А с Витькой они так, по сути, и не договорили. Даже попрощаться толком не успели. Встреченные в лесу – точнее, бесшумно подобравшиеся со спины, так что минус тебе, товарищ командир штурмовой роты! – разведчики проводили их до своих. Не в полном составе, разумеется. Основная часть группы продолжила выполнять задание, а один из ребят довел их до безопасного коридора. Уже через полтора часа товарищи были в расположении готовящихся к обороне советских войск. У местного контрразведчика они практически не задержались: ежедневно из окружения выходило множество красноармейцев, почти все с оружием и документами, так что опрос в особом отделе оказался чисто формальным. Да и наличие рядом Зыкина свою роль сыграло. Замотанный лейтенант ГБ с красными от усталости глазами молча выслушал рассказ Сергея, уточнив, может ли подтвердить его слова генерал-лейтенант Карбышев, и дал на подпись протокол. Виктора к этому времени уже отправили с попуткой в госпиталь – местный "молчи-молчи", как выяснилось, оказался очередным его знакомцем, так что тут лишних вопросов не возникло. В итоге Кобрину вернули оружие, командирскую книжку и отпустили отдыхать. Спать пока еще комбат ложился в самом мрачном расположении духа, прекрасно понимая, что пробудиться в этом времени ему уже не суждено.
Как, собственно, и вышло.
А потом, примерно через месяц, его начали посещать эти неожиданные сны…
Особенно запомнился один – когда ему, впервые в жизни, приснился пропавший без вести прапрадед, лейтенант-разведчик Федор Кобрин, сгинувший где-то в белорусских лесах в июне сорок первого года. Как ни странно, это оказался единственный сон, содержание которого он более-менее запомнил. Предок трясся в кузове полуторки по очередной пыльной грунтовке, каких Сергей за проведенные в прошлом дни перевидал великое множество, баюкая на груди раненую руку. Отчего-то капитан точно знал, что ранение неопасное, немецкая пуля пробила бицепс навылет, не задев кость, но разведчика, несмотря на протест, все равно отправили в госпиталь вместе с другими ранеными.
Сидящих рядом красноармейцев Кобрин не запомнил, хоть один из них, тот, что сидел к прапрадеду вполоборота, и показался подозрительно знакомым. В том, что это именно предок, Сергей отчего-то нисколько не сомневался. Сначала Федор равнодушно смотрел поверх дощатого борта куда-то вдаль, коротко морщась от боли в раненой руке, когда грузовик особенно сильно подбрасывало на дорожных неровностях. Затем, словно почувствовав что-то, чуть повернул голову, безошибочно найдя взглядом глаза Кобрина. Едва заметно улыбнувшись, произнес, не раскрывая губ, – слова будто отпечатывались в разуме:
– Ну, здоро́во, внук! Ничего, что я эдак, запросто? А то пока все эти "пра-пра-пра" выговоришь, язык сломаешь…
– Здорово… дед, – так же безмолвно ответил капитан. – Ничего, конечно. Э-э… как сам?
– А чего мне сделается? Живой, как видишь. А рана – пустяк, заживет как на собаке. Обидно даже, что в госпиталь определили, мог бы и дальше бегать. В прошлый раз хуже вышло, осколком мне бедро аж до самой кости разворотило, пришлось остаться, чтобы отряд не задерживать. Так и помер в лесу без вести пропавшим да непохороненным.
– В прошлый раз? – искренне не понял Сергей. – Это как так?
– А сам разве не понимаешь? Эх, молодежь… Ладно, объясню. В прошлый раз моя разведгруппа на немцев напоролась, когда мы лазейку к нашим из Белостокского котла искали. Там я свой осколок и словил. Пока мои ребята уходили, сдерживал немцев, сколько мог. Потом патроны кончились, да и крови много потерял. Но сейчас никакого котла не случилось, вот и судьба моя по другой колее пошла-поехала. Так что спасибо, внук, подмог. Повоюю еще. Вот руку чуток подлечу и обратно на фронт. И недели-другой не пройдет, как добьюсь выписки, верно тебе говорю! Нечего мне попусту на койке валяться, когда вокруг такие дела творятся.
– Так… – Сергей попытался собрать в кучу скачущие стреляными гильзами мысли. – Так значит, теперь ты, э-э, без вести не пропадешь? Правильно понимаю?
– Может, и не пропаду, – невозмутимо пожал здоровым плечом разведчик. – А может, и вовсе наоборот, кто ж его знает? То мне неведомо, это ж ты из будущего, не я.
– Дед, а как же…
– Все, – неожиданно резко отрезал тот. – Большего ни тебе, ни мне знать не положено. Иди и сражайся, не посрами ни меня, ни других предков. И знай, Сережа, я тобой горжусь. Правильную ты профессию выбрал, мужскую. Так держать. Родину защищать всегда почетное дело, где бы она, Родина та, ни находилась.
