- Так, ну ладно, - сказал поручик Авинов, поднимаясь. Хватит ему решать мировые проблемы, пора разводить церемонии. Траурные. Эх, Фанас, Фанас… Вот же ж судьба человеческая! Для будущего Фанас - злодей, каких мало, а во времени текущем - герой. Воплощение зла и средоточие добра. Эх…
Перетащив мёртвое тело в капсулу MB, Кирилл шлёпнул ладонью по красному "грибку", а после медленно опустил колпак. Отступил на шаг, ожидая сиреневых сполохов, но никакая иллюминация не воссияла - "эмвэшка" просто исчезла. Лишь странный голубой туман поплыл над полом, кружась и вызывая покалывание в ладонях.
Кирилл боязливо отступил, но таинственная субстанция уже истаяла, перестала быть.
- Бож-же мой… - проговорил он дребезжащим голосом. - Бож-же мой…
Благоразумно обойдя место, недавно занятое MB, Авинов приблизился к окну и отдёрнул штору. Занимался хмурый рассвет двадцать седьмого сентября тысяча девятьсот семнадцатого года по Рождеству Христову.
- Так, ну ладно, - громко и бодро повторил корниловец, направляясь на кухню. Хватит ему мировые проблемы решать, пора и о завтраке подумать…
Глава 2
ШТЫК
Из "Записок" генерала К. Авинова:
"Владимира Антонова-Овсеенко на родине его, в Малороссии, прозывали с мягкой напевностью - Володимером Олександровичем, а вот партийная клинка была покороче и пожёстче - Штык.
И куда вернее отражала внутреннюю сущность этого человека - бойца за дело рабочего класса, профессионального революционера, отринувшего прах родства с семьёй и с отчизной.
Сколько себя помнил Владимир Александрович, всегда он был на ножах с властью, с законом, со всею Империей, ненавистным ему старым миром, где правил капитал.
Дважды он поднимал восстания - в Варшаве и в Севастополе. Царская охранка заарестовала "Штыка", ему вынесли смертный приговор, потом пожалели - дали двадцать лет каторжных работ. Не тут-то было!
Накануне отправки на каторгу, во время прогулки заключённых, оставшиеся на воле революционеры подорвали стену тюрьмы, и, обстреляв охрану, отбили арестованного "Штыка".
И выпала ему дальняя дорога из казённого дома - в близкую Финляндию, потом и вовсе во Францию, излюбленную большевиками для борьбы с царизмом. Лишь в июне семнадцатого Владимир Александрович променял чопорный Базель да развесёлый Париж на холодный, неприветливый Петроград - и сразу окунулся в омут июльского восстания. Временное правительство тоже оказалось реакционным - "Штыка" посадили в тюрьму "Кресты", правда, ненадолго. Уже четвёртого сентября его освободили, и Центробалт тут же назначил Антонова-Овсеенко комиссаром при генерал-губернаторе Финляндии…"
Амурные дела никогда особо не волновали Штыка, но в этот ненастный, промозглый сентябрь ему было жарко, а пульс частил. С трудом - и со стыдом - комиссар признавался самому себе, что готов лишиться всех своих полномочий, снять все революционные регалии ради одного ласкового слова, ласкового взгляда Даши Полыновой, вздорной, но красивой девчонки-большевички.
Весь август Владимир томился по её гибкому, сильному телу, но вот беда - Даша охотно кокетничала, флиртовала напропалую, однако, как только дело доходило до постели, она тут же скучнела и охладевала, мягко, но решительно отводя его влажнеющие ладони. Могла и пощёчину отвесить, а ручка у Даши крепенькая…
Владимир вздохнул. Он стоял на перроне Николаевского вокзала и ожидал поезд из Москвы. На нём должна была приехать "товарищ Полынова". Товарищ… Сколько же раз, сколько ночей и дней грезил он, как Даша снимает своё гимназическое платье, как отдаётся ему со всей нерастраченной страстью! О, хоть бы раз услышать ему не обычное нетерпеливое: "Отстань! Ну, Вла-адик!" - а дремотный, жаркий выдох: "Да!.."
Господи, да он уже на всё готов! Даже на пошлый буржуазный брак, лишь бы владеть девушкой нераздельно, добиваясь близости в любой момент бытия! А что? Ему тридцать четыре, ей, наверное, и двадцати ещё нет. Чем не пара?
Тут толпа встречающих зашумела, засуетилась - прибывал московский поезд. Паровоз, напуская белые клубы и делая людей неразличимыми в белесой пелене, подтянул состав и остановился.
Владимир неуклюже побежал по перрону, высматривая милое лицо.
- Вла-адик! - окликнули сзади.
Антонов-Овсеенко резко обернулся - Даша, в вечном своём коричневом платье, в серой тужурке, подходила к нему, перекособочась, - одной рукой она придерживала саквояж, а другою рылась в его содержимом.
- Привет… - пропыхтела девушка, не поднимая головы, коленкой поддерживая кладь, и пожаловалась: - Представляешь, кошелёк потеряла!.. Ох, какая же я раззява…
Полынова опустилась на корточки, поставив саквояж перед собою, и запустила внутрь обе руки.
