- Остановись, человек… твой путь завершен… здесь твой последний приют… Присядь, дай отдых натруженным ногам… Остановись…
Я испуганно вскрикиваю, начинаю оглядываться, машу руками. Белизна снегов режет глаза. Слезы замерзают на щеках.
- Чего ты? - Нефедов пытается поймать мой взгляд. - Э-э-э, парень! Стой! Да стой же ты! Ну-ка…
Его голос отрезвляет меня. Жуткий шепот в ушах стихает. Я дрожу, закрываю лицо ладонями. Профессор отрывает еще один лоскут от подкладки своего халата, завязывает мне глаза. Сквозь темную ткань видно плохо, но резь проходит. Я вспоминаю про снежную слепоту - бич полярников и альпинистов. Да, только этого не хватало.
- Так лучше? - с тревогой в голосе спрашивает Нефедов.
- Нормально.
- Идем. До темноты мы должны одолеть перевал.
Идти становится труднее, мы поднялись высоко и здесь ледник покрывают довольно глубокие снега. Теперь мы движемся намного медленнее - профессор сперва проверяет ногой снег впереди, потом делает шаг. Ни он, ни я, точно сговорившись, не оборачиваемся. А зачем? И так ясно, что люди Надир-шаха догоняют нас. Все может закончиться в любую минуту - выстрел, вспышка боли и темнота…
Шепот накатывает на меня вновь ближе к полудню. Те же призрачные голоса, те же слова:
- Остановись, человек… Присядь, дай отдых натруженным ногам… Остановись…
- Игнат! - окликаю я Нефедова. - У меня это… слуховые галлюцинации, короче.
- Это духи гор, - серьезно отвечает профессор. - Не слушай их. Думай о хорошем. Пой песни, только про себя. Не поддавайся!
Легко сказать. Как я могу думать о хорошем, если зловещие слова возникают прямо в голове?
- Твой путь завершен… завершен… завершен… Здесь твой последний приют… Остановись!
Потом приходят видения из прошлого. Сквозь повязку, закрывающую мне обзор, я вдруг ясно вижу майора Киверова. В пыльной хэбэшке с автоматом, он шагает рядом со мной и снег отчетливо хрустит под его сапогами.
- Не бойся, воин, прорвемся, - улыбается Киверов.
Жутко видеть эту вполне человеческую улыбку на мертвом лице - у майора снесено полголовы.
За Киверовым является тот самый блатнюк, которого я отоварил в поезде и который потом отделал меня в ресторане.
- Все, фраерок, приплыл ты, - косо ухмыляется он. - Сколь удавочке не виться, все одно затянется. Кранты тебе. Замочат вас, оленей, чертилы местные, на глушняк посадят.
- Сгинь! - говорю я уголовнику.
Он исчезает. Появляется Надя.
- Почему ты меня не любишь? Ведь я хорошая, Артем! Правда, я хорошая! И фигура у меня нормальная, и все остальное… Артем, вернись, пожалуйста! Я тебя очень прошу!
Я крепко зажмуриваю глаза. Никакой Нади здесь нет.
- Артем! Почему ты молчишь? Ты все время молчишь!
Надя. Опять она. Никуда не делась, идет рядом. Надя изменилась. Она стала ярче краситься, заимела вышитую гуцульскими узорами дубленочку, сапоги-чулки и вообще превратилась в какую-то куклу.
- Привет! - первой начала разговор Надя. - Как поживаешь?
Она улыбалась, всем своим видом давая понять - вот, мол, какая я, сама сделала первый шаг, цени, Новиков!
- Привет, - мой ответ был сдержанным, без эмоций. Для себя я все давно решил, Надя уже в прошлом. Но иногда прошлое вторгается в настоящее, особенно если оно живет с тобой в одном подъезде.
- А я на Новый год в Трускавец еду, - сказала Надя и искоса посмотрела на меня.
- Везет тебе, - я изобразил полуулыбку.
- У нас путевки. Группа, семь человек, - продолжила она. - Нелька, Светка, Венерка, я, Роберт, Саша Симагин и…
Последовала драматическая пауза. Ясно, сейчас я услышу ГЛАВНУЮ новость.
- …И Геннадий Павлович, - закончила Надя, облизнув кончиком языка накрашенные губы. - Он - доцент с нашей кафедры и куратор нашей группы.
- Ну, удачно вам съездить, - я обошел девушку, сделал шаг, другой.
- Он мне предложение сделал! - в отчаянии крикнула Надя. - Он молодой, тридцать один год всего! У него "Жигули", тройка! Понял!
- Да понял, понял, - не оборачиваясь, усмехнулся я. - Совет вам да любовь…
И вот теперь она идет рядом и канючит:
- Арте-е-ем! Ну Арте-е-емка…
А еще она приезжала ко мне в армию.
- Уходи! - кричу я в отчаянии. - Потом поговорим! Потом!
- Тихо, - Нефедов пытается зажать мне рот рукой. - Не ори! В горах нельзя издавать громкие звуки…
Где я? Срываю повязку, оглядываюсь. Ого, а мы, оказывается, прилично протопали с того момента, как профессор сорвался в трещину. Обглоданная вершина прямо над нами. Темные точки внизу превратились в человеческие силуэты.
