Злой гогот в четыре мощные глотки. Какжаль, что жертвам нельзя завязать или заткнуть рот - предсмертные крики ужаса радуют мохнатые уши Повелительницы Табунов, и не следует лишать её такого удовольствия. Ладно, проклятая тёмная кровь за всё заплатит.
- Твердята, ты что, он же не дотянется! - делано удивился самый молодой из роденийцев.
- Да? - названный Твердятой воин на мгновение задумался. - Тогда пусть удилище поцелует.
- Чьё?
- Ну не моё же? Ты видел его зубы?
- Нет, а что?
- Заразу ещё какую занесёт. Нет уж, лучше пусть кренделем сгибается.
Багровая пелена ненависти и гнева, залившая глаза шамана, едва не заставила того совершить непоправимое. И лишь несколько стуков сердца спустя, остановив руку с ножом, занесённую для удара, Арча понял… Понял и засмеялся:
- Лёгкой смерти добыть стараетесь? Ну-ну, старайтесь.
Нельзя больше обращать внимание на глумливые речи! Эти рырховы отродья не достойны того, чтобы им внимал величайший из великих шаманов степи. Но какие же они тяжёлые, эти роденийцы! Небось, каждый день ели мясо… и каймак… и женщин любили по тринадевять подходов за ночь. Тьфу!
Арча перетащил всех четверых на плоский камень, выбранный в качестве жертвенника. Не ахти какой, но за неимением вытоптанной ногами многих поколений шаманов площади Верховного Святилища подойдёт и такой. Главное, чтобы ни единой травинки! Небесная Кобылица не любит траву, предпочитая пожирать души убитых храбрыми глорхами воинов. Своих или чужих, ей без разницы. Но своих приносить в жертву запретили пикты, рырхово удилище им промеж ушей.
Интересно, будет ли угодна Повелительнице Табунов кровь обитателей туманной империи?
Выползок вздрогнул всем телом, отгоняя страшную и крамольную мысль. Нет, хватит и этих. Первый - на выполнение глупого приказа не менее глупого Пашу Мозгол-нойона, а ещё трое - для пополнения собственной силы. И тогда она появится!
Появится настоящая сила, а не её призрак, навеянный рокотом бубна и чеканными словами заклинания. И вздрогнет степь, ужаснувшись и восхитившись мощью нового властителя. А с пиктийцами всегда можно договориться. Почему бы нет? - как выражаются легкомысленные торговцы вином из далёкой Легойи.
"Почему бы нет?"
- Гахха! - слова древнего языка, забытого всеми, кроме немногочисленных шаманов, использовались не только для камлания. Великолепные и сочные ругательства, о смысле которых можно лишь догадываться, тоже имелись. И успешно применялись.
- Лается наш жополюбец, - усмехнулся молчавший доселе родениец с едва подсохшим рубцом от удара меча через всё лицо.
- Он не наш, - тот, кого назвали Твердятой, плюнул в бегающего вокруг жертвенного камня Арчу, но промахнулся. - Борис, ты неправ.
- В каком смысле?
- Пусть сам себя любит, мы-то здесь каким боком?
Выползок в очередной раз выругался, но не стал отвлекаться от важного дела - стоит только ошибиться в порядке расстановки и очерёдности зажжения светильников, и все труды пойдут насмарку. А жертва пусть глумится, недолго ей осталось скалить зубы.
- Рырхово отродье! - вырвалось у Арчи непроизвольно, когда, наклонившись над седьмым светильником, он почувствовал прикосновение к щеке чего-то очень холодного и, скорее всего, очень острого.
- А вот за козла ответишь! - произнёсший это, несомненно, был роденийцем.
Еремей неодобрительно следил за действиями старшего десятника. Неужели он не знает, что с шаманами и прочими колдунами не стоит разговаривать? Ведь задурят и обманут, глаза отведут, пакость какую устроят. Гниловатый народец, эти колдуны.
Матвей будто прочитал мысли бывшего профессора и ударил глорхийца мечом - голова шамана упала в траву, а следом за ней рухнуло и тело. Барабаш брезгливо переступил через растекающуюся лужу и вытер клинок о грязный халат убитого. Баргузин читал о таком в книгах - каждый герой обязательно должен вытереть меч об одежду поверженного врага. А потом пнуть труп. Странная традиция, не правда ли?
Но командир, скорее всего, книг не читал. Поэтому не стал пинать мёртвого глорхийца, а обернулся к подчинённому:
- Чего вытаращился? Ребят развяжи.
- Ага, - Еремей вытащил из-за голенища угрожающих размеров тесак и принялся резать стягивающие пленников ремни.
- Осторожнее, браток, - попросил один из несостоявшихся кандидатов в жертвы. - Отхватишь чего лишнее.
- А ты не трепыхайся, - пробормотал сквозь зубы Баргузин. Тупое трофейное железо с трудом одолевало толстую сыромятную кожу и всё норовило соскочить.
Твердята не стал дожидаться окончания опасной процедуры. Напрягся, рванул, и наполовину перепиленные путы лопнули с громким хлопком.
