А потом наступил тот августовский вечер. Он пришел на смену трудному жаркому дню, когда я, принимая тяжелые преждевременные роды, промучился пять часов и принял мертвых близнецов. Лишь часов в шесть я вернулся домой и прилег у себя в комнате. Я был совершенно измотан. Мертворожденные младенцы, тошнотворная тяжкая жара, серые от угольного дыма небеса над плоской скучной равниной - все это меня доконало. Лежа в полутьме, я услышал сперва негромкий стук копыт на пыльной дороге, а через некоторое время голоса Помоны и Галвена. Моя сестра сказала:
- Я не знаю, Галвен.
- Ты не можешь переехать туда, - послышался его голос. Если она и ответила ему что-то, то я не расслышал.
- Когда там начинает протекать крыша, - продолжал он, - то уж протекает как следует. Мы стараемся прикрыть старыми дощечками дыры, прибиваем их гвоздями… Нужны немалые деньги, чтобы сменить кровлю на таком доме. У меня денег нет. И профессии тоже. Меня так воспитывали - я и не должен был иметь какую-либо профессию. У таких, как я, обычно есть земля, но не деньги. А у меня и земли нет. У меня есть только пустой дом. В нем я живу, этот дом - точно я сам. И я не могу оставить его, Помона. Но ты там жить не сможешь. Там же ничего нет. Ничего!
- Там есть ты, - ответила она, или мне показалось, что она именно так ответила; она говорила очень тихо.
- Это все-равно.
- Почему же?
Последовало молчание.
- Не знаю, - проговорил он наконец. - Начинал-то я хорошо. Может быть, все случилось потому, что я вернулся. И привел ее в этот дом. Я действительно старался, старался подарить ей Иле. Это для меня все равно, что подарить собственную душу. Но ни к чему хорошему это не привело. И никогда не приведет. Все попытки бессмысленны, Помона! - В голосе его звучала боль, и она в ответ произнесла лишь его имя. После чего я перестал слышать, что они говорят друг другу - до меня доносилось лишь нежное спокойное воркованье. И хотя подслушивать стыдно, но слушать их было приятно - приятно было слышать эту воплощенную в звуках нежность. Но отчего-то мне стало не по себе, я ощущал ту же дурноту, что и днем, когда помогал рождаться этим мертвым близнецам. Нет, совершенно невозможно, чтобы моя сестра полюбила Галвена Илескара! И не потому, что он беден, не потому, что предпочитает жить в полуразрушенном доме на самом краю неизвестно чьих владений; он получил этот дом в наследство, он имел право жить там, где хочет. У каждого своя жизнь. И Пома тоже имела право выбрать его жизнь, если любит. Вовсе не это делало их любовь невозможной. А то недостающее звено. И еще нехватка чего-то очень существенного, какой-то серьезный изъян в самом Галвене, в его человеческой природе. Он не казался мне братом, как все остальные мужчины. Он представлялся мне чужаком, пришельцем из другой страны.
В тот вечер я без конца посматривал на Пому; прелестная была девушка, нежная, точно солнечный луч. Я проклинал себя за то, что не сумел разглядеть ее раньше, за то, что не был ей хорошим братом, за то, что никогда не брал ее с собой туда - ну хоть куда-нибудь! - где в веселой компании она могла бы выбирать из дюжины мужчин, готовых отдать ей руку и сердце. Вместо этого, я повез ее в Иле.
- Я тут все думал, - сказал я ей утром за завтраком, - и, знаешь, мне совершенно осточертели здешние места. Я готов попытать счастья в Браилаве. - Мне казалось, что я веду разговор исключительно тонко, пока в ее глазах не плеснулся ужас.
- Тебе действительно так ужасно здесь надоело? - слабым голосом спросила она.
- Здесь мы все время еле сводим концы с концами. Это несправедливо по отношению к тебе, Пома. Я уже начал писать письмо Коэну с просьбой подыскать мне какого-нибудь компаньона в столице.
- А может, тебе стоит еще немного подождать?
- Только не здесь. Этот путь нас никуда не приведет.
Она кивнула и при первой же возможности встала из-за стола. И не забыла ни шарфа, ни носового платка. Ни одного следа не оставила! Целый день она пряталась в своей комнате. У меня в тот день была всего пара вызовов, и, Боже мой, как же долго он тянулся, этот день!
После ужина я поливал розы, когда она подошла ко мне. Именно здесь, на этом самом месте они с Галвеном вчера разговаривали.
- Жиль, - промолвила она, - мне нужно кое-что сказать тебе.
- У тебя юбка за розовый куст зацепилась.
- Отцепи, пожалуйста, мне самой не достать. Я отломил шип и освободил ее.
- Мы с Галвеном любим друг друга, - сказала она.
- Ах вот как, - пробормотал я.
- Мы все обсудили. Ему кажется, что пожениться мы не можем: он слишком беден. Но я считаю, что тебе лучше все-таки об этом знать. И постараться понять, почему я не хочу уезжать из Валоне.
У меня не нашлось слов, чтобы сразу ответить ей. Точнее, слова душили меня. Наконец мне удалось выдавить:
- То есть, ты хочешь остаться здесь, несмотря. ?
