- Трифон, - спросил тихонечко, - напомни мне: какое сегодня число?
- Так это… - вылупил на меня он белесые зенки, - сентябрь на дворе пятый день.
- А год?
- Год осьмнадцатый. Второй, как царя скинули. И второй год Республики, уже пять дён как.
- Дела… - только и промолвил.
Пошарил по карманам, но сигарет не обнаружил. Ну да. Сигареты же в камуфле остались, а на мне сейчас не пойми что надето.
- Трифон, у тебя закурить не найдется?
- Так не смолишь ты, Митрич, и нам всегда пенял на то, что вредно это для организьмы.
- Что-то захотелось, - отвернулся я от мужика.
Военные в это время, поплевав на окурки, пригасили их о каблуки и полезли на телегу, в заботливо накиданное Трифоном сено.
- Кудыть ехоть-то? - спросил их Трифон, не оборачиваясь.
- В Лятошиновку, - ответил тот молодой, что с шашкой.
- Ну, хоть недалече, - с облегчением выдохнул Трифон и, набрав полную грудь воздуха, треснул вожжами по крупу своего мерина: - Но! Пошел, проклятый заклейменный!
Мерин невозмутимо и привычно застучал большими копытами по траве между колеями дороги, легко таща за собой телегу с шестью солдатами. Все же этот артиллерийский конь был привычен таскать в упряжке с еще пятью такими же две с половиной тонны походного веса гаубицы. С ездовыми. Что ему полдюжины не сильно откормленных человеческих тушек?
Я осмотрелся. Лес за селом действительно стал покрываться желтым листом. Но еще как-то робко. В низинах стоял жидкий туман. Убранные поля желтели стерней. Действительно осень уже.
Голода я не чувствовал, хотя изо всей еды выпил с утра только кружку колодезной воды из ведра в сенях. И конвоиры меня понукали, чтоб быстрей собирался. Этих дармоедов мне кормить совсем не хотелось. А пришлось бы, засвети я перед ними снедь.
- Господа военные, осветите темным селянам политический момент, - вдруг спросил Трифон, ёрничая.
- Господа все у прошлом году кончились, - спокойно, даже с некоторой ленцой, ответил один из солдат, - а те, кто не кончились, тех мы докончим. Всенепременно.
Последнее слово он сказал с какой-то мечтательной интонацией.
- Ну, так как насчет политического момента? - пропустил Трифон мимо ушей революционную сентенцию. - Продразверстку исчо не отменили?
Хохот был ему ответом.
- Кто ж тебе ее отменит, когда в Москве и Питере почитай что голод, - сказал молодой.
- Ну да, ну да… - скуксился Трифон, - оно понятно…
Но молодой, как оказалось, не все сказал.
- Три дня назад ВЦИК постановил превратить Республику в военный лагерь. Создан Революционный военный совет, который возглавил товарищ Троцкий. Все красные партизанские отряды сводятся в единую регулярную Красную армию. - И уточнил, оттенив голосом: - Рабоче-крестьянскую Красную армию. Вашу армию. А ее тоже кормить надоть. Так что нескоро продразверстка ваша закончится. Скоро придут к тебе из Пензы товарищи рабочие. Жди. Мешки готовь.
И красные партизаны снова заржали.
Чувствовалось, что они как-то ощущают свое превосходство над сельскими жителями. И это превосходство, скорее всего, кроется не в идеологии, которой им промывают мозги, а просто в том потертом оружии, которые они держат в руках. "Винтовка рождает власть", - так, кажется, Мао сказал в сороковых годах. А сейчас восемнадцатый. Эти мужики в потрепанной униформе не могут так четко выразить свою мысль, как образованный китаец по имени Цзэдун, но чувствуют то же самое. И это чувство им нравится.
Анархистская революционная вольница, которую скоро "лев революции" Троцкий станет лечить расстрелами популярных партизанских командиров.
Угораздило же так попасть. Да что там попасть - вляпаться! Хуже, чем на эту Новую Землю, на которой меня убили. Долго я тут не протяну. Не с моим длинным языком жить при красных. "Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется". У них сейчас одно наказание за все - расстрел.
Только мне уже все по фиг. Я, наверное, теперь Агасфер. Тот самый "вечный жид", только не в собственной мумии по свету шатаюсь, а так вот переселяюсь незнамо как из тела в тело, из времени во время. И это открытие что-то меня не радует. Хотя всяко лучше банального небытия.
