- Конечно, Лев Захарыч, - заверил его, - как же без изменений. Революция - это всегда изменения. И должны они быть только в лучшую сторону. Я предлагаю кроме руководства перевязочным пунктом взять на себя также санитарное состояние в ротах. Для чего отобрать по одному грамотному бойцу и обучить его на санитарного инструктора роты. А для того чтобы это эффективно продвинуть, то дать ему командирские полномочия наказывать нерадивых. Конечно, полномочия эти ограничены исполнениями обязанностей по санитарному надзору за ротной кухней, отхожими местами и гигиеной личного состава. Иначе мы все быстро завшивеем и скатимся к эпидемии тифа в ротах. А оно нам надо?
- Добро, - согласился комиссар. - После отпуска докладную записку мне на стол. Такое начинание надо распространить на всю армию. А пока держите, - Мехлис вынул из кармана два листка бумаги, - это ваши отпускные свидетельства. На четвертый день жду вас тут в полдень. Работы ты мне прибавил, товарищ начмед. Но справимся. Должны справиться. И полномочия тебе дадим драконовские. Вплоть до привлечения нерадивых командиров к суду Ревтрибунала. А то анархисты какие-то из этих красных партизан, а не большевики.
Когда наша двуколка неторопливо отъехала от Лятошиновки за версту, Наталия Васильевна, которая всю дорогу таинственно молчала, вдруг громко зашипела:
- И что это значит, Георгий Дмитриевич?
- Ты это о чем, милая? - улыбнулся ей.
Какая же она красивая. Особенно когда сердится. Век бы сердил и любовался, как она мурзится.
- О свадебных подарках комиссара. Может, объяснишь, что это значит?
Сделал морду ящиком и спокойно ответил:
- Три дня отпуска, милая Наталия Васильевна, нам даны командованием бригады на совершение обряда венчания, каковой и состоится в селе Зубриловка, в которое мы и едем.
- То-то я смотрю, ты с собой бутыль спирта прихватил. Мужиков на свадьбе поить?
- Не без этого, любимая. Не только мужиков, но и их баб. Традиции в мелочах нарушать не следует тому, кто собирается нарушить их глобально.
А вокруг осень уже властно вступала в свои права. Для средней полосы России начиналась самое живописное время года. Лишь дубы пока сохраняли зеленый лист. Все остальные древа и кусты радовали глаз желто-красной гаммой цвета от лимонного до темно-бордового оттенков увядания. К тому же погоды стояли изумительные. Солнечные и еще теплые. Бабье лето.
- Но как венчаться, если ты мне даже предложения не сделал? - обиженно заявила баронесса.
- Это и будет, любимая, первым нарушением отживших традиций. Свадьба без обручения. Кстати, ты баню топить умеешь?
- Баню? Какую баню? - не поняла меня Наталия Васильевна.
- Самую обыкновенную, деревенскую каменку.
- Зачем? - удивилась она.
- Ну, хоть перед свадьбой-то помыться надо. Не идти же к венцу с запашком каретного сарая. Батюшка не поймет-с, - ухмыльнулся я.
- Вот тебе, противный. - Баронесса стукнула меня по плечу кулачком, совсем как когда-то Наташка из "путанабуса".
Реинкарнация. Не иначе. Вон как ноздри раздулись. Точно как у Наташки перед нападением албанцев в "Ковчеге", когда девчата по жребию запихнули ее в мой номер.
- Так ты еще смеяться надо мной будешь? - взвизгнула милосердная сестра. - Тогда еще получи! - И снова мне кулаком по плечу. И по шее.
- Люблю, когда ты сердишься, - улыбнулся я женщине.
- Тогда обойдешься без сладкого. - Баронесса отодвинулась, надула губки и засунула ладони под мышки. - И никакой койки до свадьбы!
На что я только хмыкнул и подстегнул вожжами кобылку. Молодая еще Наталия. Отлучалка пока не выросла.
Кобыла, рванув повозку, пошла ровной широкой рысью, и скорость двуколки существенно приросла.
Наталия Васильевна, враз раздумав на меня сердиться, привалилась к моему плечу и восхищенно залепетала:
- Прелестная у вас тут природа. Почти как у нас в Черной Руси. "Короче становился день. Лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась". Любите Пушкина?
- А кто его не любит, - ответил ей серьезно. - Пушкин - это наше все.
- Как здорово это вы сказали. Действительно, он наше все. К сожалению, все, что осталось от старого мира…
- Я думаю, что товарищи еще попытаются "сбросить Пушкина с корабля современности". Но этого у них не выйдет. Не справятся товарищи с Пушкиным. Калибр не тот.
- А зачем они будут отказываться от Пушкина? - возразила мне Наталия Васильевна. - Какая глупость!
- Затем, что он аристократ, крепостник, помещик, камер-юнкер и ездил в гости к царю. Разве этого мало, чтобы объявить его врагом народа? И за меньшее сейчас товарищи к стенке ставят.
- А как же русская культура? - удивилась баронесса.
- Русская культура для товарищей - всего лишь орудие великодержавного русского шовинизма в угнетении национальных меньшинств. У них своя культура будет насаждаться - пролетарская. Пролеткульт, не к ночи будь помянут.
