В каюту прошмыгнул совсем молодой мальчишка с большим, накрытым сферической крышкой с ручкой, блюдом. Поставил его на стол и стал раскладывать по тарелкам исходящее паром мясо. Быстро справившись с этим делом, отставил блюдо в сторону и начал разливать из кувшина по бокалам тёмно – красное вино. Взяв свой бокал, капитан произнёс:
– Я хочу выпить это вино за чудесное исцеление присутствующего здесь боярина Ильи и пожелать ему многих лет жизни. Пути Господни неисповедимы! Восславим имя Его!
Все встали и, перекрестившись – русские справа налево, испанцы слева направо, приложились к вину. Я к спиртному был не приучен, поэтому чуть пригубил и больше пить не стал. Терпкое, немного сладковатое вино практически сразу ударило в мою контуженую голову. Я сел в кресло, достал маленький нож и занялся куском лежавшего передо мной мяса. Порция приличная, но мясо, видимо говядина, жестковато. Где прожёвывая, а где и так глотая мелкие кусочки, не обращая внимания на других, я быстро расправился со своей пайкой и поднял голову. Все ели не спеша, чуть ли не каждый кусок сопровождая глотком вина. Один я всё быстро подъел, а к вину так больше и не прикоснулся. Я понял, что опять прокололся. Дьявол кроется в мелочах. Виновато улыбнувшись, произнёс:
– Давно мяса не ел, соскучился.
– Да пожалуйста, – так же улыбнувшись ответил капитан. – Ещё кусочек?
Я по своей морпеховской службе знал, что лишних порций в бачке у бачкового не бывает, а добавку надо просить у кока, если ты с ним дружишь, конечно. Слуга знал количество едоков и принёс определённое количество порций. Мы на средневековом корабле и лишней пищи здесь нет по определению. Даже для комсостава и знатных пассажиров, если они о себе не позаботились особо. Конечно, продукты на корабле были. Но хватит ли их до конца рейса, не знал ни кто. Слишком много факторов влияло на расход. Попутный ветер или встречный, попал корабль в штиль или проскочил на всех парусах, сколько взял пассажиров, не озаботившихся своим пропитанием в плавании, сколько и чего украли в порту снабженцы. Даже, сколько сожрут крысы и тараканы! Потому я решил отказаться.
– Нет, достаточно. Большое спасибо. Князь, разрешите удалиться?
– Разрешаю.
Я направился к выходу, досадуя на своё незнание местных обычаев. По-моему, я в очередной раз прокололся!
Погода стояла солнечная. Дул ровный, не очень сильный ветерок. Но и его хватало, чтобы кораблик резво бежал по волнам. О прошедшем недавно шторме уже ничто не напоминало. Если и произошли во время него поломки, то матросы их уже устранили, навели порядок и, пользуясь законным выходным, занимались бытовыми делами. На палубе было откровенно тесно. Казалось, что всё население кораблика вылезло наверх погреться на солнышке и пообщаться. Слышался смех и шутки, слова которых я очень хорошо понимал. С десяток человек, одетых как русичи в рубашки-косоворотки и просторные штаны, сидя вокруг баркаса на приподнятом над палубой трюмном люке, точили лезвия бердышей. Это оружие я узнал сразу. Алебарда, хоть она тоже топор на длинной рукояти, судя по виденным мною в прошлой жизни картинкам, сильно отличалась от русского изобретения.
Среди стрельцов выделялся один, которого, при всём желании, не заметить было просто невозможно. На голову выше всех и почти в два раза шире каждого в корпусе. Немаленькое лезвие бердыша на его фоне выглядело как обычный топор на моём фоне. Лицо – будто тем бердышом вырублено, нос – туфелькой, брови – пучками. Откликался на имя, а может, и прозвище "Дюльдя". Судя по всему, был Дюльдя постоянным объектом шуток товарищей но, как все физически очень сильные люди, реагировал на них адекватно. Вот и сейчас все смеялись над словами чернявого стрельца, а он только добродушно улыбался и шоркал точильным камнем по железу. Стрельцы беззлобно подначивали гиганта, не забывая при этом тщательно выглаживать лезвия своего оружия, убирая видимые только им заусенцы и щербины. При моём приближении встали и коротко поклонились.
– Здрав буди, воевода, – вразнобой поздоровались дружинники. – Рады, что ты выздоровел. Многих тебе лет. Бог тебя любит, помог с хворью нежданной справиться. Теперь-то уж точно новые земли возьмём. Знак это для нас благовестный: ты после ТАКОГО жив остался! Значит всё, что князь задумал, о чём нам говорил – получится. И земли будет, сколько захотим, и денег заработаем. А если в той Мерике понравится, так и семьи можно будет перевезти и, как срок найма закончится, своим хозяйством зажить!
"Так я ко всему ещё и княжеский воевода?!". Новость меня настолько ошеломила, что ноги подкосились, и я плюхнулся на лафет стоявшей у борта пушки. Стрельцы встревожено переглянулись:
– Что, боярин, худо тебе? Может, пойдёшь, приляжешь? Оружье у нас в порядке, ржавчину каждый день вычищаем, да и не успевает она появляться. Так, чтоб заняться было чем, хлопочем. Пищали в сальных тряпках сохраняем, как князь велел, и тоже каждый день осматриваем. Не беспокойся, отдыхай.
