Значит, этот крутой перепоясанный и есть Шляхман. Меня усадили на заднее сиденье, промеж двух амбалов, от одного из которых несло смесью табака и чеснока. Хорошо хоть наручники догадались перецепить спереди, иначе я бы всю поездку ощущал серьезный дискомфорт. В багажное отделение закинули вещдоки. Шляхман ограничился лишь одной фразой: "Поехали", и затем всю дорогу до Москвы молчал. Это молчание и его, и его подручных меня слегка нервировало. И было оно таким гнетущим, что я даже не сделал попытки завязать разговор.
Ну а что дергаться раньше времени? С моими показаниями этот крендель наверняка ознакомился, ничего нового я ему не скажу. А так-то меня интересует, что со мной будет дальше, а так же то, как обстоит дело в будущем без меня. Прежде всего, с моим бизнесом. В качестве наследника я еще год назад указал своего сына, который переходил на 3-й курс МГУ. Почему не жену? Потому что ее нет, разбежались мы четыре года назад, после того, как я ее застукал на месте преступления. Вернее, в постели с чужим мужиком. Что удивительно, таким задохликом, что даже мараться об него не стал, просто пинками выгнал на январский мороз в чем мать родила. А жене сказал, что не жена она мне больше. Тот задохлик, кстати, в ее жизни, насколько я знаю, больше не появлялся, но со своими вполне еще товарными внешними данными и моими отступными она нашла себе какого-то бизнесмена, и сына, зараза, увела с собой.
Однако, поступив в универ, Димка решил жить отдельно, хотя вроде бы отчим относился к нему неплохо. Во всяком случае, так мне докладывали мои люди, поскольку с бывшей я не общался, а сын в силу возраста с родителями не откровенничал, разве что с бабушкой. Ну а я стал оплачивать ему съемную квартиру в Кунцево, причем на год вперед. Мой адвокат Жорик по идее человек проверенный, все бумаги тем более были заверены у нотариуса. Но что-то грызла меня какая-то жаба, что-то не давало покоя…
А вот и Москва! Теперь-то я не сомневался, что угодил в прошлое, такие декорации даже Сергею Бондарчуку было бы не под силу организовать. Многие здания и улицы были знакомы, но попадалось достаточно и незнакомых строений. Немало улиц было закатано в асфальт, но хватало и булыжных мостовых, а одна из улочек оказалась покрыта досками. А на Ленинских горах вместо высотки МГУ, в которой через восемь десятилетий будет учиться мой сын - скопище деревянных построек.
Мысли вновь вернулись к родным и друзьям, оставшимся в 2017-м. За думами я не заметил, как уже в сумерках мы завернули во двор страшного в эти годы дома на Лубянке.
- Выходи, - вернул меня в действительность толчок локтем в бок.
Меня отконвоировали в какое-то подвальное помещение без окон. Из всей обстановки - стол с лампой, привинченный к полу ножками табурет, и стул для следователя. Меня усадили на табурет, освободили руки, и мелькнула мысль, что все еще, быть может, образумится. Шляхман устроился напротив, распластав перед собой чистый лист бумаги и вооружившись пером. Рядом лежал протокол, написанный Козловым, включая опись конфискованного имущества.
- Фамилия, имя, отчество, дата рождения?
- Послушайте, вот же у вас же есть мои показания, которые конспектировал начальник райотдела, зачем же повторяться…
- Фамилия, имя, отчество и дата рождения? - с нажимом и раздельно повторил следователь, не поднимая глаз от бумаги.
- Сорокин Ефим Николаевич, 12 декабря 1980 года.
- То есть вы продолжаете настаивать на том, что попали к нам из будущего? - теперь уже взгляд направлен мне в переносицу.
- Да, продолжаю. А вы что, не верите? Я же могу рассказать, когда на нас немцы нападут…
- Молчать! Я тебе, гнида, слова не давал. Отвечать на конкретные вопросы!.. Итак, вы настаиваете, гражданин Сорокин, что родились в 1980-м году?
Как он ловко с "вы" на "ты" переходит и обратно, только что ярился, и тут же снова воплощение спокойствия. Ай да Шляхман!
- Да.
- Громче!
- Да, я родился в 1980-м. Вы меня что, всерьез за шпиона принимаете?
- Рыков, - кивнул Шляхман своему помощнику.