Но судьбы культуры милосердную сестру волновали гораздо меньше, чем ее собственная судьба.
- Георгий Дмитриевич, скажите правду: зачем вам нужна эта свадьба? Я же вдова. Свободная женщина. Все, что вы хотите от меня, вы и так имеете. Даже больше…
- Эта свадьба нужна для того, чтобы на вас, разлюбезная моя Наталия Васильевна, не упал топор этой кровавой революции при любом исходе моей судьбы, - пояснил я ей свои резоны. - Так мы уберем баронессу в туман войны. А замуж за разночинца Волынского пойдет мещанка Зайцева. О чем отец Мельхиседек вам выдаст выписку из метрической книги нашего прихода. На основании справки о мобилизации Наталии Зайцевой в Красную армию. Вместе с этой справкой такая метрика - это ваш мандатный базис на будущее, если судьба заставит остаться на территориях, подконтрольных товарищам. Бюрократию большевики разведут такую, что царским чиновникам даже не снилась. Все, что Салтыков-Щедрин писал как юмор, будет реальностью. И жизнь настанет такая, что без бумажки ты букашка, а с бумажкой - человек.
- А вам самому что это дает? - теребила она меня на какие-то особые признания.
Не стал ее разочаровывать и сказал правду:
- Я просто буду мужем красивой женщины. Любимой женщины! Разве этого мало? Так как насчет баньки?
- Все я умею, - пробурчала баронесса, - даже коров доить. Война всему научит…
А сама улыбается до ямочек на щеках, и глаза шалые.
Двенадцать верст дороги резвой рысью пролетели быстро. Хорошую кобылку нам сосватал интендант Шапиро.
Припомнив, что ключи от дома у Трифона, уже в селе сразу свернул на соседнюю улицу к его подворью.
На нашу удачу, хозяин был на своем дворе и с характерным хеканьем долбил колуном по свежим срезам березовых чурбаков. А его младшие сыновья, погодки десяти и одиннадцати лет, на подхвате таскали колотые дрова и укладывали их в большую поленницу. По виду поленницы дров для растопки Трифонову семейству должно хватить на две зимы. Не меньше.
Сам Трифон был одет в расхристанную, без опояски кумачовую косоворотку с закатанными рукавами, штаны заправлены в высокие шерстяные носки, на ногах - опорки от сапог. Из-под войлочного шляпка на его лоб обильно струился пот.
- Бог в помощь, Триш, - крикнул ему через забор. - Я смотрю, ты скоро Стоянова переплюнешь по количеству дров.
Неизвестно какими судьбами заброшенный в наше село болгарин Стоянов был притчей во языцех, как самый справный и запасливый хозяин в округе.
- Его переплюнешь, куркуля. - Трифон с облегчением положил колун на колоду - появился повод законно сачкануть - и пошел открывать нам ворота, по пути распинывая ногами пестрых кур. - У него вокруг двора уже крепость цельная из дров сложена: хошь из пушки его шибай!
Трифон потянул половинку ворот и натугой стал ее открывать. Ворота у справного хозяина не скрипели, петли были вовремя смазаны дегтем.
- Заезжай, - скомандовал он, открывая настежь вторую створку ворот.
Мы не преминули воспользоваться любезным приглашением и послали лошадь во двор. Не на улице же нам отсвечивать полковым богатством.
- Ну, здорова, Митрич, - широко распахнув объятия, залапал меня мужик, стуча по спине, как только я слез с двуколки. - Рад видеть целой тушкой. А то я уж тя похоронил грешным делом. И свечку за упокой в церкви поставил, и отпевание отцу Мельхиседеку заказал. Сказывали лятошиновские бабы, что стрельнули тебя товарищи в другой день.
- Нашел кому верить - лятошиновским бабам! - засмеялся я непроизвольно. - Не дождетесь! Вот, знакомьтесь. Это Трифон Кузьмич Евдокимов - суровый артиллерист, хозяин и надежный глава большого семейства. А это моя невеста - Наталия Васильевна.
Баронесса, сидя в двуколке, вежливо ему поклонилась одной головой.
- Доброго вам здравичка, - поклонился мужик в ответ и, повернувшись к крыльцу, громко гаркнул: - Жена, квас тащи! Гости у нас с дороги.
Младший Тришкин малец тут же подорвался со двора в избу - продублировать тятин приказ.
На крыльцо вышла беременная баба с торчащим уже на нос животом. В руках она держала обливную крынку.
Трифон, взяв у жены из рук крынку, протянул ее в двуколку баронессе:
- Не побрезгуйте, барыня, нашим угощением.
- Я не барыня, - улыбнулась ему Наталия Васильевна, да так, что Тришкина жена моментально потемневшим глазом взревновала своего мужика до смерти.
- Это нам товарищи от щедрот шмотья подкинули, - пояснил я наши обновки. - А так Наталия Васильевна - городская, с Западного края, с города Гродно. Совсем не барыня.
Жена Трифона поджала губы, завистливо глядя на венгерку баронессы.
А сам Трифон, собственнически облапив торчащий живот жены, похвастал мне:
- Смотри, Митрич, это уже послевоенное производство.