- Твое пребывание в общежитии Конгрегации не обозначает, что ты не имеешь права подыскивать себе жилье где угодно, - пояснил Керн, скручивая исписанные листы снова в свиток. - Правда, надо отметить, что оно в этом Вавилоне сейчас недешево, так что, предчувствую, делить комнату с твоим помощником тебе придется длительно. Кельн вообще довольно дорогой город, посему, если возникнут совсем уж неразрешимые проблемы со средствами…
- Благодарю, я вполне достаточен, - почти перебил его Курт; тот поморщился:
- А вот это, Гессе, брось. Мы не можем допустить, чтобы следователи Конгрегации шатались от ветра и провожали торговцев кренделями алчущими взорами. Посему, повторяю, если возникнут затруднения, не совестись обратиться. Понятно?
- Да, майстер Керн.
- Просто Керн, - поправил тот дружелюбно. - Не люблю разводить излишних условностей среди своих. Проще работать.
Курт кивнул, поднявшись, намереваясь уже испросить позволения уйти, когда дверь в небольшую комнату, озаренную холодным полуденным солнцем, растворилась без стука, и он обернулся, увидев худощавое лицо, явно разменявшее в давнем прошлом свои полвека; обронив взгляд в его сторону, лицо поинтересовалось у Керна, довольно невежливо ткнув пальцем в сторону вновь прибывшего:
- Это он?
- Курт Гессе, следователь четвертого ранга, - подтвердил тот и указал на лицо в двери: - Дитрих Ланц. Следователь второго ранга. Будешь служить под его руководительством.
- Добро пожаловать, - с наигранным радушием откликнулся Ланц и, снова смерив Курта уже более долгим взглядом, обернулся к Керну. - Может, взять его на допрос? пускай посмотрит, как люди работают.
- Кто там?
- Да все тот же. Соседи все подтвердили; буду дожимать.
- Понятно… - немного потемнев лицом, кивнул Керн. - Можно бы, не помешало б, но он только с дороги, дай парню перевести дух.
- Если позволите, Керн, я бы хотел… - вмешался нерешительно Курт, которому стало надоедать его наличие в разговоре лишь в третьем лице; тот посмотрел на него скептически:
- Уверен? Сразу в дело - не чересчур?
- Не в первый раз, - возразил он, и начальство снисходительно усмехнулось, махнув рукой.
- Иди. Но после - отдыхать, явишься завтра поутру.
Выйдя в коридор - полутемный, освещенный лишь местами - Ланц развернулся, торопливо сунув вперед открытую для пожатия ладонь:
- Дитрих. И на ты… - бросив мимолетный взгляд на скрипнувшую перчатку Курта, усмехнулся. - Стиляга… Идем. Стало быть, так, - на ходу давал объяснения он, временами оборачиваясь, дабы убедиться, что новичок не отстает. - Сидеть будешь молча, вопросов не задавать, никого не перебивать, ежели что - мне подыгрывать, что бы я ни сказал. Если же вдруг, паче чаяния, у тебя родится какая умная мысль (или если она тебе покажется умной) - подходишь ко мне и тихонько, на ушко, оную мысль высказываешь; ясно?
- Не родится, - тихо возразил Курт; тот снова обернулся с усмешкой:
- Скромность - это хорошо; однако ж, я слышал, на своем первом деле ты раскрутил крестьянский заговор?
- На первом и пока единственном, - откликнулся он неохотно. - И раскрутили там меня… Я не буду мешаться, Дитрих, не тревожься. Просто хочу увидеть, как все… на самом деле.
- Вот и увидишь. Я слышал, ты кельнец?
- De jure.
- Або'иген, стало быть, - хмыкнул тот, нарочито подчеркнуто проглотив 'р'; Курт поморщился. - А говоришь, вроде, по-человечески?
- Кёльш из меня выбили в академии, - он вскользь улыбнулся. - В буквальном смысле. К тому же, я здесь не был десять лет.
- Вот оно что… А вот я тут уж почти втрое дольше, жена - местная, и все не могу привыкнуть… Ну, да ладно. Пока вкратце дело, чтобы ты не хлопал там глазами, как болван, - продолжил Ланц, снова ускоряя шаг. - Умерла девица; по всем признакам - от удушья, но не от удушения - следов на шее нет. Соседи видели парня у ее дома - в состоянии, я б сказал, нервозном. Однако его приятель клятвенно заверяет, что тем вечером и до самого утра тот был в его доме, пьян, как перевозчик, и не то чтоб по домам ходить, до нужника еле добирался. Все допрошены раз по десять, раздельно, и показания соседей сходятся в мелочах; сговориться они не могли - слишком все гладко, у них бы мозгов не хватило предвидеть такие вопросы.
- Id est[5], он был в двух местах сразу?
