Когда чума началась в Херсоне, где как раз был кавторанг Ушаков, он свою команду разместил на берегу поартельно, в камышовых шалашах-палатках. Если в артели заболевал человек, его помещали отдельно – в шалаше на одну персону. Артель же расселяли по нескольким новосделанным шалашам, а общий, ставший заразным, сжигали. Таким образом больные изолировались и лечились (а не просто бросались, как в той же Ветлянке, где при осмотре больницы среди семидесяти трупов была обнаружена только одна полуживая казачка), здоровые не контактировали друг с другом, только внутри артели и бригады, а зачумленное жилье ликвидировалось. Тогда не знали, что разносчики болезни – блохи с зачумленных крыс, но крыс Ушаков тоже изводил, блюдя чистоту и на берегу. В итоге в его команде чума кончилась на четыре месяца раньше, чем у других, и потери оказались минимальны настолько, что никто в это не мог поверить.
Ладно, пока пугаться рано. Надо продрать глаза и подготовиться к наплыву пациентов.
Продрать глаза помогает то, что приносят воющего раненого.
– Что с ним? – спрашивает втаскивающих носилки мужиков братец.
– На мине подорвался! – чуть не хором отвечают носильщики.
Братец присвистывает. С трудом подавляю такое желание и с выражением гляжу на сидящего неподалеку сапера по прозвищу Крокодил. Тот багровеет и подскакивает к носилкам.
– Э-э-э-эмгм! – почему-то говорит сапер, глянув на раненого.
Странное вступление. Впрочем, и у братца физиономия выражает интересную гамму эмоций. Носилки ставят на пол. Оглядываю раненого. Мне тоже кажется несколько странным то, что я вижу.
А вижу я, что сапоги на сучащем мелко ногами солдапере целые. Совершенно. Рука, причем левая, окровавлена и перевязана довольно грамотно, и из кулька марлевого торчат три пальца.
– Он точно на мине подорвался? – спрашивает братец.
– Точно, – отвечает носильщик.
– Где было? Как получилось? – обретает дыхание Крокодил.
– Да там, где вы сегодня мины снимали, – отвечает переводящий дух носильщик.
Раненый, положенный к нашим ногам, продолжает плакать и скулить.
– Что, не все сняли? – допытывается сапер.
В палатку понабилось народу – старший сапер тоже тут, на его физиономии отпечатались складки рукава бушлата, спал видно.
– Нет. Этот малец уже снятую мину стал расковыривать. Вот его и тяпнуло.
– Йопперный театр! – с чувством облегчения произносит старший сапер.
– Согласный, – подтверждает Крокодил, и они выпирают животами лишних из палатки.
Подрыв странный – парню размололо ладонь, снесло два пальца и здорово повредило оставшиеся. Кровотечение незначительное, и, глянув на все это безобразие, заматываем искалеченную кисть обратно. Трачу еще ампулу промедола. Парень в полуобморочном состоянии, рассказать, что он там учудил со снятой миной, не может, да нам и дела нет. Эвакуировать надо.
Помня о нравоучениях начвора, прошу поднять ботана. Теряем время в уточнениях, наш ли это боец, кто командир и что скажут в Кронштадте.
Ревут моторы какой-то техники совсем рядом – к нам прибыли грузовики. Повара подняли, и он убег к кухням принимать продукты. Вот обратным рейсом они и раненого захватят на берег, а там уж какая-нибудь шаланда найдется. Сейчас между Кронштадтом и берегом постоянно курсируют не меньше двух десятков всяких посудин.
Перед тем как его уносят, строго предупреждаю носильщиков и самого бедолагу, чтоб ничего не пил по дороге.
Саша удивленно смотрит:
– Ты ж все время говоришь, что вода – всему голова. А тут такая кровопотеря!
– Пустяковая у него кровопотеря. Если же его напоишь, он после дачи наркоза вполне может блевануть. В стерильной операционной. Там это самое то будет. И если еще ухитрится оказаться без сознания и вдохнуть чуток своей блевоты – так после операции гарантированно будет воспаление легких. А парня и так бог обидел.
– Курить-то ему можно? – спрашивает носильщик.
– Да не очень-то… Лучше и без этого обойтись. От курева давление может подскочить – усилится кровотечение. Это тоже ни к чему. Вышибет тромбы. Повторное кровотечение будет.
– Ясно.
Сигаретку раненому таки дают и утаскивают наконец. Последнее, что вижу, – испуганные и заплаканные его глаза, глядящие с неверием на раскуроченную руку. Боюсь, что в лучшем случае сохранят ему указательный палец и половину большого. Если повезет, конечно.
– Вот кретин! – проницательно замечает братец.
– Ну у нас тоже всякое бывало, – возражаю ему, просто чтоб не уснуть.
– Противопехотки так ковырять и руки свои на выкид – этого не было!
– Доктор, вы портянки заматывать умеете? – перебивает наш разговор сапер Крокодил, зашедший в палатку вместе со своим начальником.
– Умею, а что?
