Мысли вертелись вокруг холма. Ладони помнили замшелую сырость камня, крошечные капельки осевшего тумана; ноздри - запах воды и палой листвы. Странные, вовсе не весенние запахи. Тело помнило страх: холодный пот на спине, тяжесть в висках, боль в стиснутых пальцах. И - пустоту на груди, на том месте, где раньше он носил крест. Все это было связано с кромлехами, с видением тысяч костров.
Но еще он знал - накопившейся усталостью, темными омутами памяти, - что еще до пустоты на месте креста случилось много важного. Похоже, прошлая ночь была битком набита событиями.
…канцлер не ошибся: в Северной армии и впрямь были подкупленные офицеры. Канцлер промахнулся, и промахнулся весьма чувствительно: истинное число предателей оказалось едва ли не в полтора раза больше того, о чем предупреждали Марка. Все, кого д'Анже велел арестовать и препроводить в Орлеан, предали, но помимо них нашлось еще два десятка офицеров, за золото или ради ереси перешедших на сторону Франконии. Из семи пограничных крепостей без боя сдались пять. Четыре из них сами открыли ворота врагу. Оставшихся верными королю Аурелии убивали свои же однополчане. Резали спящих, ночью. Чудом уцелевшие после резни и сумевшие сбежать в одиночку или с остатками полков теперь стягивались к деревушке Рагоне. Нескольких таких офицеров привели с собой вернувшиеся разведчики.
Ничего нового тщательные расспросы не выявили. На рассвете началась каша, часовых сняли загодя, в разъезды уже третий день отправлялись только продавшиеся солдаты. Армия Франконии свалилась как снег на голову, и только после нападения уцелевшие поняли, как все вышло. Задним умом все они были крепки, но вот заговор у себя под носом проморгали. К списку имен добавились новые, но все это Марк слушал вполуха.
Самый важный вопрос, с которого следовало бы начать, генерал де ла Валле оставил напоследок. Численность нападавших.
- Двадцать тысяч. Может быть, двадцать три. Ну, двадцать пять, - хором сказали разведчики.
Офицеры разгромленных крепостей подтвердили. Расчеты сверили, проверили и перепроверили. Марк не смотрел на писаря, в очередной раз подводившего итоговую черту. Он смотрел на Ренье. Физиономия у адъютанта обычно была круглая, а улыбка и вовсе делала ее шире, чем длиннее. Тут же лицо вытягивалось и бледнело, бледнело и вытягивалось. Мальчишка ерзал на табурете, но, слава Господу, молчал. Спорить с десятком людей, которые, не сговариваясь, называли одно и то же число, генерал не рискнул: запишут в умалишенные, а сейчас это весьма некстати.
Двадцать пять тысяч вильгельмиан - не такая уж великая беда. Можно дождаться подхода основной части армии и выбить франконцев из захваченных крепостей обратно через границу. Солдаты Франконии фанатичны, но относительно дурно обучены, плохо вооружены и слишком охотно заменяют дисциплину энтузиазмом. Марк не побоялся бы сразиться с ними и при двукратном преимуществе противника. Только он видел другое, и Ренье видел тоже.
Двадцать пять тысяч означали, что вместо чинной рокировки и подготовки к сентябрьскому нападению им предстоит воевать сейчас. Сто - что не пройдет и двух недель, как земли до самой Сены перейдут к Франконии, скорее всего - раз и навсегда, а после этого вильгельмиане раззявят пасть на Нормандию. Тут же в игру "раздери Аурелию на части" вступит Арелат. Когда армия Арелата подойдет к стенам Орлеана и Буржа… тут Марк досадливо махнул рукой, запрещая себе думать о подобном.
Даже если при содействии Ромы удастся отбить нападение Арелата, если король Родриго поможет удержать центральную часть Аурелии, потери будут слишком велики. Не только для страны. Для епископа Ангулемского - изгнание с должности канцлера. Д'Анже не простят, что он проморгал нападение. Для самого Марка - отставка и ссылка, из которой он уже не сможет вернуться. В лучшем случае - так. Но скорее уж, именно он и окажется виновным в утрате северных земель. Никто не вспомнит о том, что с пятью тысячами под рукой и пятнадцатью - далеко за спиной, нельзя сотворить чудо, разгромив стотысячную вражескую армию.
Только дело не в этом, и даже не в том, что семья де ла Валле второй раз за десять лет лишится всего. А в том, что нынешние деревни севера превратятся в "богоугодные поселения", которыми уже покрыта земля Франконии. Марк дважды бывал в Трире и успел вдосталь налюбоваться порядками вильгельмиан. Из недолгих визитов он вынес страх, и впервые смог не принять, но прочувствовать то, что двигало отцом и архиепископом Тулузским. Один вид благочестивых праведников, живущих по законам, выдуманным безумным монахом Вильгельмом, вызывал содрогание.