- И вечно я что-нибудь теряю… - ворчала она. - Как затыркаю куда-нибудь, так и с концами…
- Может, вытащили? - предположил Антонов, приседая рядом. - Сейчас карманников развелось, как тараканов…
- Наверное, - убитым голосом сказала Даша. - Ну что я за человек такой!
- А это не он, случайно? - "Штык" выудил узкий чёрный кошелёчек из бокового кармашка саквояжа.
- Он! - обрадовалась Полынова. - Ой, нашёлся!
Она притянула к себе голову Антонова и крепко поцеловала его в губы. Владимир распустил руки, но девушка уже отпрянула, будто и не замечая его трусливого вожделения.
- Ну, слава богу! А то я уж думала - всё, занимать придётся!
Оба поднялись, и девушка церемонно взяла "Штыка" под ручку.
- Такая толкучка везде! - оживлённо болтала она. - Благо что товарищи из московского ЦэКа помогли с билетами, а то бы ещё день на вокзале просидела! Ну, как тебе столица?
- Это мой родной город, - улыбнулся Антонов. - И он изменился. Семь лет назад я покидал чинный, чиновный, нарядный Санкт-Петербург, наступивший сапогом полиции, жандармерии, казатчины, сыска на хмурые рабочие предместья. Бородачи-городовые… Малиновый звон шпор и шуршание шелков… И заглушенно-мощное "аллилуйя" архиерейского хора из переполненного Казанского собора в час литургии. А сейчас…
- А сейчас? - с интересом спросила девушка.
- Я вернулся в непричёсанный и неумытый, но свободный Петроград! - с жаром заговорил "Штык". - Всё как в девятьсот пятом, но гуще, напряжённее, грозовее. Дворцы затаились, будто в осаде, а рабочие окраины воспряли духом!
- Ты так красиво говоришь, - вздохнула Даша, - так складно… Да, слушай, а это правда, что ты комиссаром стал?
- Правда, - гордо признался "Штык". - А тридцатого меня должны будут избрать в Финляндское областное партбюро.
- Должны?
- Всё уже решено, Даша. Послушай…
- А вопрос о восстании решён?
- Однозначно. Послушай, Даша…
- Да-а? - Девушка затянула словцо, смягчая голосок, будто чуяла наперёд, о чём с ней хотел говорить Владимир.
- Я долго думал, - начал он, запинаясь и теряя нить, - я… я ругал себя за нерешительность, а тебя за недоступность и вот… сделал свой выбор. Он очень труден для меня, но… понимаешь, Даша… мне нужно, именно нужно, просто необходимо быть с тобой. Выходи за меня замуж!
Полынова замерла, удивлённо округляя глаза, приоткрывая пухлые губки. Потом губы растянулись в ослепительной улыбке и нежно поцеловали Владимира Александровича.
- Я подумаю, - важно ответила девушка и призналась: - Мне ещё никто не предлагал руку и сердце. Непристойных предложений было сколько угодно, но… ты же меня знаешь!
- Потому и хочу взять тебя в жёны!
- Жена… - произнесла Даша, словно пробуя слово на вкус. - Же-на… Но сначала же я буду невестой, правильно?
- Правильно, - умилился "Штык" и быстренько чмокнул девушку в щёчку. Та не отстранилась, будучи занятой новыми, нахлынувшими вдруг переживаниями. - Поехали, - заторопился Антонов-Овсеенко, - я остановился в "Астории". Найдётся место и для тебя…
- Только чтоб не приставал!
- Не буду, - вздохнул Антонов-Овсеенко и крикнул: - Извозчик! - обернувшись к Даше, уточнил: - Ну, что, едем?
- Едем!
И они поехали.
По дороге настроение Даши неожиданно испортилось - девушка замкнулась, стала холодна и молчалива. Владимир попытался развеселить её, отпустил пару комплиментов, стал откровенно подлизываться, пока не разозлился сам. И тоже надулся.
Минувшие сомнения заново угнездились в его сознании, стали мучить раздором, ослабляя решимость. В самом деле, не глупец ли он? Жениться лишь для того, чтобы обладать девичьим телом! Полноте, что за вздор?! Да тут полгорода бабья, горячего, истосковавшегося по ласке, а миллионы мужиков гниют в окопах! Выбирай любую! Но нет, ему подавай именно эту… А если дети пойдут? Куда только денется изящная, немыслимо тонкая Дашина талия! Разнесёт Дарью Антонову, станет она переваливаться по-утиному, таская огромное пузо… А после - вопли чада по ночам, грязные пелёнки, тёплое молочко в бутылочках, подгорелая каша, скучная ругань из-за ничего… Семейное "счастье".
Даша неожиданно придвинулась к Владимиру, прижалась, положила голову ему на плечо. И ледышки в обозлённой душе "Штыка" растаяли. Он блаженно улыбнулся и обнял девушку за плечи.
- Старый ми-ир мы разруши-им до основа-анья, а-а зате-ем… - тихонько запела "товарищ Полынова".
- …Мы на-аш, мы новый мир постро-оим, - подхватил товарищ Антонов, - кто был ничем, тот станет все-ем!..
В номере "Астории", занятом "Штыком", было грязновато, и Даша сразу же напустилась на Владимира: