Однако на следующий день как раз во время занятий откинулась задвижка глазка, и строгий голос немолодого надзирателя предупредил:
- Гражданин Сорокин, ну-ка немедленно прекратите! Не положено!
Я, не вставая с поперечного шпагата, поинтересовался:
- А если не прекращу?
- Шутки шутить удумали? Тут с такими шутниками разговор короткий!..
- Ладно, босс, не кипятись.
Я встал на ноги и затянул:
- Черный во-о-рон, что ж ты въе-е-есся…
- Не положено!
- Тьфу ты! Что ж у вас тут можно-то?
- Сидеть и стоять. И молчать.
- Ну нормально! Мало того, что засунули в холодный пенал, еще и делать ничего нельзя. Я, может быть, физкультурой согреваюсь. У вас тут температура как в погребе, дали бы, что ли, шинель какую.
- Так, гражданин Сорокин, еще одно слово - и останетесь без ужина.
- Без ужина вы меня не можете оставить, это нарушает международную конвенцию.
- Чиво? - протянул вертухай. - Какую еще конвенцию?
- Международную, принятую генеральной ассамблеей ООН.
Похоже, у надзирателя процесс переваривания моих фраз закончился полным несварением. Тем более откуда ему, бедолаге, знать, что никакой Организации Объединенных Наций в природе еще не существовало. С прощальным: "Ты у меня договоришься, Сорокин!" он вернул задвижку на место, и с той стороны двери послышались его удаляющиеся шаги. Ужина, впрочем, не лишил. Хорошо хоть пайку не урезали. При этом посуду после еды я должен был возвращать через окошко коридорному, которого сопровождал надзиратель - на прием пищи мне выделили буквально пять минут.
На второй день я принялся мерять свою узкую камеру шагами от двери к дальней стенке, к маленькому окошку. Семь шагов туда, семь обратно, семь туда, семь обратно… И ведь окошко хрен приоткроешь, нет тут такой опции - в смысле, форточки. Потом разглядел, что в камере я не один. Слева от оконца свою паутину связал махонький паучок, который притаился как раз на краю своего смертельного для мух кружева.
- Тебя-то сюда за что? За вредительство или шпионаж, как меня?
Паучок по-прежнему неподвижно взирал на меня сверху. Может, околел? Я подпрыгнул и кончикам пальцев чуть коснулся паутины. Мой молчаливый сокамерник встрепенулся, оббежал паутину по кругу и снова притаился в том же самом месте.
- Чем же ты там питаешься? Тут ведь даже окно не открывается, мухи как сюда залетают? Молчишь? Ну молчи, молчи… Следователь тебя заставит говорить. Попадешь к какому-нибудь Шляхману - он из тебя всю душу вынет. А если еще и Фриновский подключится… О-о, брат, тогда я тебе не завидую. Будешь потом кровью харкать. Что молчишь? Тебя хоть как звать-то? Имя, погоняло есть? Ладно, сам придумаю… Будешь Бармалей. Не спрашивай, почему.
Прошел еще несколько раз от окна к двери и обратно. Тут и обед подали. Все схомячил, вернул посуду разносящему, и снова принялся мерять карцер шагами. Только не сидеть молча, иначе депрессия захлестнет с головой. Вон лучше еще с Бармалеем пообщаться.
- Ты-то, дурень, небось и не понимаешь, что сидишь в карцере. Много ли тебе надо - угол с паутиной да свежая муха. А нам, людям, нужно общение, иначе мы можем крышей двинуться. А вот чтобы не двинуться - я разговариваю с тобой. Ладно, можешь не отвечать, главное, что слушаешь. Знаешь, кто я такой на самом деле? Не поверишь - хронопутешественник! Я, может быть, твоих прапраправнуков видел. Представляешь, какая жизнь будет через восемьдесят лет? Техника, конечно, шагнет далеко вперед, а вот люди останутся такими же - мелкими и злобными существами в своей массе. Ну, за редким исключением, типа меня, комбрига или артиллерийского инженера. Или тех ребят, с кем я воевал плечом к плечу, и на которых мог положиться, как на самого себя.
Еще несколько ходок от двери к окну.
- Не понять тебе, Бармалей, какой это кайф - прыжки с парашютом. Я вот еще собирался вингом заняться, уже себе вингсьют присмотрел - костюм-крыло, да не успел - в прошлое забросило. А ты вот сидишь там, и нет у тебя иных забот, кроме как из мухи все соки выжать. Скучное ты существо, Бармалей.
В этот момент послышалось жужжание. Ого, каким-то чудом в карцер залетела муха. Я устроил за ней настоящую охоту, но все-таки поймал живьем и в прыжке приклеил к паутине. Двукрылое насекомое тут же отчаянно затрепыхалось, пытаясь освободиться, а Бармалей шустро посеменил знакомиться с новой соседкой. Как кусал - я не разглядел, но вскоре муха затихла, а паучок вернулся на прежнее место. Видно, решил подождать, пока жертва испустит дух окончательно, а может, еще по какой причине. Но через час Бармалей приступил к трапезе, занявшись высасыванием из насекомого соков. А мне запоздало муху стало жаль. Но соседа по карцеру тоже было жалко, в общем, уговорил я себя, что поступил правильно.
