Январь 1921 года. Петроград.
Комроты Костиков хлопнул по борту БМА и бодрым голосом бросил мне:
- Ну что, красный конник, лошадок этих мы вроде объездили, теперь в драке проверим.
- Пошёл ты, пешка, - отмахнулся я, нервно закуривая папиросу, - по морде давно не получал. - Не то чтобы мне хотелось грубить ему, просто нервы сдавали.
Сегодня, шестнадцатого марта, нам предстояло высадиться с дирижабля "Смерть капитала" на Кронштадт. Восставшая крепость держалась уже несколько месяцев, выстояла, не смотря на все штурмы, и потому было решено десантировать на форты три трофейных меха, которые мы осваивали в нашем недавно созданном КБ. Командарм Тухачевский требовал больше мехов для решительного штурма, однако пилотов на них было всего трое. Я, комроты Костиков и старший комвзвод Макаров. Я позже всех присоединился к пилотам-испытателям КБ, сразу с Перекопа попал туда.
- Хватит ругаться, товарищи средний комсостав, - остановил назревающую ссору Макаров. - Нам минут через пяток в драку плечом к плечу, а вы собачитесь. Негоже это, товарищи средний комсостав.
На него гнетущая атмосфера десантного трюма "Смерти капитала" действовала иначе, чем на нас с Костиковым. Комвзвод стал жутко многословен, как тот дурной комиссар перед наступлением на Варшаву.
- Двухминутная готовность! - ожил динамик на стене. - Пилотам занять свои места в БМА.
Я никак не мог привыкнуть ни к новым названиям наших мехов, ни к самой аббривеатуре БМА. Имена мехам дали в соответствие с исторической обстановкой - два французских "Chevalier"-а превратились в "Большевиков", на их плечах теперь красовались красные звезды, а британский "Hellhound" - в "Пламя Революции". Его пилотировал комроты Костиков, нам же с Макаровым достались "Большевики".
Я забрался в тесное нутро меха, закрыл люк, поёрзал, устраиваясь поудобнее, что было практически невозможно. Руки привычно легли на рычаги, ноги упёрлись в педали. Вести огонь из двух пулемётов "Максим", установленных на руках моего меха, я мог, нажимая на педали, рычаги же служили для управления.
- Готовность! - снова ожили динамики. - Заходим на Кронштадт.
Не прошло и минуты, как днище трюма пошло вниз, и мехи начали плавно скользить по нему на небольших колёсиках. Я нервно теребил пальцами рукоятку, отвечавшую за раскрытие крыльевого модуля. Это был один из первых наших опытов по воздушному десантированию. Кажется, в девятнадцатом веке это называли немецким словом ландунг. На плечи мехов укрепили пару крыльевых модулей с небольшими винтами на электромоторах. Сейчас, из-за тесноты в трюме дирижабля, крылья были сложены, расправлять их мы должны непосредственно перед десантированием. Что было в нашем деле самым опасным, если вдруг механизм сработает неверно, мех отправится в свободное падение с высоты в полверсты, пилот при этом с гарантией превращается в фарш.
Первым шёл мой мех. Я развернул его, дождался, когда он почти скатится с края открывшегося днища, и рванул рычаг раскрытия крыльевого модуля. Тут же затрещали электромоторы, загудели винты, словно невидимая рука подхватила меня, удерживая в воздухе. Заложив лихой вираж, от которого кровь застыла в жилах, я начал планировать на Кронштадтские форты. Вскоре меня нагнал второй "Большевик". Более тяжёлый "Пламя Революции" стартовал последним, чтобы не оторваться от нас ещё в воздухе. Без прикрытия он воевал не то чтобы хорошо, бак с горючей смесью вполне можно было прострелить из винтовки или пулемёта, а вторым оружием его был здоровенный дробовик, стреляющий мощно, но чрезвычайно редко. Это делало "Пламя Революции" очень уязвимым и без прикрытия он воевал недолго.
С фортов Кронштадта по нам вели огонь из пулемётов. Пули били в крыльевые модули, и оставалось только молиться, чтобы не задели электромотор. В остальном же, пулемётчики мало могли повредить нам, да и стреляли не слишком точно. Никто ещё в те годы не умел воевать против декантирующихся с неба врагов.
- Отстреливаем модули, - скомандовал Костиков.
Я кинул взгляд на альтиметр - пятнадцать футов, что будет примерно четыре с половиной метра. Самое то. Я толкнул рычаг управления вперёд - крыльевой модуль щёлкнул и улетел вперёд, значительно опережая мой мех. И почти тут же ноги меха врезались в мостовую Кронштадта. Рядом приземлился второй "Большевик". Немного позади нас "Пламя Революции".
- Движемся обычным порядком, - распорядился Костиков.
- Не учи учёных, - отмахнулся я. - Не при царском режиме, товарищ комроты.
Мы двинулись по развороченной взрывами мостовой.
- Огонь по фортам, - не смотря на мои злобные реплики, продолжал Костиков, - перебейте матросов на них.
- Так точно, - ответили мы с Макаровым, наводя пулемёты на основательно разрушенные укрепления города.