– Ткань из Кронштадта привезли, рулонами, довольно много. Порезать ее тут возможность есть, только вот публика с портянками обращаться разучилась. Выходит, что знатоков – раз-два и обчелся.
– Дык у меня ж пациенты попрут.
– Ладно, но все равно вас учтем. Попросили прикинуть, сколько умеющих наберется. В базе-то тоже морячки, а они с портянками не дружат. Да газеты привезли, картонки. Сейчас тут пол застелют картонными коробками.
Вона как. Курсы повышения квалификации по намотке портянок. Прям раздел в "Космополитэн" – "18 причин, почему девушке стоит носить портянки на территории ремонтного завода" и "26 признаков того, что вы неправильно намотали портянки"…
Ладно, научим и портянки мотать, чего тут. И газеты в дело пойдут. У тех же немцев это было широко представлено. Если надо, то не вопрос.
К слову, немцы пришли сюда воевать в носках. Но уже в 1941 году появились инструкции, как мотать портянки. А зимой – как утепляться старыми газетами и опять же мотать портянки. Видал я эти инструкции…
И когда в Сталинград шли самолеты, в том числе с грузом старых газет, те, кто отправлял, не понимали зачем, думали, снабженцы с ума сошли, а вот те, кто сидел в "котле", понимали отлично. И набивали себе газеты под одежду, тепло сохраняя.
– Было дело, как раз когда на Малую Пискаревку отправили работать, тоже показывал на своем примере, как портянки мотают, – говорит братец.
– Лучше скажи, как додумались до Малой Пискаревки? Тут ведь тоже трупы хоронить надо ударными темпами, а то на запах набежит всякой твари, – спрашиваю я братца.
– Да просто. Собрали комиссию, поставили вопрос. Выбор был невелик: либо в воду, как у индусов; либо скормить кому попало, как у тибетцев; либо кремировать; либо ингумировать. Первые два способа не пошли вовсе – там в комиссии были ребята, которые в Индии полюбовались на красоты Ганга с недогорелыми мертвецами по берегам и водной глади…
– А, "Тарбар"! Небось обмен опытом?
– Да вроде, не спрашивал. По кремации этот ваш Хапенгуген выступил толково – у него опыт оказался…
– Какой Хапенгуген?
– Соображаешь что-то совсем плохо. Ветеринар Бистрем, какой-какой… Ему довелось утилизировать павший скот, так что он в курсе был. Получилось, по его словам, что для кремации килограмма трупного материала понадобится два килограмма дров в лучшем случае. Посчитали. Поняли, что такое не катит никак, – ныне топливо в дефиците. Ну и стали копать рвы. Тут, я думаю, то же придется делать. Главное, не откопать какой газопровод сгоряча…
Мда, трупы убирать надо быстро. А тут еще и живые трупы по цехам. Да и вокруг вроде тоже ходят.
– А эти, итальянки-мортусы… Как у них вышло? – вспоминаю про эксперимент с итальянскими туристками.
– Четыре только стали работать, остальные пришли в ужас. В общем, кроме визга – никакой шерсти…
К нашей палатке уже подтягиваются ранние пташки – первые пациенты. Связываюсь с штабом. Просят подождать – к нам направлены писаря. Скоро будут.
Писаря являются через сорок минут. Мы уже приняли кучу народа, но просили не расходиться, потому как приказом по заводу кормить будут и выдавать паек и прочие радости жизни только зарегистрированным. Писарей двое – стервозного вида девка с кучей пирсинга в нижней губе и мягкая какая-то тетечка, робкая и боязливая даже внешне. У девки свирепый взгляд и выдающаяся вперед нижняя челюсть, что вместе с разноцветной фигней в губе делает ее страшно похожей на выловленную нами – мной и братцем – в одном озере Псковской области заслуженную щуку: у той тож три блесны в пасти как медали сверкали. Видимо, у братца проскакивает та же ассоциация, потому как он совершенно нелогично заявляет:
– У щук скоро нерест…
Девка злобно на него смотрит, он отвечает ей совершенно бараньим взглядом. Девка фыркает. Женским чутьем она полагает какой-то подвох, но не может понять какой. Это ее бесит.
– Нам нужен стол, стулья и охрана! – чеканит Щука.
– А мне массаж, педикюр, коктейль "Дайкири" и красивая негра с опахалом, – отвечает братец раньше, чем я успеваю открыть рот.
– Вы что себе позволяете?? – взвизгивает девка.
– Предаюсь несбыточным мечтаньям, как и вы, впрочем. Вы тут видите столы и стулья? – вежливо поясняет братец.
– Так обеспечьте! Вы обязаны! – упорствует в своем заблуждении Щука.
– Милая, мы обязаны оказать медпомощь в возможном объеме. А матобеспечением занимается база. Так что претензии туда. И работу вы должны были начать пораньше – людей кормить надо, а с регистрацией пока у вас никак!
– Не смейте мне хамить!
– Никто и не хамит. Это у вас, милая, воображение разыгралось.