Нелепые мешковатые балахоны с крестьянскими передниками и низкие холщовые чепцы, считавшиеся единственно подобающей женской одеждой, напугали его едва ли не больше, чем дух кислой капусты и всеобщего серого равенства, витавший над поселениями. В людях, веривших, что женское тело - лишь сосуд греха, который нужно надежно прикрыть страшной тряпкой, Марку чудилось нечто бесконечно уродливое, болезненное и злое.
Тощие, с лихорадочным блеском в глазах, землепашцы распевали нелепые нескладные гимны, работали такими орудиями, словно времена стояли древние и сказочные, и напоминали не то каторжников, не то рабов. Рабов, влюбленных в свое рабство…
- Благодарю, - Марк кивком подвел итог совету, жестом приказал Ренье остаться.
Адъютант продолжил вертеться на табурете так, словно столяр забыл в сиденье лишний гвоздь. Когда палатка опустела, генерал не спросил - сказал утвердительно:
- Ты видел.
Ренье закивал, попытался что-то ответить, Марк оборвал его, резким движением руки отметая прочь все, чем так хотел поделиться сьер Дювивье. Они оба видели, и этого достаточно.
Отогнать видение резни - куда сложнее, чем унять адъютанта. Де ла Валле повидал обе: и Суассонскую, которую устроили вильгельмиане, и Тулузскую, которой добрые христиане ответили на первую; обе Марку не понравились. Полуголые мертвецы, зарезанные или забитые камнями, упавшие с крыш и сгоревшие в домах, казались совершенно одинаковыми.
После захвата севера неизбежно случится еще одна. Орлеанская? Ангулемская? Неважно, в каком городе взлетит в воздух первый камень. Важно, что камней будет много. Слишком много.
Все это и так очевидно, не стоит тратить время на страх и потакание воображению. Нужно понять другое: чем Марк и Ренье отличались от всех прочих? Почему они увидели то, что не увидели разведчики?
Генерал прикрыл глаза, вспоминая огоньки костров на горизонте. Слишком уж их много, слишком. Столько солдат на дальних полях попросту не поместится. Наваждение? Наваждение, которое увидели двое одновременно, но больше никто?
Да были ли они вовсе, эти сто тысяч?..
Костер почти догорел, пришлось вставать и двигать бревно, прогоревшее в середине. Треск, с которым искры взлетели к небу, поначалу испугал; потом Марк понял, что все дело в тишине: можно расслышать собственное сердце.
Сосна горела легко и жарко, золотые угли потихоньку шевелились, по ним скользили багровые тени, а в них проступали новые картинки.
Выуженное из глубин собственной памяти показалось генералу де ла Валле слишком плоским. Пару лет назад он едва не лишился глаза - поблизости взорвалась кулеврина, по брови чиркнуло осколком. Пришлось почти месяц ходить с повязкой. Тогда мир тоже утратил глубину, стал нарисованным.
Помимо вильгельмианского Трира Марку доводилось бывать и в христианнейшей Равенне, и в оплоте Церкви Христовой - городе Роме. Может быть, там дела обстояли и лучше, чем во Франконии. Только по возвращении де ла Валле жадно вдыхал воздух доселе нелюбимого Орлеана и, казалось, впервые за многие месяцы чувствовал себя свободным.
От канцлера д'Анже не укрылась унылая тоска, привезенная Марком с юга.
- Мы стоим между чумой и черной оспой, - словно невзначай бросил он, пригубив вино.
Тогда генерал де ла Валле в первую очередь обратил внимание на слово "мы". Покровитель раньше не баловал его подобным. Всегда было иначе: всемогущий временщик, епископ Ангулемский, и его верные слуги - лица и имена сменялись, кто-то погибал, кто-то отходил от дел. Смысл негромкой реплики дошел чуть позже. Так и есть: на севере - алчная, неудержимо рвущаяся вперед Франкония. На востоке - Арелат, в котором пять лет назад на престол взошел король-вильгельмианин. На юге - королевство Толедское, с каждым годом ужесточавшее законы о ереси. На юго-востоке - Рома и Папа Ромский, диктовавший свою волю всем христианским державам.
Континент раскалывался надвое, и Аурелия оказалась на разломе. Север тяготел к вильгельмианству, юг оставался ортодоксальным. Двадцать пять лет войны с "еретической заразой" сделали свое дело: нити, которыми короли династии Меровингов стянули земли, трещали, рвались по-живому, разделяя членов семьи, заставляя брата подниматься на брата, а сына - на отца. Сбывались сказанные на горе Елеонской слова.
Костры на севере, костры на юге, и никакого милосердия, словно и впрямь настали последние дни. Кажется, и в Аурелии почти уж не осталось тех, кто не мечтал бросить камнем в еретика, намалевать на воротах соседа белый крест или подняться по кличу "Бей!".
- Рано или поздно Франкония подавится очередным куском, - добавил епископ. - Долго они не продержатся. Еще лет двадцать пять, не больше…
Марк понимающе улыбнулся. Оба не рассчитывали дожить до этого славного дня. Значит, нужно противостоять и вильгельмианам, и их не менее фанатичным противникам. На рубежах и во дворце, на улицах Орлеана и у себя дома.