- Я принесу… - Девушка ушла в дом и почти сразу вернулась, неся в одной руке деревянное ведро, в другой ковш. Бадью поставила на землю, ковш пустила плавать по воде, сама отступила в сторону: - Пей.
Середин от такого обращения начал злиться, но пока еще держал себя в руках. Всё-таки в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Русь огромна, в разных ее концах разные обычаи. Кто знает, может, и он сейчас по местным меркам нечто неприличное творит. Потому ведун просто зачерпнул из ведра полный корец, поднес к губам… Вода опять оказалась ледяной, колодезной, пробивающей холодом до самых костей. Олега начал бить озноб, и он понял, что всё еще не согрелся после перехода через залитые паводком поля. А без хорошей бани наверняка не сможет отогреться вообще. Между тем дело двигалось к концу дня. Еще немного - и баню топить будет вовсе поздно. До полуночи не успеют - а мыться вместе с нежитью ведуну не улыбалось.
Он кинул ковш обратно в ведро, пошел к повозке, размотал узел чересседельной сумки, нащупал бобровый налатник, вытянул, набросил на плечи. Засунул руку поглубже, выискивая меховые штаны, и тут… Створка ворот приоткрылась, внутрь просочилась хозяйка - а он и не заметил, как она ушла! Следом ступил чернобородый мужик в синем суконном зипуне с топором в руках, за ним еще один, в рубахе с мокрыми рукавами и меховой душегрейке, и тоже с топором. Потом появился рыжебородый и рыжеволосый крепыш со сломанным носом, сжимающий вилы с деревянными, но остро наточенными зубьями. Мужик в лисьей остроконечной шапке с косой. Потом еще, еще, еще…
- Вот те, бабушка, и Юрьев день. - Ведун ощутил меж лопаток неприятный холодок, а потому оставил в покое сумку и перешел к передку телеги, положил ладонь на рукоять сабли. Опоясываться оружием при враждебно настроенной толпе он не рискнул. - Интересно, чью мозоль я отдавил на этот раз?
Между тем толпа мужиков с косами, вилами, топорами увеличилась до трех десятков человек. Чернобородый в зипуне, поигрывая своим плотницким инструментом, нарочито небрежно поинтересовался:
- Ты из чьих будешь, мил человек?
- Из новгородских земель пришел, - изложил свою обычную легенду Середин. - Вот, езжу по землям русским. Себя хочу показать, на других посмотреть.
- Стало быть, гость ты в наших местах далекий, неведомый, - опять подкинул топор чернобородый. - Никто тебя не знает, никто за имя твое поручиться не может. Как же ты с Новгорода Великого к нам в Чернаву аккурат в половодье забрести исхитрился? Когда ни по дороге залитой, ни по реке ледоходной никакого пути нет? Откель ты взялся, мил человек? С неба свалился али из-под земли вылез?
- Вдоль Олыма по дороге приехал… - Ведун всё никак не мог понять, почему мужики заявились с подручным инструментом, почему никто из них не сбегал за мечом, копьем. Ведь наверняка в каждом дворе оружие есть, как же без него? И время у деревенских имелось, не запыханные они, сломя голову не бежали. - Последние версты во весь опор гнать пришлось. Просто чудом от воды убежал.
- Убежал, сказываешь? А может, она тебя как раз и принесла?
- Я что, бревно, что ли, чтобы меня по воде приносило? - Местные нападать явно не торопились, а потому Середин руку с сабли пока убрал.
- Тогда скажи, мил человек, откуда ты мог приехать по Олыму-то? Вестимо, селений на нем окрест нет ни единого. И не стояло никогда!
- Как это не стояло?! - возмутился Середин. - А Кшень? А Сурава? Я с Суравы как раз и еду. Зима меня там застала, задержался.
- С Суравой ты промахнулся, чужеземец, - засмеялся бородач. - Гости мы там редкие, но бываем. И они нас навещают по-родственному. У меня там свояков двое. У Сбыслава, вон, сестра замужем. Тебе ведомо хоть, кто там за старосту считается?
- Зимой Захар был, - пожал плечами Олег. - А кто ранее, и впрямь не знаю.
- И вправду Захар, - удивился мужик. - Он ведь свояк мой, не сказывал? Промыслом меня кличут.
- Постой… - опустив вилы, подошел ближе рыжий со сломанным носом. - А Людмилы моей ты там не видел? Белян у нее еще в мужьях…
- Видел, - кивнул Середин. - Живет. Красивая. Детей трое, все здоровы пять дней назад были. Одинец с кузней управляется, так что не голодают, кормилец есть.
- Отчего Одинец? - насторожился Сбыслав. - А Белян где?
- Утонул он, - развел руками Олег. - Год назад еще. - Подробнее про свои отношения с Людмилой и о причине смерти ее мужа он распространяться не хотел.
- А в Селезнях ты не бывал? - подступили мужики слева. - Чернава там наша замужем. Одна с таким именем. О прошлом годе трое детей у нее росло.
- Нет больше Селезней. Половцы прошлым летом сожгли. За то мы зимой в отместку их кочевье разорили дочиста. Видите, юрта на возках? Это как раз моя доля в добыче. В Кшене ее продать некому, мы ведь их больше десятка захватили. Вот в Рязань и везу. Да как-то забыл про половодье, прямо во сне меня прихватило.
