…Мертвое тело вдруг дернулось, заплясало на веревке, серые губы искривились в неестественно широкой улыбке, обнажая зубы. Налитые кровью глаза - черные и вылезшие из глазниц, - казалось, взглянули прямо на меня.
Глаза хуча.
Я дал знак.
Один из стражников, Мартин, шагнул вперед, ухватил бывшего сэра Алана Олбери за щиколотки, повис на нем всем телом. Веревка натянулась. В мертвой (шлеп, шлеп, шлеп) тишине отчетливо прозвучал скрип пеньки…
Другой стражник, Аншвиц, ударил.
Острие алебарды вонзилось дергающемуся Олбери под челюсть и вышло из затылка. Мертвец обмяк. Кончено! Хучи тоже умирают. Достаточно нанести удар в голову, разбить череп или снести голову с плеч…
То же самое, проделанное с живым человеком, называется честной смертью.
Такой смерти просили для несчастного Алана Олбери…
И я отказал.
…Влага мелкими каплями оседает на коже, осень лезет мокрыми руками…
В дублете холодно и сыро.
А они смотрят на меня. Благородный сэр Аррен, великан Вальдо, белобровый и темноволосый; кузен Сидни, по обыкновению кривящий губы в ухмылке… И даже верный Джон Оквист, моя правая рука… Смерды и солдаты, лучники Уильяма Стрелка и наемники Брауна… И вон тот толстяк, и тот длинный, с рыжей бородой…
Все смотрят.
И я понял, что совершил ошибку.
Поставил себя на одну сторону с вечно голодными живыми мертвецами…
Никто не знает, с чего все началось. Просто в один прекрасный день мертвые отказались тихо догнивать в своих могилах. И превратились в хучей…
…И каждый год мне кажется - вот она, последняя моя осень. Острие алебарды в бок, падение, жар и гной по всему телу. Приходится делать усилие, чтобы не поддаться мрачному очарованию смерти. Желание умереть - передается в нашем роду из поколения в поколение. Мои предки травились, выезжали один на сотню в одном дублете, прыгали с колоколен и дерзили королям. Долгие годы, с самой юности, я боролся с самим собой. Меня тянуло к каждому обрыву, каждый пруд казался мне местом желанного покоя. Глядя на кинжал, я представлял, с каким облегчением загоню клинок себе под ребра…
Но я - жив.
Потому что чертова гордость - мое проклятие и мое спасение - встала поперек дурацкому желанию. Мне не быть героем? Пусть так. Зато и самоубийцей я не стану…
Как ни странно, до Бога мне дела нет.
- Честной смерти, брат! - насмешливо поприветствовал меня Сидни. Значит, уже не "долгой жизни"?
- Тебе того же, - ответил я холодно, - любезный брат. О чем ты хотел поговорить? Если о предложении Готфрида, то ты знаешь - я не меняю своих решений.
Сидни ухмыльнулся. Вот что меня в нем бесит - эта ухмылка "я знаю то, чего никто не знает"…
- Пройдемся, кузен?
Мой замок в осаде. Хучи… сотни, тысячи мертвецов окружают его, бессонные и неутомимые, голодные и лишенные страха. Шлеп, шлеп, шлеп… Будь у меня больше тяжелой конницы, я бы прошел сквозь хучей, не сбавляя шага. А следом пошла бы пехота, те же наемники Томаса Брауна - вымуштрованная пехота, ощетинившаяся пиками и лезвиями эспадонов - и мертвая кровь залила бы поле, а тела хучей удобрили мои поля. Будь у меня побольше конницы…
Впрочем, ее и так вполне достаточно.
Просто мне некуда бежать. Мне, Генри Ропдайку, последнему из графов Дансени, некуда бежать, оставив на произвол судьбы родовой замок. Кто меня примет? Разве что Готфрид, герцог Велльский… Нет, только не он. Вот если прыгнуть со стены…
Отсюда до земли тридцать с лишним футов.
- О чем задумался, Генри?
Я вздрогнул и повернулся.
"Проклятый кузен!"
- Прикидываю, когда Король Мертвых прикажет своим подданным сделать подкоп, - сказал я с издевкой. - И нам действительно придется туго.
- Скоро.
- Что?!
Я посмотрел на кузена внимательнее. Нет, Сидни совершенно серьезен, даже неизменная ухмылка выражает не издевку, а горечь. Скорбная складка в уголке рта…
- Я слушаю.
- Ты никогда не задумывался, Генри, откуда взялась эта легенда? Король мертвых, лорды-мертвецы, его свита…
- Что еще за лорды-мертвецы?
- Не слышал? Плохие у тебя осведомители…
- Я слушаю, Сидни, - холодно напомнил я.
- О, это интересно. Я бы даже сказал, интригующе… Укушенный хучем, если будет скрывать укус, на некоторый день переродится и станет лордом мертвецов.
- Это еще почему? Чем он лучше убитого в бою или умершего от болезни?
- Ходят слухи, брат, что таким образом будущий лорд-мертвец сохраняет память и разум. Ты представляешь, что было бы, командуй ходячим гнильем под нашими стенами кто-нибудь с мозгами? Или хотя бы один из твоих сержантов?
