Так что за последние двенадцать лет Валентин стал истинным студентом-профессионалом, умело и мудро сочетающим периоды погружения в различные науки с довольно-таки регулярно оформляющимися академическими отпусками. Но если уж он брался изучать какой-то курс, то делал это досконально, порой доводя своих преподавателей до белого каления. Нечто подобное с ним приключилось, когда довелось ему прослушать курс "Корпоративного права в странах англосаксонской правовой традиции". Частенько ему доводилось схлестываться в спорах с молодым преподавателем, читавшим этот курс. Потому-то и торжествовал сейчас Валентин, что только что из уст приказчика Ермила прозвучало доказательство его правоты в том академическом споре. "Подумаешь, Гарвард он окончил… Индюк надутый! - Препод утверждал, что этот вид бизнеса получил распространение и оформился в самостоятельную отрасль лишь в последней четверти двадцатого века. А Валентин доказывал ему, что дело не в стартовавшей тогда глобализации и новой, финансовой фазе развития капитализма. Просто в последней четверти двадцатого века общественная мораль перестала осуждать бессовестных хищников-падальщиков. Но это не значит, что таких бизнесменов и такого бизнеса не существовало раньше. И сейчас митряевский приказчик Ермил убедительно доказал это. Митряевы испокон веку занимались этим неблаговидным делом. Купеческое сообщество за глаза осуждало это, остерегалось их, но поделать ничего не могло. Сила солому ломит. - А кстати, испокон веку - это когда? Неплохо бы все-таки узнать, в какой год я попал".
- Все одно, Ермил, я с тобой не согласен, - продолжал упорствовать старый кормщик. - Можно и к иноземцам в работу наняться, и в люди пойти, да, в конце концов, вон… хоть гребцом наняться.
("И раз… и раз…" - продолжал командовать Шеляга.)
Приказчик вновь рассмеялся:
- Смешной ты, дед. Ты что ж, не видал, какой он болезный да тощщой, Михайла-то? В люди пойти! В гребцы! Да он загнется через полгода от такой жизни. А так отчим ему какую-никакую копейку подбрасывают. На пьянку-гулянку хватает, а что еще душеньке надобно? Я б и сам, честно, окажись на его месте, такую б долю выбрал.
- Ох и молодежь нонче выросла… - укоризненно произнес кормщик, откровенно и искренне сокрушаясь. - Разве ж так было ране-то? Да русский человек постеснялся бы и слова такие произнести.
Ермил вновь хохотнул:
- Старики всегда на молодежь сетовали. Не та, мол, молодежь пошла, что раньше.
- Нет, не говори, Ермил, - не согласился кормщик. - Такого безобразия, как нонче, никогда и нигде не было. Когда ж такое было слыхано, чтоб государь от своего государства отказался, выделил себе опричный удел, а все остальное Земству отдал? А? Это где ж такое было? Вот тебе и молодой царь. Я так понимаю, что ежели нет у тебя сил государством управлять, так откажись совсем, а не устраивай безобразие.
- То не нашего ума дела. - В голосе Ермила теперь не было и намека на усмешку. - За такие разговоры знаешь что опричные сделают, если кто донесет на тебя?
"Ага, опричнина, земщина… Значит, попали мы точно, в нужное время. Одно только непонятно: при чем здесь молодой царь? - удивился Валентин. - Хотя…"
- А кто ж на меня донесет, Ермилушка? Здесь только мы с тобой. Хозяйский сынок спит, гребцы далеко… Разве что ты?
- Не болтай лишнего, дед. Знай себе держи кормило. Постой, постой…
- Что такое, Ермилушка?
- Погляди назад. Никак нас кто-то нагоняет. Не разбойники ли?
Некоторое время собеседники молчали, видимо вглядываясь в догонявшее судно.
- Споро идут, - раздался голос кормщика. - Лодка невелика. Вшестером на веслах, один на кормиле, один без дела на носу сидит. Мене чем через полчаса настигнут… Да ты не боись, Ермил. У нас пятьдесят человек, да у каждого дубина и нож имеются, да весла еще…
- А если у них самопалы? Да не по одному на душу?
- Не-э… Не могут быть разбойники. Разбойников надо было бояться, когда мы в Орел с деньгами шли. А теперь-то чего? Все видели, что деньги мы потратили, зерно загрузили и домой повернули. Нешто только… Зерно они надумали у нас отобрать? Да не-э… Не боись, Ермил. Не могут быть разбойники. А даже если и разбойники… Все одно их побьем.
- А ежели они подойдут да из самопалов - в упор? И еще залп? А потом перезарядят да еще? А?
- Так у нас же и денег уже нет. А зачем разбойникам столько зерна?
- А ежели они сначала стрелять будут, а потом разбираться - есть у нас деньги или нет?
Кормщик тяжело вздохнул:
- Вот о том я тебе и толковал. Нет нынче в государстве порядка, а все потому, что молодежь вся порченая пошла. Ладно… Пойди Шелягу предупреди, что к берегу приставать будем. Все равно солнце на закат пошло, придется на ночлег останавливаться. А ежели нас разбойники с самопалами догоняют, то лучше их встренуть на берегу. Скажи Шеляге, чтоб, как к берегу пристанем, четверо пущай канаты вяжут, а остальные с дубинами на берегу затаятся. А я уж разбойничков здесь, на своем месте, встрену.