Прапрадед весело подмигнул и отвернулся. Кобрин растерянно поглядел на его короткостриженый затылок и перевел взгляд на сидящего рядом командира, неожиданно узнав в том Витьку Зыкина. Ну да, точно он, как же сразу-то не понял?! Радостно вскинувшись, хотел было окликнуть товарища, познакомить его с неожиданно нашедшимся прапрадедом, но, как водится, не вовремя зазуммеривший будильник мгновенно разорвал не существующую в реальности связь…
На следующий день пребывающий в спутанных чувствах капитан отправил новый запрос в объединенный банк данных архива Минобороны. Полученный ответ ничем порадовать не мог: лейтенант Федор Андреевич Кобрин по-прежнему числился пропавшим без вести в ходе боевых действий. Вот только дата изменилась, сместившись на два месяца, – согласно новым данным, это произошло не в июне, а в августе сорок первого…
Невесело усмехнувшись, Сергей закрыл присланный файл. Вот, значит, как – своим вмешательством в историю он подарил прапрадеду два лишних месяца жизни. Негусто, увы. С другой стороны, получается, посещающие его сны – не плод фантазии или бред уставшего за учебный день разума, а нечто в какой-то мере реальное, несущее в себе определенную смысловую нагрузку, которую можно проверить. Интересно, даже очень. Вот только что это означает? Некую остаточную ментальную связь с тем миром? Но в этом случае ему, скорее, должен сниться бывший реципиент, комбат Минаев, а не Зыкин. И уж тем более не прапрадед, от которого в оцифрованном лет сто назад семейном альбоме не осталось даже фотографии. Значит, что? Да только то, что он ровным счетом ничего не понимает! Но рассказывать об этом никому нельзя, особенно особисту-психологу, иначе, чего доброго, может и от прохождения следующего "Тренажера" отстранить. Тем более еще неизвестно, КАКОЙ ИМЕННО вариант прошлого ему снится…
Отогнав невеселые мысли, Кобрин принял душ и завалился в койку. Завтра будет непростой день, и нужно как следует выспаться. Пройти вторую в жизни тренировку будет никак не проще первой, скорее наоборот: все ж таки у командира бригады и ответственность повыше, чем у обычного комбата, и людей в подчинении куда больше. Так что воевать снова придется всерьез, поскольку капитан отчего-то нисколько не сомневался, что и на этот раз окажется в сорок первом. С другой стороны, можно подумать, в прошлый раз вполсилы воевал! Интересно, он опять примет под командование родную пехоту или кураторы тренировки придумают что-то новенькое? Да, наверняка так и будет, в конце концов, штурмовые роты будущего – прямые потомки легендарной "царицы полей" двадцатого века. С этой мыслью Кобрин и заснул.
Еще не зная, что ошибается…
Окрестности Смоленска, август 1941 года
Никакого страха не было. Вообще не было. Сергей просто очнулся, уже почти привычно вынырнув из темного омута недолгого беспамятства, как-то сразу и полностью завладев сознанием реципиента. Ни малейшего сопротивления, как в прошлый раз. Всего лишь одно бесконечно долгое мгновение, и его собственное "я" заполнило чужой разум, словно вода – пустую емкость. Еще миг – и он окончательно осознал себя, причем сразу в обеих ипостасях: и как капитана штурмовой роты 42-го МПП Сергея Владимировича Кобрина, курсанта-второкурсника ВАСВ. И как подполковника Сергея Васильевича Сенина, командира танковой бригады 101-й ТД, в срочном порядке переброшенной под Смоленск для организации контрудара и обеспечения выхода из оперативного окружения попавших в кольцо советских войск. Ого, вон оно, значит, как? Аж целый подполковник? Неплохо он поднялся, можно сказать, через звание прыгнул. А то, что они еще и тезки, даже хорошо, проще привыкнуть. Так, не отвлекаться, продолжаем анализ. Кстати, легкость пси-ассоциации тоже нашла свое объяснение: реципиент настолько устал, что разуму донора даже не пришлось прилагать дополнительных усилий для подавления чужого сознания. Подобное могло произойти еще и в том случае, если бы Сенин накануне всерьез напился. Но комбриг был абсолютно трезв. Просто нечеловеческая усталость после нервотрепки нескольких крайних дней.
Короткие сборы в ППД, погрузка в эшелон техники и матчасти, поездка под непрекращающимися бомбежками, когда из-за разбитых в очередной раз путей приходилось подолгу стоять, порой в буквальном смысле в чистом поле, гадая, кто успеет первым – прибывшие на ремпоезде с ближайшей станции путейцы или немецкие пикирующие бомбардировщики. Наконец, стоившая комбригу доброй кучи нервов спешная выгрузка – ночью, в жуткой суматохе и неразберихе, с соблюдением светомаскировки (просто удивительно, что обошлось без серьезных ЧП) – и многокилометровый марш-бросок в темноте по незнакомой местности, подальше от станции… да уж, было от чего вымотаться до предела! С этим понятно, поехали дальше.