- Пока выходит, что так. Парня крутим уже третий допрос, а он все поет одно - ничего не знаю, ничего не делал. Поначалу я на него особо не давил, хотел убедиться, что соседи не чернят его из личных резонов; сегодня всех опросил еще по разу - не врут, сволочи. Стало быть, можно взяться за него всерьез… Итак, - остановившись у тяжелой окованной двери, Ланц развернулся к нему, дирижируя своим словам указующим перстом, - твой третий сослуживец - следователь второго ранга, Густав Райзе. Подозреваемый - Йозеф Вальзен. Опять же, дабы не растерялся: у дальней стены стул, идешь сразу туда и…
- Сижу молча. Я понял.
- Тогда входи, абориген, - кивнул Ланц, растворяя дверь и проходя первым.
Комната, в которой оказался Курт, была обставлена именно с прицелом на ведение допросов - это он отметил сразу. Для допрашиваемого был установлен табурет - напротив высокого, внушительного стола, за которым восседал следователь, ровесник Ланца и даже в чем-то на него похожий; табурет стоял так, чтобы между ним и столом оставалось еще шага три. 'Не помешает пройтись округ подозреваемого; это нервирует и сбивает с толку'; стало быть, этим здесь не пренебрегают…
Второй стол пребывал за спиной сидящего на табурете парня, вцепившегося пальцами в колени и глядящего на вошедших огромными, перепуганными глазами; туда, однако, Ланц садиться не стал - прошагав к сослуживцу, поприветствовал его кивком, шепнув что-то на ухо (вероятно, представив новичка), и остался стоять, привалившись к его столешнице спиной. Стул, о котором он упоминал, стоял у противоположной стены рядом с окном подле приземистого столика и явно назначался для секретаря, однако по многим приметам Курт сомневался, что его услугами здесь пользуются хотя бы изредка.
Он прошел к стулу, ощущая на себе настороженный, подозрительный взгляд парня на табурете; усевшись полубоком, чтобы видеть происходящее, Курт облокотился о столик и замер, стараясь смотреть на допрашиваемого безучастно.
- Ну, здравствуй еще раз, Йозеф, - произнес Ланц дружелюбно до зубовного скрипа. - Не надумал сознаться?
- Господи Иисусе, я же говорил вам… - начал тот чуть слышно; Ланц хохотнул, полуобернувшись к своему приятелю, молча перекладывающему какие-то бумаги:
- Ты гляди, Господа вспомнил. Сознайся сам, пока я тебе даю такую возможность - зачтется. Ты так и не уразумел, по-моему, что тебе вменяется: это убийство с употреблением колдовства, Йозеф, а знаешь, что это означает? Что без твоего добровольного раскаяния тебе предстоит зажариваться живехоньким. Видел, небось, как это бывает? представление не для слабонервных…
- Я ничего не сделал!
- Все так говорят, - кивнул Ланц. - Слово в слово. 'Я ничего не сделал', 'я невиновен', 'я не колдун', и все поминают Господа, Деву Марию… к моменту суда начинаются святые - знаешь, я тут иногда такие имена слышал, о которых я, инквизитор, даже ни сном ни духом, кто б мог подумать, что столько святых людей на нашей грешной земле бывало… Только вот ты к ним, парень, не относишься, и покровительства от них не дождешься. Ты убийца, и я тебя отсюда не выпущу, покуда не услышу то, что должен услышать. Понимаешь меня?
Тот потер лицо ладонями - и лицо, и руки были серыми от пыли; похоже, в камере он провел не один день.
- У меня ведь есть свидетель, - тихо возразил он, глядя на следователей просительно. - Почему вы не говорите с моим свидетелем! Меня не было там!
- Ну, почему же. С твоим свидетелем мы беседовали, и не раз беседовали. Он утверждает, что ты весь вечер и ночь пролежал пластом; кто знает, в самом ли деле ты так нарезался, или же попросту косил под пьяного, а сам в это время в ином теле пребывал на месте преступления. Знаешь, сколькие до тебя пытались отговариваться тем же оправданием? А после выяснялось, что, пока их полагали спящими, они такое творили - волосы стоймя поднимаются.
- Но я ничего подобного делать не умею! - надрывно выкрикнул парень. - Почему у меня нет защитника? Мне полагается защитник!
- А это не суд, - широко улыбнулся Ланц. - Это пока лишь допрос, а на допросе никаких защитников не бывает, дружок. Давай, Йозеф, не усложняй жизнь себе и мне - сознавайся; мне обедать пора, а я с тобой здесь теряю время и, заметь, терпение. Оно у меня ангельское, но всему есть свои пределы.
- Я ведь ее даже не знаю!
- Врешь, - мягко возразил Ланц. - Есть свидетели, которые видели тебя с ней на улице; вы говорили, причем довольно долго и весьма с эмоциями.
- Мало ли с кем я говорил на улице! - отчаянно простонал Йозеф. - Господи Боже мой, да если каждого, с кем я общался, запоминать…
- И еще тебя видели у ее дома - до дня ее смерти, примерно за неделю, - добавил Ланц со вздохом. - Не артачься, Йозеф. Деваться тебе некуда, только и остается, что сознаться. Говори, пока я добрый и готов засчитать это как чистосердечное раскаяние.