- Добро, - согласился Ермил.
Звук шагов перед пологом, закрывающем вход в палатку возник так быстро, что Валентин едва успел плюхнуться на матрас и притвориться спящим. Зашуршал отодвигаемый полог.
- Эй, Михайла, проснись. - Ермил настойчиво потряс Валентина за плечо. - Проснись, к берегу пристаем.
- А-а? Чего? - Валентин старательно изобразил только что проснувшегося человека. - Чего надо-то?
- Лодка нас какая-то догоняет. Разбойники, может. К берегу сейчас пристанем. Так ты сразу сигай с расшивы да на берегу спрячься. - Дав указания, Ермил выбрался из палатки и направился на нос, к Шеляге.
Команда у деда, судя по всему, была опытной, так как не прошло и пяти минут, как расшива причалила под высокий песчаный обрыв, а гребцы укрылись на берегу, наблюдая из-за кустов за приближающейся лодкой. На расшиве остался лишь кормщик. Валентин лежал на траве рядом с мордатым веснушчатым Ванькой, сжимавшим в руках увесистую дубину.
- И че они испужались? - бубнил Ванька почти в самое ухо. - Всего-то восемь душ. Вот ужо мы их…
Валентин не реагировал на это бормотание, молча глядя, как лодка врезалась носом в песчаный берег позади их баржи и прибывшие на ней люди выходят на берег.
- Здравствуйте, добрые люди. По какой надобности путешествуете? - Кормщик решил начать разговор первым.
- Это митряевская расшива? - уточнил один из новоприбывших, не отвечая на приветствие.
- Ну…
- Я орловский губной староста. Вот этот вот достопочтенный орловский горожанин, - говоривший указал на одного из своих спутников, - утверждает, что двое митряевских гребцов похитили его наручный браслет. А слова его подтверждает служка кабацкий. Вот. - И он указал пальцем на второго.
Валентин сразу же узнал того, которого назвали достопочтенным орловским горожанином. Это был тот самый кудлатый, с чьей руки он содрал браслет. Узнал его, видимо, и Ванька, так как, едва лишь зашла речь о браслете, тут же перестал бубнить и начал внимательно вслушиваться в разговор, ведущийся у расшивы.
- Да у меня гребцов пятьдесят душ, - ответил кормщик. - Это которые же из них? Как выглядят? - Он сокрушенно покрутил головой. - Однако, не верится мне, чтоб мои воровством занялись.
- Один высокий такой, рыжий, а второй - пониже, смуглявый. Они из нашего кабака товарища своего забирали, - затараторил кабацкий служка.
- Понял, о ком речь. - Кормщик кивнул. Он приставил ладонь ко рту и крикнул: - Эй, Шеляга, Рыжий, спуститесь-ка сюда. - Сам он тоже сошел по сходням на берег и подошел к орловскому губному старосте и людям, прибывшим с ним. - Ты сам видел, что это они? - грозно спросил он, подойдя вплотную к служке.
- А кто ж еще? - слегка опешил служка. - Только они туда и подходили. Господин вот… - он указал на кудлатого, - спали. И ваш человек - тоже, но у другого конца. Вот так вот. - Он показал, как спали за столом Валентин и кудлатый. - А тут, значит, двое ваших подходят, товарища своего хватают и волокут.
- И что? - переспросил кормщик. - Ты сам видел, как они снимали браслет?
Шеляга и рыжий Ванька уже спустились к воде и, не торопясь, подходили к беседовавшим на берегу.
- Так больше некому. Никто туда боле не подходил. Только они. А господин проснулись - а браслета-то и нетути.
- Понятно, не видел. А что за браслет-то? - Он повернулся к несчастному хозяину браслета. - Небось золотой, с лалами да яхонтами? - Последнюю фразу он произнес с нескрываемым сарказмом.
- Нет-нет. - Кудлатый выглядел слегка смущенным. - Обычное олово. В палец шириной, а на нем собака отлита.
- Говорят, вы браслет наручный взяли вот у него. - Кормщик обернулся к подошедшим Шеляге и Ивану.
- Кто?! Я?! Взял?! - заполошно заорал Ванька. - Вот глядите! - Он содрал с себя рубаху и бросил ее на песок, после чего одним рывком развязал узел веревки, подпоясывавшей порты. Они тут же свалились вниз, и Ванька предстал перед всей честной компанией в чем мать родила. Из всей одежды на нем остался лишь нательный крест.
Шеляга был не столь экстравагантен. Он лишь почесал пятерней в затылке и уверенно заявил:
- Не, не брали мы. Хошь, крест на том поцелую. - Он вытащил из-под рубахи нательный крест, поцеловал его и сказал: - Не брал я у него ничего, на чем и крест целую.
Ванька тоже поцеловал крест.
- Я к нему и пальцем не докоснулся. Я его даже и не видел, был он в том кабаке иль нет. - Ванька поднял портки и принялся подпоясываться веревкой.
- Ну вот. - Кормщик развел руки в стороны. - Не брали мои ребята.
- Пусть они с нами в Орел поедут для дознания, - не очень уверенно заявил губной староста.