На следующий день вновь дежурил тот самый немолодой надзиратель лет пятидесяти. Дождавшись, когда он заглянет в глазок, я спросил:
- Товарищ лейтенант…
- Сержант я, - ответил тот, но видно было, что слегка польщен.
- Товарищ сержант, вот я сижу тут, как орел молодой в темнице сырой, и мучаюсь догадками.
Молчит, но глазок не закрывает. Видно, заинтересовался, ждет, что я дальше скажу.
- Не могу понять, за что меня сюда определили? Если бы хоть знал, то, может быть, пребывание в карцере показалось бы не таким тягостным.
- А то прямо не знаешь!
- Клянусь!
Зрачок на какое-то время пропал из дыры глазка, похоже, надзиратель оглядывался, потом появился снова.
- Пузырева бил?
- Которого в госпиталь увезли с пробитой головой?
- Ага, его. Этот-то Пузырев, когда очнулся, на тебя и показал.
- Как он мог показать?! Я ведь в лежку был, после допроса пошевелиться не мог!
- Ну, это уже не ко мне. За что купил - за то и продаю.
Надзиратель ушел, а я остался вновь наедине со своими мыслями. Вот же сука этот Пузырев! Гадом буду, вернусь в камеру - еще раз по больной башке ему настучу. Хотя еще неизвестно, когда он сам-то из больнички выйдет, на мой взгляд, ему постельный режим был обеспечен на месяц как минимум. Ну, может, еще встретимся.
В карцере я пробыл ровно неделю, после чего меня, малость неухоженного, но все еще бодрого, вернули в общую камеру. На прощание я мысленно пожелал Бармалею удачи. Он-то остается в одиночке, бедолага, до следующего постояльца, который может оказаться не таким добрым, как я. Возьмет - и смахнет паутину вместе с Бармалеем.
Меня сразу обступили старые знакомые, коими я считал комбрига, артиллерийского инженера и еще нескольких человек.
- Ну как вы там? За что вас в карцер?
Пузырев, как я и предполагал, еще не появлялся, а его подельники во главе с Костылем затихарились в "блатном углу". Косясь в их сторону, я негромко поведал причину моего заточения.
- Вот же сволочь! - с чувством выдохнул Куницын. - Жаль, что мы его не добили.
- Тогда было бы еще хуже, - взвешенно ответил я. - Репрессии для отдельно взятой камеры последовали бы такие, что мама не горюй. Всем бы досталось, кроме этих.
Я кивнул в сторону напряженно прислушивавшихся к нашему разговору уголовников, которые тут же сделали вид, будто заняты перекидыванием затертых до сальности картишек.
- Теперь, если что, могут и срок накинуть, - покачал головой Павел Иванович.
- Пусть сначала докажут, что это он бил, - вставил Кржижановский. - Неужто они поверят словам какого-то уголовника, который в темноте даже и не видел, кто его лупит?! Если надо будет - я выйду и скажу, что это моих рук дело. Тем более что я действительно принимал участие в этой схватке.
- И я присоединюсь, - это уже инженер.
- А я предлагаю придерживаться версии с падением с нар, как сразу сказал Куприянов.
Коган смотрел на нас, как воспитатель в детском саду смотрит на своих маленьких подопечных, сказавших какую-то глупость.
- Нет, ну а что, не знаю как вас, а меня на допросе по поводу этого события не спрашивали, они под меня как вора и антисоветского элемента копают, им не до таких мелочей. Вас спрашивали? Тоже нет? Вот, значит, можно сейчас всем скопом сговориться, что этот ротозей во сне свалился с нар головой вниз.
- А я надзирателю в карцере сказал, что в своем физическом состоянии не мог принимать участия в ночном побоище.
- Ну, про побоище вы зря, конечно… Может быть, этот надзиратель уже и забыл, что вы ему сказали.
- Костыль наверняка все рассказал, его тоже на допрос вызывали. Да и Попов тогда заявил, что не верит в историю с падением со шконки.
- Ладно, черт с ним, с Пузыревым… Вы-то тут как без меня? - поинтересовался у сокамерников. - Я смотрю, Феликс Осипович, вы прихрамывать начали…
- А, - махнул комбриг рукой. - Снова били, лупцевали палкой по пяткам. Кости, вроде бы, целы, а все равно больно. Особенно левая нога хромает.
- По-прежнему стоите на своем?
- Стою за правду, и менять свою позицию не собираюсь.
- А у меня бывшую жену арестовали, с которой я второй год в разводе, - вздохнул Куницын и добавил. - Следователь у меня не зверь, с ним и по душам поговорить можно, вот он и сообщил на допросе. Баба-то с характером, что уж тут, тяжеловато с ней было жить, но все равно жалко. Я спросил у следователя, что там с нашим общим сыном, говорит, бабка забрала, то бишь ее мать.
- Я слышал, уже и детей врагов народа арестовывают, - вставил Коган.
- А их-то за что? - изумились одновременно комбриг с инженером.
- Да все за то же, потому что состоят в родственных связях с вредителями и троцкистами.
- Сталин же еще два года назад сказал на совещании передовых комбайнеров, что сын за отца не отвечает!