Через час неспешной прогулки на трясучей телеге среди зеленеющих еще дубрав остановились перед двухэтажным домом волостной управы в соседнем селе.
Молодой партизан, придерживая шашку, тут же пташкой взлетел на крыльцо и пропал, хлопнув дверью.
Военные повылезали с телеги, тут же принявшись смолить махорку.
К телеге подошел мужик, одетый, несмотря на тепло, в справный армяк, поздоровался с нами и поинтересовался:
- Как там у вас, Трифон, Лятошинский сад ноне - с урожаем? - И выщербился довольной улыбкой из густой бороды.
- А тебе какое дело? - ответил Трифон, сворачивая цигарку.
- Да вот хотим княгинюшку пощипать на яблоки-груши. Сушки на зиму нарезать. Им все одно столько не сожрать, хошь в три раза кишку удлини. А продать столько нынче негде. Да и вывезти нечем.
- А че мальцов не пошлете? - спросил Трифон, заклеивая цигарку языком.
- Дык, сам знаш, сторож-то у княгинюшки дюже злой. И берданка у него солью заряжена. Жалко мальцов-то.
- А свою дупу тебе, знать, не жалко? - усмехнулся Трифон, чиркая колесиком фронтовой зажигалки - самодельной из латунного патрона - и с наслаждением прикуривая.
Эту занимательную беседу дослушать не удалось, так как молодой партизан выглянул из двери управы и крикнул:
- Фершал, пошли со мной! Товарищ Фактор требуют.
Товарищ Фактор оказался субтильным молодым еще человеком, которому на вид не было и тридцати. На его белобрысой голове, стриженной довольно смешно - вся под "ноль", а на лбу короткий чубчик; так любили стричь мальчишек-дошколят в дни моего детства, - резко выделялись нафабренные чем-то черным огромные "буденновские" усы. Одет он был в шевиотовую гимнастерку защитного цвета без погон, а щегольские синие диагоналевые галифе были заправлены в желтые сапоги со шнуровкой по всей голени. На обычном офицерском поясе висела порыжелая нагановская кобура. Холодного оружия товарищ Фактор не признавал.
- Вы врач? - спросил товарищ Фактор.
При этом он посчитал совершенно ненужным со мной здороваться. Но не преминул высверлить мой мозг белесыми глазами в рыжих ресницах и по-жандармски "прочитать у меня в сердце".
- Нет. Фельдшер, - ответил я, решив не представляться, если со мной не здороваются.
Ибо не фиг.
- На вас выпала благородная задача вернуть к жизни великого революционера, который начинал бороться с проклятым царизмом еще в конце прошлого века в Бунде. Проникнетесь этой ответственностью, ибо права на ошибку у вас нет. Товарищ Нахамкес должен жить и вести угнетенные трудящиеся массы к светлой социалистической будущности.
Товарищ Фактор заложил левую руку за пояс, а правой, сжав ее в кулак, стал неуемно жестикулировать. Чувствовалось, что в таком трансе, в который он себя сейчас загонял, он мог говорить часами.
- Вы только проникнитесь своей миссией и ответственностью - вылечить такого великого человека. Одного из отцов русской революции…
Тут мне вся эта комедия надоела, и я невежливо перебил увлекшегося оратора:
- Может, вы меня сразу расстреляете?
Товарищ Фактор замолчал и застыл, будто наткнувшись на неожиданное препятствие.
- Зачем? - удивился он недоуменно. Даже его мелкие круглые глазки стали еще круглей и похожи на оловянные пуговицы. - А кто вылечит товарища Нахамкеса?
А я нарывался уже не по-детски. Агасферу все расстрелы - до одной дверцы…
- Да тот доктор, которого вы уже поставили к стенке, и вылечит. Я же не Христос, и товарищ Нахамкес - не Лазарь. Воскрешать мертвых не умею. Но подозреваю, что, когда вы закончите читать мне проповедь, товарищ Нахамкес благополучно переселится в Могилевскую губернию, в штаб к Духонину. Если вам так необходимо чудо, то не стоило беспокоить этим простого сельского фельдшера, а надо было выписать из Любавича цадика, чтобы тот это чудо совершил. Ему это не трудно. А мне так непосильно.
- Вы что себе позволяете? - взвизгнул товарищ Фактор. - Это контрреволюция! Вы подлый наймит буржуазии, призванный изничтожать верных сынов революции. Вы просто враг народа! Антисемит!!! Черносотенец!!!