Никаких красных лучей прицеливания на наших мехах, конечно же, не было, стреляли по разметке, нанесённой на смотровые окна. Точность при этом была очень низкая, но ничего лучшего на тот момент ожидать не приходилось. Длинными очередями мы очистили два форта, почти полностью выкосив пулемётные команды и расчёты нескольких чудом уцелевших пушек. После этого нас атаковали восставшие матросы. Из окон домов застрочили пулемёты, засевшие за разбитыми стенами и просто горами мусора матросы стреляли по нам из винтовок. Никто благоразумно не высовывался из-за укрытий. Мы сами пошли на них в атаку. Вот здесь и пригодился "Пламя Революции". Мы с Макаровым почти не стреляли из своих "Максимов", берегли патроны, воевал практически один Костиков.
Наш отряд быстро миновал расстояние до ближайшего дома. Мы с Макаровым лишь иногда давали короткие очереди по засевшим матросам, выгоняя их из укрытий под залпы дробовика "Пламени Революции". Каждый выстрел его уносил десятки жизней - картечь косила людей, часто оставляя от них окровавленные тела, мало напоминающие человеческие. Подойдя к зданию, откуда по нам били сразу три пулемёта, Костиков впервые применил огнемёт. Длинная струя горючей смеси ударила в фасад здания, затем ещё раз и ещё. И вот весь цейхгауз уже объят пламенем. Из него выскакивали горящие люди, срывающие с себя одежду, бросающие оружие. Стрелять по ним мы не стали.
Покончив с первым домом, мы двинулись дальше.
На самом деле, не так и много народу мы перебили в тот день. Одновременно с нами Кронштадт атаковали красноармейские части и, благодаря нашему удару в тыл и сильной артподготовке, ворвались в город. Началась резня. В ней мы, практически, не принимали участия. Мы-то не осаждали город, не ходили в атаки по льду, да и не грозили нам расстрелом, если уж честно говорить. Были причины у красноармейцев для ненависти и жажды крови. А нам же хотелось только одного - убраться из города как можно быстрей.
Однако пока бой за город не закончился, мы сидели в мехах, лишь иногда подавляли очаги особенно отчаянного сопротивления взбунтовавшихся матросов. Когда же нам объявили о том, что можно выбираться из них, мы тут же это и сделали. Бедняга Макаров буквально вывалился из своего "Большевика". Я думал, он просто затёк весь внутри, оказалось, несчастного парня тошнило. Он упал на четвереньки, всё тело его сотрясали спазмы. Мы с Костиковым подошли к нему. Я прикурил папиросу и, когда Макаров поднялся, наконец, на ноги, протянул ему. Молодой человек поблагодарил меня кивком.
- Он ведь не воевал вообще, - тихо сказал мне Костиков. - Хотя тут даже мне не по себе стало, а ты как, товарищ Руднев?
- Мне после Первой Конной уже ничего не страшно, товарищ Костиков, - ответил я, закуривая новую папиросу.
К нам подбежал куратор нашего КБ по линии то ли ВЧК, то ли партийной, товарищ Кордов. Ни то осетин, ни то дагестанец.
- Молодцы товарищи! - захлопал он нас по плечам. - Молодцы! Всех к наградам представлю! Лично! А сейчас приведите себя в порядок, товарищи пилоты. С вами сам командарм Тухачевский говорить будет.
Командарм появился спустя минут двадцать. Наш куратор Кордов оказался на удивление шустрым, не ожидал даже от него. Тухачевский оглядел нас с головы до ног, однако больше внимания, надо сказать, он уделил нашим мехам. И говорил только о них.
- Вот оно, - командарм указал широким жестом на наши мехи, - лицо войны будущего.
- Препаскудное получилось лицо, - сказал я, завершая свой рассказ о штурме Кронштадта. - Но ещё паскуднее оно оказалось в Тамбовской губернии. Нас туда перебросили по настоянию того же Тухачевского. Там вместе с газом и тяжёлой артиллерией применяли огнемётные мехи. Мы выжигали целые деревни. Вот тогда только меня пробрало по-настоящему. До самых печёнок достало. Тут никакая Польша и Перекоп и рядом не валялись.
- Эта страница вашей биографии, Руднев-сан, - остановил меня хакусяку, - нас пока не интересует. Лучше расскажите мне о вашей жизни на КВЖД, а именно в Харбине.
- Мне припоминали эту историю в контрразведке, - усмехнулся я, - да вы и сами, наверное, отлично знаете об инциденте с советским представительством в Харбине.
- И всё же, - настаивал хакусяку, - мне бы хотелось услышать её от вас и сравнить с отчётами наших агентов.
- Я не могу сказать, кто именно организовал ту акцию против нашего представительства в Харбине, - я с усмешкой бросил взгляд на хакусяку, который, как пить дать, имел самое непосредственное отношение к спецслужбам Японской империи, - вот только утром двадцать седьмого мая двадцать девятого года, когда к генконсульству СССР зашагали строем недобитые белогвардейцы и китайская полиция, я не стал сидеть сложа руки.
- Кем вы были тогда? В каком звании? - быстро уточнил хакусяку.