- Спорное утверждение, - хмыкнул я, и начал загибать пальцы. - Во-первых, не только за неделю до принятия сана, но и три дня после него. Во-вторых, не сухари и воду, а воду и сушеный горох. Десять горошин в первый день поста, девять во второй, ну и так далее, до одной. В-третьих, не только на заре, потому что проводит эти дни в пещерах под монастырем, и заря там, или же закат - под землей не разобрать. Да к тому же воды в пещерах хватает хватает - пей-не хочу, - прямо со стен и сочится, иной раз так и целыми ледяными ручейками.
Тумил покосился на меня, скорчил на мордашке выражение "пришел Ржевский и все опошлил", но ничего не сказал.
- Интересно, а когда брат Шаптур вернется, тоже ведь, наверное, празднество устроят? - спросил он, после недолгого молчания.
- Я бы не рассчитывал.
- Почему? - удивился парень. - Разве правильно не отпраздновать выздоровление государя?
- На то, что вернется, не рассчитывал бы, - ответил я, но, разглядев в глазах послушника недоумение, вздохнул, и пояснил свою мысль: - Если он царя не вылечит, его, скорее всего, или казнят, или упекут в обитель с самым живодерским уставом из существующих.
- А что же, в то что брат Шаптур его исцелит, ты, значит, не веришь? - поинтересовался Тумил.
- Ну зачем? - я пожал плечами. - Может и вылечит, конечно, лекарь-то он очень даже неплохой. Но тогда Шаптура уж точно ждать не следует.
- Это отчего же? - мальчик захлопал глазами. - Ведь все же тогда сложится хорошо.
- Конечно, хорошо. И для царя, и для примаса. Он-то Шаптура в столице и придержит, а если сможет, так и в личные лекари определит Кагену. Под своей, значит, пастырской опекой.
- Ему-то с того выгода какая?
- Ты у нас такой дурак, от молебнов, или как? - язвительно фыркнул я. - Головой подумай, она тебе дана не только для того, чтобы в нее есть. Трехсот лет не прошло с тех пор, как примас с царем выясняли, кто в стране главнее.
- Так Лжесвятитель же был ересиарх! - возмутился такому сравнению Тумил.
- Конечно, ересиарх, - кивнул я. - Потому что проиграл. А кто победил, за тем и правда. Кстати, знаешь почему он проиграл, и имя его было предано проклятию?
- И почему? - мальчик поглядел на меня исподлобья.
- Потому что к тому моменту едва полвека миновало с той поры, как Ашшория приняла слова Святых Посвященных. В равнинной-то части страны старые культы повытравили к тому времени, или Слову Троих подчинили, а вот в горной князья и витязи верили, все больше, по-старому, а примаса ни во что не ставили. И, вот ведь совпадение, в царской гвардии горцев было большинство, - я вновь усмехнулся. - И чего ты смотришь-то так, словно на мне цветы расти начали, или узоры разноцветные проступать? Никакой такой я тебе сейчас тайны не открываю, все в хрониках есть.
- Знаешь что, брат Прашнартра? - в сердцах сказал Тумил. - Тебя иной раз как послушаешь, так прям и жить не хочется! Зачем ты мне это сейчас рассказал? Для чего мне оно? Погоди, я понял, кажется… Ты веру мою испытываешь, искушаешь, проверяешь смогу ли я стать монахом, достоин ли, верно?
- Веру можно испытывать лишь тогда, когда она имеется, - я облокотился на теплую еще от дневного солнца стену, и прищурил глаза. - А у тебя всей веры - дюжина заученных наизусть молитв, смысла которых ты и наполовину не понимаешь, да прочитанная по обязанности Книга Деяний Троих. Как ты вообще в послушники-то попал? Сын князя все же, не хрен собачий.