Я представил. Замок продержался бы пару дней… от силы. Хучи не знают страха, не устают и их тысячи. Они могли бы атаковать волнами, раз за разом - днем и ночью, без передышки…
- Вижу, представил, - заключил Сидни.
- Это правда?
- Это слухи. А ты прекрасно знаешь, дорогой кузен, как часто слухи оказываются правдой…
- Не реже, чем ложью.
Сидни помолчал, глядя мне в глаза и кривя губы.
- Это утешает, - сказал он наконец. - Только вот хучи последнее время ведут себя странно. Они, конечно, продолжают бродить как попало, но…
- Что, Сидни? Договаривай.
- Ты сам посмотри, Генри, - сказал "братец". - Ты умный, ты поймешь… надеюсь. А я, пожалуй, пойду, - кузен заложил большие пальцы за ремень, приняв вид беззаботного гуляки. - Дела, знаешь… Долгой жизни, кузен. И будь осторожен, - я вскинул голову. - Не подходи близко к краю. Не дай бог, упадешь…
Мы посмотрели друг другу в глаза. "Я все знаю", улыбнулся одними губами Сидни.
- Да, - сказал я медленно. - Я буду осторожен. Долгой жизни, кузен.
Ежедневная проверка - не самое приятное испытание. Ты стоишь голый, как новорожденный младенец, а здоровенный мужик осматривает тебя, словно новую, только что купленную, кирасу. Пятна, царапины, следы укусов… Особенно последнее. Все люди в замке разбиты на десятки, в том числе женщины, старики и дети. Десятники проверяют своих, потом идут на проверку к сержанту.
Не очень приятное испытание.
Джон Оквист, он хоть одного со мной роста. Представляю, как чувствуют себя десятники под командованием шести-с-лишним футового Вальдо. Не очень хорошо, думаю. А вот мой кузен, по слухам, опирается на меч во время проверки…
На него похоже.
Мужчина чувствует себя голым - только будучи безоружным, по его словам. Впрочем, это редкий случай, когда я согласен с кузеном…
- Готово, - сказал Оквист. - Ты чист, Генри.
Я принялся натягивать штаны.
- Что по гарнизону?
- Двое под подозрением. Старик из сотни Черного Тома и… - Оквист замялся. Дурные новости? Опять?
- Я слушаю, Джон.
- Один из людей Уильяма.
- Это плохо, - протянул я. Конечно, плохо, черт возьми… Стрелки одни из самых ценных сейчас бойцов. Стрела в лоб с расстояния в сотню шагов - лучшее средство против хуча. - Что с ним?
- Следы зубов на ляжке. Барри клянется и божится, что его собака укусила, когда он проходил мимо кухни. Говорит, хотел перехватить кусок, а тут она…
- Ты ему веришь?
- Все может быть, Генри… Все может быть. Посидит взаперти пару дней - будет ясно. Жаль было бы терять такого лучника…
- Жаль. Как люди? - спросил я. - Какие слухи бродят?
- Как обычно.
Что-то темнит моя "правая рука".
- В глаза смотри, Джон. Ты не договариваешь.
- Генри!
- Я слушаю, Джон.
- Тебя уже называют Королем мертвых, - сказал Оквист негромко, но веско. Вот так, значит. - Не надо было этого делать… Олбери был всего лишь самонадеянным мальчишкой…
- Восемь солдат, Джон. Он стоил мне восьми хороших солдат.
- А твое решение может стоить тебе мятежа.
- Знаю. Но я не меняю своих решений. Что же касается предложения герцога… Ты ведь об этом хотел поговорить? Готфрид слишком многого от меня хочет, Джон… Слишком многого.
Оквист помолчал. Провел ладонью по короткой черной бороде с редкими вкраплениями седины. Этот жест у него означает мучительное раздумье…
- У меня, в отличие от собаки, есть гордость, Джон. Что с тобой?
- Ничего, - глухо сказал он. Потом неожиданно улыбнулся и покачал головой. - Я понимаю, Генри… Ты же знаешь, я всегда был твоим другом. И всегда им останусь.
Он встал.
- Обойду дозоры. Ты уже проверил своего оруженосца?
- Подрика? Нет еще. Позови его, будь добр.
- Не беспокойся, - отмахнулся Джон. - Я сам его осмотрю. А ты, Генри… ты обещаешь подумать над предложением Готфрида еще раз?
Я промолчал. Сколько же это будет продолжаться…
- Генри?
- Да, - сказал я. - Обещаю.
Я достал свернутое в трубочку письмо. Мои просьбы о помощи, направленные к различным властителям, остались без ответа… кроме одной. Готфрид Корбут, герцог Велльский, милостиво согласился "возложить на Генри Ропдайка, графа Дансени, свою десницу, дабы оный Генри Ропдайк…" Проклятое письмо! Я представил, чего стоило гонцу добраться до родового гнезда Готфрида - через кишащую мертвецами долину, не имея сна и отдыха… А затем обратно, лишь поменяв коней…
Ради этого чертова письма!
Ты слишком гордый, Генри. Склонись перед Готфридом, прими вассальную присягу, отдай в заложницы дочь… Как странно, что о дочери, восьмилетней… или девятилетней? - Элизабет, я вспоминаю только в такие минуты… Отдай в заложницы дочь, и Готфрид милостиво откроет для тебя и твоих людей путь в места, куда хучи еще не добрались…
Пока еще не добрались.