- Это что! - отозвались слева. - Три года тому наших аж пятеро с лошадьми и дровами на черном холме водой отрезало. Два дня сидели, пока жены лодки догадались пригнать.
- Ужели с Селезней никто не уцелел? - пытались перебить рассказчиков мужики. - Может, ты видел ее? Родинка у нее еще здесь, над бровью…
- А назад ты поедешь, мил человек? - одновременно с ними спрашивал Сбыслав. - Может, гостинец передашь?
Отчуждение пропало, будто и не бывало никогда. Чернавчане обступили гостя, оживленно расспрашивая его про каких-то родственников и знакомцев, что-то рассказывали, вспоминали. Ответить сразу всем ведун не мог - но мужики вели себя так, словно он с каждым разговаривает, и каждого слушает, понимает. Между тем, едва напряжение спало, Олег снова почувствовал озноб и думал сейчас только об одном: о жарко натопленной парилке с широким полком. Нынешняя сумасшедшая спешка даром не прошла - после бессонной-то ночи, да в мокрой одежде, да потом еще несколько часов по колено в воде, и всё на голодный желудок… Тут уже просто горячим сбитнем не обойдешься. Прогреваться надобно на совесть, снаружи и изнутри.
- Извини, зря побеспокоили, Радша. Свой он оказался, с Суравы заявился…
Во двор, прихрамывая, вошел сгорбленный старик с совершенно голой головой - даже бровей и ресниц не росло. Левой рукой он опирался на посох, на верхушке которого болтался небольшой березовый туесок, пальцы правой постукивали камушками, собранными на тонкий ремешок подобно четкам. Облачен он был в толстую шерстяную накидку крупной вязки. Будь она надета на голое тело - ее можно было бы назвать власяницей, но на горле и в рукавах у Радши поблескивал тонкий шелк дорогой исподней рубахи.
- Зря, не зря, - склонив голову набок, пробормотал старик, - однако же сторожка не повредит… Откель бредешь, чего ищешь, мил человек?
- Олегом меня мать нарекла. Из Новгорода я, Радша, - потер тряпицу на запястье ведун. Примотанный к коже серебряный крест стремительно нагревался, показывая скрытую в старике немалую магическую силу. Похоже, мужики позвали взглянуть на странного гостя местного волхва. - Мир захотел посмотреть, себя показать. Вот и скитаюсь по свету. Где помочь кому надобно, помогаю. Где мне тяжело приходится - серебром за добро плачу.
- Не боишься серебро-то в руки брать? - крякнул волхв.
- Да вы что, за нежить болотную меня принимаете? - не выдержал Олег, дотянулся до косухи, дернул из кармана серебряный кистень, вытянул руку, сжимая его в кулаке: - А это тебе как?
- Сам вижу, не нежить, - спокойно ответил Радша и провел ладонью над туеском. Из множества щелей повалил сизый дым. Старик вытянул посох, окуривая гостя со всех сторон.
- Что у тебя там за отрава… - закашлялся Олег.
- Токмо полынь, да можжевельник, да слово Велесово, - покачал головой старик. - Не терпят их духи подлые да твари, Чернобогом придуманные. Вижу, заловил ты, мил человек, марьянок водяных, что в грудь забираются да душат смертного кого до муки, а кого и до смерти… Али еще какая ломота к тебе прицепилася.
Волхв отступил, дунул на туесок, и дымление тут же остановилось.
- Нельзя тебе, гость наш, с людьми ныне в одном доме жить. Марьянки, твари подлые, с человека на человека быстро бегают. Севар, твой двор?
- Мой, Радша, - выступил вперед один из мужиков. Как раз тот, что входил за Премыслом, в рубахе с мокрыми рукавами и короткой всклокоченной бородой.
- Баню свою истопи, в нее гостя покамест поселишь. Пока марьянок не изведем, со двора не выпускай. Завтра приду, посмотрю, каков будет.
- Так ведь вечер скоро, волхв!
- Сам вижу. Свечу жировую принесу отговоренную. Не сунется нынче нежить в баню, не боись.
- И-эх, - крякнул мужик и двинулся к дому. Хозяйка побежала следом, что-то тихо приговаривая.
Прочие деревенские наоборот, подступили ближе, с видимым изумлением рассматривая подвешенный на стальной тросик двухсотграммовый серебряный груз с множеством острых граней.
- Никак, всю казну свою в кистень перелил? - поинтересовался Премысл.
- Жизнь дороже… - отвернув голову, опять закашлялся ведун. - Коли нечисть на пути встретится, так саблей от нее особо не отмахнешься. А вот кистень из священного металла в самый раз приходится. Зачастую лишь покажешь - болотник али водяной враз в омут свой прячутся.
- И часто встречался? - поинтересовались из толпы.
- Приходилось, - кивнул Середин и, пользуясь случаем, перешел к рекламе: - Я ведь, большей частью, тем на жизнь и промышляю. Где рохлю из дома сведу, где волкодлака в лесу поймаю, где мавку или криксу изведу. Глядишь, селяне и на стол накроют, и в дорогу припасов соберут, а где и серебра отсыплют, коли тварь опасной окажется.