Тут подошёл сам князь и все, снова встав и коротко поклонившись, поздоровались.
– Продолжайте, – князь махнул рукой. – Как настроение, больные есть?
– Больных нет, чеснок каждый день едим, – ответил один из них, рыжий мужик с растрёпанной бородой. – Еды хватает, то каша, то солонина с сухарями пресными. Воды вот только маловато, меньше ведра на десятерых на день. Да и та не очень. И скучно. Поплясать негде, только песни попеть да за оружием поухаживать. Тут гишпанцы в кости играть предлагали, так ведь ты запретил. Мы отказались, а они обиделись. Особенно один, длинноносый, всё что-то бормотал да жесты делал. Многие наши уже по-ихнему понимать начали, говорят, оскорбляет он нас, русских. Кое-кто побить его намеревался, но мы твой приказ помним, потерпим до земли. А там спросим…
– Правильно, воины. Нельзя унижения чести с рук спускать. Но всему есть свой час. Что все здоровы, приятно слышать. Вот и воевода поправился, с Божьей помощью. Ещё раз повторю: воду пить только с вином. Кислятина – это хорошо. Меньше вероятность заболеть. Пока в море – кашей да солониной обойдёмся. Есть рыба сушёная. Но от неё ещё больше пить захочется. Так что не дам. Сами знаете, воду надо беречь, чтобы на оставшийся путь хватило, а народа на каракке много: мы да команда, да пассажиров несколько – уже больше полутора сотен. На последней стоянке у островов, что Канарскими зовутся, запаслись хорошо, но нас штормом добре помотало, и сколько ещё плыть, капитан сказать пока не может. Сегодня днём и ночью в свои приборы поглядит и скажет, где мы сейчас и когда в порт придём. Так что, воины, придётся потерпеть.
– Потерпим, княже!
– Да и куда мы денемся с подводной лодки, – себе под нос пробормотал я и посмотрел на пушку, на которую уселся. Это было бронзовое орудие калибра шести – семи сантиметров, с длиной ствола около двух метров. Двухколёсный лафет закреплён канатными растяжками к палубе. Ствол заткнут деревянной пробкой. В задней части ствола, составляя с ним единое целое, имелось массивное кольцо. Через него пропущен толстый канат, крюками закреплённый за скобы в борту возле закрытых орудийных портов.
От изучения корабельной артиллерии меня отвлёк гул голосов, азартные выкрики и смех. Оказывается, матросы устроили развлечение на шкафуте возле фок-мачты. Повесили на мачту на уровне груди узкую доску и метали в неё ножи. Как я помню из прочитанных книг, каждый испанец, особенно матрос, считал, что он отлично владеет ножом-навахой, и не упускал возможности это продемонстрировать. Что в уличной драке, что в каком либо соревновании. Говорили, что испанец рождается с навахой в руке. Так и сейчас, любители продемонстрировать своё искусство собрались у мачты и азартно бились об заклад: у кого были деньги – на деньги, у кого денег не было – на что угодно, вплоть до, как я видел, пинков под зад. Но попасть в висевшую на верёвке и болтавшуюся под действием качки и ветра небольшую деревяшку было не просто. Кто попадал – забирал выигрыш, промахнувшийся – расплачивался. Вот как раз такая выплата проигрыша и происходила у меня на глазах. Один матрос пинал другого, сопровождая каждый пинок какими-то словами. Пинки были не сильными, а, скорее, обидными для проигравшего. Я прислушался. Сквозь взрывы хохота до меня донеслось:
– Этот пинок тебе, Хосе, за косорукость. Этот – за твоё бахвальство и пустозвонство. А этот, напоследок, для того, чтобы ты больше до конца рейса не доставал из кармана свою наваху!
Сказавший это матрос дал проигравшему пинка, от которого тот кубарем покатился по палубе под дружный хохот и выкрики окружающих.
– Этот матрос, Хосе, отличается дурным поведением, – произнёс князь, повернувшись ко мне. – Я за ним почти всё плавание наблюдаю. Ленив, спесив, жаден, подл. Это он задирал моих стрельцов. Скорее всего, и на руку не чист, но пока не попадался. Иначе был бы жестоко бит или подвергнут килеванию.
– Не пойман – не вор, – поговорка вырвалась непроизвольно.
– Ты прав, боярин, – кивнул головой князь. – Продолжим прогулку? Или поговорим в сторонке?
От этих слов меня будто ледяной водой окатило. Я понял, что настал час истины, и от того, как я смогу выкрутиться, зависит моя жизнь. Нога за ногу, я поплёлся за князем. Теперь он – вершитель моей судьбы. Тоскливым взором я огляделся вокруг. Показалось, что и солнышко вроде пригасло, и ветер стал злым и холодным.
Пушистый северный зверёк путался под ногами…