- Силён, - Матвей, осматривающий глорхийского шамана в надежде найти что-нибудь полезное, повернул голову. - Откуда такой?
Освободившийся боец с силой растёр затёкшие руки, встал с трудом, даже губу закусил, сдерживая стон, и доложил:
- Старшина пограничной стражи Твердимир Свистопляс. А это, - пограничник показал на поднимающихся на ноги товарищей, - вся моя застава.
Старший десятник уважительно кивнул. Отсюда до границы вёрст пятьсот, ежели не больше, и просто остаться в живых само по себе подвиг.
- Ещё наши тут есть?
- Есть, - Свистопляс ткнул пальцем куда-то в сторону села. - В сарае ещё шестеро мечников из Новогрудского полка, два бронеходца и раненый пластун.
- Он имя не назвал? - сразу оживился Барабаш.
- А ты… тоже?
- Кем я только в молодости не был, - усмехнулся Матвей и в свою очередь представился: - Старший десятник Матвей Барабаш.
- Профессор Баргузин, - Еремей тоже не пожелал остаться неизвестным.
- Борис.
- Глеб.
- Ксаверий.
- Энеец? - удивился Матвей.
Тот улыбнулся в ответ:
- Как сказал однажды Владыка - отныне нет в Отечестве нашем ни пелейца, ни яхвина…
- Добро. Все мы тут роденийцы, через три колоды да об пень с присвистом… Ладно, теперь о деле - мечи в руках удержать сможете?
- Обижаешь, командир, - перечёркнутое шрамом лицо Бориса дёрнулось, изображая злую усмешку. - Ты их нам только дай.
- Что, значит, дай? Пойди и возьми.
- И возьму! - пограничник покосился на кривую саблю шамана, которую Матвей за трофей не посчитал. - Я хоть голыми руками…
- А вот это лишнее.
- Да я их…
- Ты их, - согласился Барабаш. - И они их. Мы все их. Ну что, бойцы, пошли добывать оружие и славу? Знаю я тут одно местечко…
Часовой у огромного каменного амбара, превращённого глорхийцами в склад трофейного оружия, отсутствовал. Нет, сам он, конечно, был, но вот мысли сидящего на корточках и раскачивающегося из стороны в сторону степняка пребывали в прекрасном далёко, прихватив с собой за компанию разум и сознание. А кожаный бурдюк с утаенным от всех чёрным кумысом ещё наполовину полон. Или наполовину пуст?
Воин не ломал голову над подобными вопросами, он пил и пел. Пил, громко хлюпая и отрыгивая, а пел молча, где-то внутри себя. Песня получалась грустная и печальная, как судьба старшего брата, сожженного недавно, буквально только что, колдовством имперской охранной печати. Разве это смерть? Разве это достойная сына степей смерть? И какое может ожидать посмертие после гнусной мерзости проклятого огня? Ейю-бааттор заслужил большего, да будет милостива к нему Небесная Кобылица!
Кочевник так и умер в счастливом забытьи. Лишь чуточку громче замычал, когда чья-то рука закрыла рот и потянула подбородок вверх, заставляя запрокинуть голову, а по горлу прошёлся тупой зазубренный тесак. Толчок в спину, и часовой упал лицом вниз, прямо на опрокинувшийся бурдюк, мешая горячую кровь с шипящим и пузырящимся чёрным кумысом.
- Молодец, Ерёма, растёшь над собой! - похвалил старший десятник ощупывающего труп профессора. - Самочувствие-то как?
- Нормально, - Баргузин пожал плечами и прислушался к внутренним ощущениям.
Нет, действительно нормально, только ноги гудят да жрать хочется так, что желудок уже не воет, а скулит тонко и жалобно, выпрашивая забросить в него хоть что-нибудь. Хоть суслика сырого прямо в шкуре - лишь бы было. А Матвей странный какой-то, недавно ещё ругал ругательски, а сейчас о самочувствии спрашивает. Стареет, наверное, потому становится добрым.
Слева послышалось уханье горной совы и сразу же - тявканье серебристой лисицы. Тихий голос из темноты сообщил:
- Мы закончили, командир.
- Потери?
- Наши?
- Зачем мне знать о чужих?
- Все целы.
- Пленных освободили? Как они там?
- Хреново, - Борис, это был он, подошел ближе. - Нас четверых и выбрали в жертву, потому что на ногах стоять могли…
- Плохо.
- Оголодали ребята сильно.
- Утром разберёмся.
- Угу.
- Не угукай, не филин, лучше зови всех сюда. А ты, Ерёма, скажи мне как учёный человек, вас в Университете замки вскрывать учили?
Баргузин задумчиво почесал кончик носа:
- Странные у тебя представления о наших учебных заведениях, командир.
- Бестолочи вы все там безрукие.
- Какие есть. А не проще ли сунуть под дверь оставшийся горшок с гремучим студнем?
- Дурак, да?
- Чего такого-то?
- А потом что, подумал? - Матвей показал вдаль, где на окраине села виднелись выделяющиеся на фоне светлеющего неба шатры глорхийцев. - Устроим праздник с песнями и плясками, а чем гостей угощать будем? Нет, Еремей, пластун из тебя не получится.