- Ха, ну честное слово, вы как дети! Сказать - одно, а законы пишут другие люди. Вот и увозят "воронки" подростков.
- Так уж и подростков?
- Вы, наверное, незнакомы с последней редакцией статьи 12 УК РСФСР от 35 года. Поправки разослали только судьям и прокурорам. А у меня деверь в помощниках могилевского прокурора, он и рассказал… В общем, сейчас несовершеннолетние, достигшие двенадцатилетнего возраста, и уличенные в совершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, увечий, в убийстве или попытке к убийству, привлекаются к уголовному суду с применением всех мер наказания. Включая высшую меру социальной защиты.
- Но при чем здесь дети врагов народа?
- Э-э, так тут можно подвести под любую статью, было бы желание. Отец твой троцкист, а ты замышлял убийство Ежова. Мальчонку иди девку запугать - много ума не надо, все подпишут. Вот тебе и расстрельная статья. Правда, лично я не слышал, чтобы расстреливали, хотя, выходит, теоретически могут.
- Страшные вы вещи говорите, товарищ Коган, - покачал головой инженер.
- Так что ж теперь, в страшное время живем.
- В непростое, - поправил комбриг. - Трудное и непростое. Наша страна окружена внешними врагами, да и внутри еще не всех вывели. Много желающих вставить палки в колеса молодому советскому государству, набирающему ход и грозящему капиталистам мировой революцией.
Я не вмешивался в разговор. Машинально ковырял щепочкой в зубах и размышлял, как хорошо работает наша пропагандистская машина. Не хуже, чем у немцев с их Геббельсом. А ведь, как ни крути, и впрямь, время такое, что если безоглядно не верить в светлое коммунистическое будущее - поневоле собьешься с пути. А сбиваться нельзя, в самом деле, врагов еще хватает и внутри станы, и снаружи. Это как в армии, где приказы командира не обсуждаются. Во время боевых действий каждая минута промедления может стоить десятки, сотни, а то и тысячи человеческих жизней. А страна сейчас вынуждена жить по полувоенным законам, пока что не до либерализма и демократии. Хоть и не по вкусу мне поговорка: "Лес рубят - щепки летят", но эта эпоха под данное определение подходит как нельзя кстати. Печально лишь то, что я, похоже, оказался одной из таких щепок. Не говоря уже о комбриге, инженере и сотнях тысячах других советских граждан, которые, уверен, попали под одну гребенку.
Хотя, насколько я помнил из прочитанного, Ежов с подельниками выводили "ленинскую гвардию", проводя своеобразную чистку партийных рядов. Понятно, не самовольно, а по указанию известного кого. Не знаю уж, оправдано это было или нет, но вывели всех практически всех руководителей высшего и среднего звена, да и внизу. Скорее всего, прошерстили изрядно. Как по мне - и те хороши, и эти.
А через день меня забрали. Причем не первого, до меня из камеры взяли еще двоих, и они уже не вернулись, что заставило остальных невольно притихнуть, погрузившись в мрачные размышления. Брали и из соседних камер. Кто-то явно упирался с криком: "Не пойду! Тираны! Не дамся!" - из коридора крики доносились вполне отчетливо, вызывая у народа желание забиться под шконку или сделаться невидимками. А потом откуда-то издалека донесся "Интернационал", который закончился после первых двух строчек. Видно, конвоиры привели поющего в чувство.
- Похоже, у Особого Совещания при НКВД СССР сегодня расстрельный день, - не выдержав, прокомментировал Коган, который всегда был в курсе происходящих в тюрьме событий. - Интересно, кто приводит приговор в исполнение - Блохин или Магго?
- Может, их по этапу сразу отправили? - с надеждой предположил Коля Ремезов.
Коля был на воле путейцем, числился всегда в передовиках, собирался вступать в комсомол, но тут черт попутал - стырил какой-то важный болт, который должен был заменить грузило для удочки. Теперь ему грозило от пяти до восьми лет лагерей.
- По этапу? Хм, может, и по этапу. Отчего же, вполне может быть.
Как бы там ни было, дошла очередь и до меня. Завернули руки, зафиксировав запястья наручниками, и привели в помещение без окон, где за столом восседали трое, а отдельно в уголке - моложавый сотрудник НКВД в очках, вооруженный пером и бумагой. Похоже, секретарь.
"Тройка", - всплыло в памяти знакомое слово, и по спине протянуло холодком.
Конвоир велел остановиться метрах в трех от стола. Три пары глаз равнодушно прошлись по мне, и я понял, что дело попахивает керосином. В центре восседал непримечательный сотрудник органов с четырьмя ромбами в петлицах и звездочкой над ними. Кажется, большая шишка. По правую руку от него - мужчина лет пятидесяти в гражданском, вытиравший несвежим платком потную залысину. По левую - еще один в гражданском, с бородкой и в круглых очках, придававшими ему сходство с Троцким, чье имя сейчас склонялось исключительно в негативном оттенке.
Перед энкавэдешником лежала раскрытая папка. Что там было написано на листах - отсюда не разобрать, но вроде бы как убористый почерк Шляхмана. Скорее всего, так и есть, не просто так же меня сюда притащили.