- Да. По крайней мере я смогу видеть его.
Она пробудилась, моя спящая красавица. Он разбудил ее; он дал ей то, чего ей недоставало, что лишь очень немногие мужчины могли бы ей дать: ощущение опасности, которое и лежит в основе любви. Теперь ей стало необходимо то, что было в ней всегда и всегда оставалось невостребованным - ее спокойствие, ее сила. Я долго и внимательно смотрел на нее и наконец вымолвил:
- Ты хочешь сказать, что будешь жить с ним?
Она смертельно побледнела и сказала:
- Да, если он попросит меня об этом. А как по-твоему, он меня об этом попросит? - Она очень рассердилась, а я был сражен наповал. Я стоял, все еще держа в руках лейку, и бормотал глупые извинения:
- Прости меня, Пома, я не хотел… Но что ты действительно собираешься предпринять?
- Не знаю, - ответила она все еще сердито.
- То есть, пока ты просто хотела бы продолжать жить здесь, а он - там, и… - Она уже почти подвела меня к тому, чтобы предложить ей выйти за него замуж. Теперь уже рассердился я. - Ну хорошо, я поговорю с ним.
- О чем? - воскликнула она, тут же вставая на его защиту.
- О том, что он намерен делать! Если он хочет жениться на тебе, то, конечно же, может подыскать себе какую-нибудь работу, верно?
- Он уже пробовал, - сказала она. - Его воспитали не для работы. И, знаешь, он ведь был болен.
Она произнесла это с таким достоинством и так уязвленно, что у меня защемило сердце.
- Ах, Пома, это-то я знаю! Да и ты знаешь прекрасно, как я его уважаю и люблю; он ведь был сперва именно моим другом, верно? Что же касается болезни - какой, кстати, болезни?. Порой мне кажется, что я никогда его по-настоящему не знал… - Я умолк - все равно она не поняла бы меня. Она слепо не замечала в своем лесу темных чащоб, а может, все они казались ей светлыми полянами. Она боялась за него; но его самого она не боялась совершенно. Итак, тем же вечером я отправился в Иле.
Галвена дома не оказалось. Мартин сказал, что он взял кобылу и поехал прогуляться. Сам же Мартин чистил упряжь в конюшне при свете фонаря и яркой луны, и я немного поговорил с ним, поджидая Галвена. В лунном свете рощи Иле казались настоящим большим лесом; березы и дом светились, точно серебряные; дубы стояли черной стеной. Мартин подошел ко мне, и мы, стоя в дверях конюшни, вместе покурили. Глядя на его освещенное луной лицо, я подумал, что, пожалуй, доверял бы ему, если б только сам он доверял мне.
- Мартин, я хочу кое о чем спросить вас. У меня для этого действительно веские причины. Он пыхтел своей трубочкой и молча ждал моего вопроса.
- Как по-вашему, Галвен в своем уме?
Мартин продолжал молчать, посасывая трубку, потом усмехнулся.
- В своем ли Галвен уме? - переспросил он. - Знаете, не мне судить. Я ведь тоже живу здесь, причем по собственной воле.
- Послушайте, Мартин, вы же понимаете, что я ему друг. Но он и моя сестра… любят друг друга, они поговаривают о том, чтобы пожениться. Кроме меня у нее больше никого нет, и я должен о ней позаботиться. Я бы хотел более подробно узнать о… - Я заколебался и все-таки выговорил: - О его первом браке.
Мартин смотрел куда-то в глубь двора, его светлые глаза были полны лунного света.
- Лучше не будем об этом, доктор. А вашу сестру следовало бы увезти отсюда.
- Но почему?
Он не ответил.
- Я имею право знать это.
- Да вы посмотрите на него! - вдруг взорвался Мартин, яростно на меня глядя. - Посмотрите на него как следует! Вы достаточно близко знакомы с ним, однако никогда не узнаете, каким он был, каким он должен был бы быть. Что сделано, то сделано, ничего уже не исправишь, и оставьте его в покое. А что с ней будет здесь, если на него снова найдет черная тоска? Мы с ним немало прожили вместе, и порой он за много дней подряд не произносил ни слова, и ничего сделать было нельзя, невозможно ничем помочь ему. Разве это жизнь для молоденькой девушки? Он не годится для того, чтобы жить с людьми. Нет, он не в своем уме, если вам угодно! Так что увезите ее отсюда!
В нем явно говорила не только ревность, однако и логика его рассуждений была мне не понятна. Собственно, те же аргументы против себя самого приводил и Галвен вчера вечером. Я был совершенно уверен, что никакой "черной тоски" Галвен не испытывал с тех пор, как познакомился с Помой. А вот дальше, в его прошлом, все для меня скрывалось во тьме.
- Он развелся со своей женой, Мартин?
- Она умерла.
- Вы это точно знаете?
Мартин кивнул.
- Ну хорошо, она мертва, и, значит, с этой историей покончено. Тогда мне остается только одно: поговорить с ним.
- Вы этого не сделаете!
В голосе его прозвучал не вопрос и не угроза, но ужас, самый настоящий ужас. Теперь я тщетно, как утопающий за соломинку, пытался уцепиться хоть за какое-нибудь здравое объяснение происходящего.