что теперь Поборца уж и вовсе навсегда к лагерю прицепили, и о боевом задании даже нечего было и думать.
- Мы свое слово еще возьмем, - повторял первый номер Филиппыч. - Тяжелое оружье, оно стратегического значения.
Станковый пулемет был действительно единственным тяжелым оружием "Лесного чапаевца". Кроме винтовок имелся еще "дегтярь" и единственный автомат, но что они по сравнению со станкачом?
- Ты смотри, Михась, что за техника! Это ж когда еще придумали, а как умно, - не уставал восхищаться Филиппыч.
Пулемет, называвшийся по-иностранному трудно - "Швар-лоз", действительно вызывал уважение: массивный, с мудреными винтами и краниками, костылем-прикладом, хитроумно складывающейся треногой. В крышке лентоприемника была устроена масленка-самотек, откуда при стрельбе аккуратно подкапывало на ленту, поочередно смазывая каждый патрон. Филиппыч уверял, что при таком остроумном устройстве задержки в стрельбе просто невозможны, и бережно хранил "мерзавчик" с особо чистым маслом для швейных машин.