- Сорокин Ефим Николаевич? - ровным голосом поинтересовался сидевший в центре.
- Я.
- Гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства и организации на территории СССР террористической деятельности…
- Что за бред? Вы вообще читали мои показания?
- О том, что вы якобы прибыли из будущего? - вступил сидевший слева за столом. - То есть, таким образом вы надеялись на смягчение приговора? На то, что вас отправят на психиатрическую экспертизу и дальнейшее лечение? В таком случае, гражданин Сорокин, вы сильно заблуждались.
- По-моему, это вы сейчас заблуждаетесь, - пробормотал я.
- Товарищ Реденс, продолжайте, - попросил лысоватый.
Вот он какой, этот Реденс, оказывается. Между тем тот откашлялся и продолжил:
- Спасибо, товарищ Волков… Итак, гражданин Сорокин, вы обвиняетесь в шпионаже в пользу иностранного государства…
- Какого именно, может быть, поясните все-таки? - не выдержал я. - А то самому жуть как интересно.
Чувствительный тычок прикладом в спину заставил меня податься вперед, но рука конвоира тут же вернула мое тело на исходную позицию.
- Ваше ерничанье вас не спасет, - устало произнес обладатель бородки клинышком, сняв очки и массируя покрасневшие глаза. - Скажите спасибо, что мы еще вам озвучиваем приговор. А то могли бы и без суда, как говорится.
Без суда? Что этот очкарик имел в виду? Я видел, как шевелятся губы майора, опустившего глаза в приговор, и чувствовал, как по спине стекает липкая струйка пота.
- …приговаривается к высшей мере социальной защиты - расстрелу. Приговор обжалованию не подлежит.
Читавший захлопнул папку, и все поплыло перед моими глазами. Захотелось проснуться и посмеяться над таким реалистичным кошмаром. Но, к сожалению, я прекрасно понимал, что это был не сон, а самая что ни на есть настоящая реальность. Реальность, в которой мне предстояло расстаться с жизнью.
- Вперед!
Снова толчок в спину, и вот уже два конвоира куда-то ведут меня по коридорам. Спускаемся вниз на несколько пролетов. Один из охранников открывает металлическую дверь. Впереди - слабоосвещенный коридор, справа - вход в помещение. Оттуда появляется перепоясанный ремнями немолодой мужчина в форме НКВД, с густыми, вислыми усами, и в таких же очках в круглой оправе, как у одного из членов "тройки".
- Еще один? - ровным, чуть уставшим голосом спрашивает он, как бы констатируя данный факт.
- Так точно, товарищ капитан госбезопасности, - ответил конвоир, протягивая ему документ.
Пока тот читает, до меня доносится вполне различимый запах спирта.
- Ясно, восьмой, значит, сегодня… Не дали чай допить. Ладно, бери колотушку, идем.
На хрена им колотушка, если у этого в очках имеется револьвер? Может, оглушить сначала хотят?
Меня снова толкают в спину, а я думаю, что глупо погибаю. Ладно, в Чечне, там хоть все было понятно, а тут… Свои же, суки, кончать собираются! Вижу впереди на полу бурые пятна. Вот она, бутырская Голгофа! Неужто здесь так глупо закончится мой жизненный путь?! И руки скованы, а ногами много против троих вооруженных, подготовленных бойцов много не наработаешь. Эх, хотя бы погляжу смерти в лицо!
Останавливаюсь, поворачиваюсь к троице палачей лицом.
- Так стреляй, - говорю очкастому. - Хочу перед смертью посмотреть на твою рожу.
Тот вышел из состояния какой-то задумчивости, с интересом посмотрел на меня, поглаживая пальцами потертую кожу кобуры. Конвоиры, не зная, что предпринять, вопросительно глядят на главного в этом коридоре.
- Забавно. Что ж, так даже интереснее.
Он извлекает из кобуры револьвер, крутит барабан и вскидывает руку на уровне моего лба. Непроизвольно зажмуриваюсь, вспомнив в этот момент почему-то не свое детство, не сына и уж тем более не бывшую, а Бармалея. Интересно, если существует реинкарнация, я могу возродиться в следующей жизни пауком?
- Стойте! Петр Иванович! Товарищ Магго, остановитесь!
Медленно открываю глаза, и вижу, как по коридору летит запыхавшийся комендант Бутырской тюрьмы.
- Фух, успел, - со свистом дышит Попов, вытирая рукавом вспотевший лоб.
- Что такое? - с досадой спрашивает палач, опуская ствол.
- Звонок… От Фриновского. Приказ отправить дело Сорокина на доследование.
- Твою мать! - вполголоса выругался Магго. - Что еще за новости?
- Это не ко мне, мне приказали - я выполнил. Фух, хорошо, что успел.
Да уж, хорошо. Мелко закололо кончики пальцев - к онемевшим конечностям стала возвращаться чувствительность. Было такое чувство, будто меня вытащили из моей шкуры и потом снова в нее засунули. Больно, но приятно. Значит, еще поживем.