Догоняют.
- Тихо! - Нефедов пытается надеть на меня повязку. Сам он в такой же, и от того похож на слепца с картины Брейгеля.
Если слепой поведет слепого, все упадут в яму. Так говорил царский генерал в романе "Бег". Генерал сошел с ума. А я? Я еще нормален? Ну конечно, нормален! Все в порядке, это просто духи гор морочат меня. Смешно. Духи существуют! Ха-ха! Надо же, духи! Они умеют шептать страшные слова и показывать картинки из прошлого. Но нам, сильным людям, духи нипочем!
Черт, что за чертовщина из меня лезет? О, песня! Нефедов сказал - петь про себя. Что ж, буду петь. Что-нибудь подходящее к моменту. Например, из фильма "Вертикаль", там у Высоцкого четкие песни.
И я начинаю бормотать себе под нос знакомые с детства строки:
- А до войны вот этот склон немецкий парень брал с тобою…
Звон в голове стихает. Исчезает Надя. Странная легкость охватывает меня. Я слышу звуки гитары и хриплый голос Высоцкого, чеканящий слова:
- Мерцал закат, как блеск клинка.
Свою добычу смерть считала.
Бой будет завтра, а пока
Взвод зарывался в облака
И уходил по перевалу.
Вот это здорово! Это правильная песня. И нет никакой усталости, никаких духов. Припев мы поем вместе:
- Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
Высоцкий хрипит следующий куплет. Я подпеваю. Немцы идут на нас цепью, с автоматами наперевес. Они спускаются со стороны черной вершины, и у каждого на кепи серебром сверкает эмблема - цветок эдельвейса. Это враги, которых нужно уничтожить.
- Ты снова здесь, ты собран весь,
Ты ждешь заветного сигнала.
А парень тот, он тоже здесь.
Среди стрелков из "Эдельвейс".
Их надо сбросить с перевала! -
ревет Высоцкий.
Я достаю пистолет, начинаю стрелять и с каждым выстрелом выкрикиваю:
- Отставить разговоры
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы,
Они помогут нам!
Удар! Темнота. Песня заканчивается. Я открываю глаза и понимаю, что лежу на снегу. Нефедов стоит в двух шагах от меня, на его лице - злоба и отчаяние.
- Что… что это было? - спрашиваю, с трудом шевеля распухшими губами.
- Горная болезнь. От недостатка кислорода.
Оглядываюсь. Вижу поодаль "Макаров". Вокруг горячего ствола вытаяло и пистолет ушел в снег по рукоять.
И тут ледник подо мной ощутимо вздрагивает - раз, другой, третий.
- Что ты наделал… - шепчет профессор.
Он смотрит не на меня, а куда-то вверх. Я поднимаю голову и вижу, как ледяная стена, подпиравшая черную, обглоданную вершину, рушится. Сквозь трещины прорываются струи темной, грязной воды. Проходит секунда и прямо на нас несется ревущий поток.
- Озеро! - кричит Нефедов. - Там подо льдом было озеро! Все, Артем Новиков, ты нас убил… Урод!
Он еще что-то кричит, брызгая слюной, но я его не слушаю. Я заворожено смотрю на торжество стихии. Взбесившаяся вода вперемежку со льдом и камнями несется по леднику со скоростью курьерского поезда. В воздухе над потоком висит туман. Искрится на солнце снег. Рев нарастает. Ледник под ногами дрожит как в лихорадке.
Наверное, это можно назвать чудом. А быть может, нас спасла небольшая возвышенность, на которую мы поднялись за несколько минут до того, как я открыл стрельбу. Ледяной сель проносится буквально в метре от меня и катится вниз, туда, где некоторое время назад прошли мы, а сейчас мечутся по снегу наши преследователи.
Они обречены. Вырвавшись на простор, сель растекается по груди ледника и накрывает всех людей Надир-шаха. Проходит минута, другая, наступает тишина.
- Ну, ты везунок! - с плохо скрываемой злостью произносит Нефедов.
Я пожимаю плечами. А что говорить? Действительно, повезло. Нам - да, им - нет. Судьба. Или все же духи гор?
- Теперь понятно, почему этот перевал называется Карахоль, - немного успокоившись, Нефедов подбирает "Макаров". - Ого, все патроны успел высадить. Ладно, что случилось - то случилось. Пошли.
И мы идем. После всего произошедшего меня пошатывает. Стынут ноги. Из медпункта я бежал в одних резиновых тапочках. В мешках Надир-шаха нашлись обычные галоши - в Афганистане это очень распространенная обувь, тут в них ходят все - и мужчины, и женщины. Я намотал на ноги разное тряпье, но эти импровизированные портянки не помогают, я не чувствую пальцев ног. Нефедову легче - у него добротные офицерские сапоги и шерстяные носки.
Ловлю себя на мысли, что сейчас, после всего случившегося, могу думать о таких прозаических вещах как носки, портянки. Мистика гор едва не свела меня с ума. Если бы раньше мне сказали, что вот так, ясным днем, при свете солнца, абсолютно трезвый, пусть и уставший, человек может начать заговариваться, видеть и слышать духов, а потом впадает в безумие - ни за что бы не поверил.