В следующее мгновение мне прилетела такая мощная оплеуха, что, лишь вцепившись пальцами в табурет, я избавил себя от падения на холодный пол. В голове гудело несколько секунд, а затем во мне поднялась волна такой ненависти, что, невзирая на возможные последствия, я резко вскочил и зарядил апперкот не ожидавшему такой ответки Рыкову. Подручный следователя кулем осел на пол, а сам Шляхман уже судорожным движением расстегивал кобуру.
- Да ты… Ты что, сука! Я же тебя, гнида, на месте расстреляю!
- Расстреливай, - выдохнул я. - Да только и до тебя очередь дойдет, как до многих твоих подельников. А на том свете я уж тебя достану, не сомневайся.
- Петров! Петров, мать твою!
Металлическая дверь распахнулась, и в проеме возник второй амбал, также вооруженный револьвером.
- Одень на него "браслеты"!
Я молча протянул руки вперед. Сопротивляться против двух вооруженных людей было бессмысленно. Вернее, уже трех - Рыков понемногу приходил в себя после моего нокаута, шаря непослушными пальцами по кобуре.
- Руки назад, - рявкнул Петров.
Ладно, хрен с тобой, золотая рыбка. Завел руки за спину, на запястьях тут же защелкнулись наручники. К этому времени Шляхман малость успокоился. Вернув пистолет на место, и заложив большие пальцы рук за ремень, он остановился напротив, буравя меня своими бесцветными глазенками.
- А наш цветочек-то оказался с шипами, - задумчиво протянул он, покачиваясь с пятки на носок и обратно. - Кто же ты такой, Ефим Сорокин? Что не наш человек - понятно. Наш человек не будет ходить в иностранной одежде, да еще и с иностранным парашютом в цветах царского флага. И по-нашему как ловко шпарит. Где ж это тебя языку-то так хорошо обучили?
- А я думаю, товарищ Шляхман, он из этих… из бывших, - подал голос Петров.
- Верно мыслишь, Петров. Судя по возрасту, вполне мог быть каким-нибудь кадетом, воевать на стороне белых, а потом сбежать во Францию от справедливого наказания. Ну а затем его завербовали и забросили на бывшую родину… Так на чью разведку работаем, гражданин Сорокин?
Я хранил гордое молчание. Ну а что толку доказывать, я свою версию уже озвучил. Не хочешь верить - дело твое.
Короткий тычок в солнечное сплетение - и я ловлю ртом воздух.
- Так и будем упорствовать?
Ну а дальше по отработанной схеме… Что ж не покуражиться над беспомощным человеком? Когда тело уже ломало от боли, меня усадили на табурет и предложили снова покаяться, признавшись в подготовке покушения на товарища Сталина. Подняв глаза на Шляхмана, я плюнул ему в лицо:
- Да пошел ты!
Тут же на меня вновь обрушился град ударов, и на этот раз после крепкой плюхи по затылку носком сапога я все же отключился. Очнулся на полу от вылитого мне на голову ведра ледяной воды. Все та же комната, все те же лица. И очередной приступ сдерживаемой тошноты. Похоже на легкое сотрясение мозга.
- Гляди-ка, какой упорный, - разминая пальцы, удивлялся Шляхман. - Ну, у меня и не такие кололись. Сегодня мне некогда с тобой возиться, гнида, а завтра мы продолжим.
- Куда его, в "нутрянку"?
- Слишком много чести, чтобы во внутреннюю тюрьму сажать. Пусть в "Бутырке" обживается, с уголовниками и прочей политической швалью. А завтра я приеду на допрос, и ты все у меня подпишешь, сучонок!
Снова "воронок", дорога до Бутырской тюрьмы словно в тумане. Стемнело уже окончательно, на Лубянке я провел порядка двух часов. Пришел в себя, когда меня перед заселением в камеру принялись обыскивать, заставив догола раздеться и не стесняясь даже заглядывать в задний проход.
- Это что? - ткнул надзиратель в образок на моей шее.
- Это мое распятие, Георгий Победоносец.
- Верующий? - второй раз за день услышал я этот вопрос.
- Умеренно.
- Серебро?
- Подделка, - сказал я, направляемый внутренним чутьем.
- Все равно придется снять, раз уж даже шнурки положено сдавать.
Ну не драться же с ними! Один хрен изымут, только еще и синяков наставят. А оно мне надо?
- Только не потеряйте, - предупредил я, снимая Георгия.
- Не боись, он больше тебе, может, и не пригодится, - оптимистично хмыкнул надзиратель.
Затем с меня сняли отпечатки пальцев, сфотографировали фас и профиль, а врач провел поверхностное освидетельствование, составив на меня медицинскую карту.