- Да… - расстроенно пробормотал паренек, махнул рукой и на какое-то время замолк, затем тяжело вздохнул, и произнес совсем уж невесело: - У отца только и богатств всего, что княжеский титул. А на деле, пара нищих горных деревенек и крепостица на скале, которую ни защищать некем, ни отреставрировать не на что.
Ну прям классика: "Ковры молью проедены, овцы давно съедены, бриллианты фальшивые, скакуны паршивые".
- И старших братьев, поди, у тебя целый табун?
- Ага, - кивнул Тумил. - Шестеро. Да трое сестер, тоже старших, а им же приданное надо. Я-то последыш. Ну и… Не хватило в общем у отца денег, чтобы мне кольчугу, коня и саблю справить.
Он с отсутствующим видом начал разглядывать окружающие горы. Ну, ясно, что разговор для него неприятен.
- Не грусти, - вздохнул я. - Тут жить тоже можно. Иной раз даже и долго, - вон, на меня только, старого, глянь. А витязей убивают уж больно часто.
- Ну да, - неискренне согласился паренек, и тяжело вздохнул.
- Ладно, время позднее, а завтра еще брата Шаптура провожать. Пора по койкам, - я попытался встать, и рухнул обратно на скамейку, схватившись за спину. - Ах ты ж, Трех Святых и всю Небесную Дюжину, об пень-колоду в душу-печень да внахлест! Помоги-ка встать, "внучок"…
- Это тебе, брат Прашнартра, за твою злоязыкость боги больную спину послали, - пробормотал Тумил, но подняться помог.
- Да кабы только это… - прокряхтел я, припоминая свою встречу со светоносным существом. - Еще всяких молодых да резвых, которых в детстве пороли мало, чтобы чужую старость уважали. Прислони-ка меня к стеночке.
- Ох и вредный же ты дед, скажу я тебе, - хмыкнул парень. - Но умный.
- Это точно, - согласился я, постепенно распрямляясь. - Полная спина ума.
- Тебе может помочь дойти до кельи?
- Дохромаю, - отмахнулся я. - Не впервые прихватывает. Иди, отдыхай тоже, завтра вставать раньше обычного. И кушак завяжи, а то штаны потеряешь!
В столицу Шаптура провожали до восхода, в полумраке еще, всем личным составом. Брат-кормилец ему в дорогу каких-то вкусностей напек, мы гимн пропели, и на том, в общем-то, все. Жизнь в обители вошла в привычную колею: молитвы и работа.
Я с Тумилом перед этим, правда, успели столько рыбы в монастырские закрома натягать, что в ближайшие дни рыбалка ну никак не намечалась, так что пришлось работать по-настоящему. Не то чтобы я совсем уж надрывался, но менять черепицу на крыше одной из многочисленных часовен, мне кажется, можно было и кого помоложе загнать. Я б вот лучше в птичнике потрудился, может? Там иной раз и яичко едва снесенное умыкнуть можно, покуда не видит никто…
Три дня мы с этой черепицей проваландались, потом еще два переделывали. Ну а на шестой день после отъезда брата Шаптура в Аарту, он как раз к ней бы и подъезжать был должен, в монастырь примчался всадник на взмыленной лошади.
Одет он был не слишком богато, дорогой сбруей или статью скакуна похвастаться тоже не мог, однако настоятель принял его без промедления. Я вот сразу подумал, что это не к добру. И, надо сказать, не ошибся.
Время, когда прибыл наездник, было уже почти обеденное, так что все, кто был свидетелем сего появления, довольно скоро выкинули его из головы. Каково же было разочарование братии, когда, в урочный час явившись в трапезную, никаких приготовлений к обеду мы не обнаружили - лишь заманчивые запахи с кухни, обычно более сильные к этому моменту, дразнили наше обоняние.
Зато на специальном возвышении, где обычно питается Совет Благих, все монастырское начальство уже присутствовало не только в полном составе, что само по себе иногда бывает - ну мало ли какое объявление порой надо сделать, до того как на столы подавать? - но и с лицами напоказ выражающими вселенскую скорбь. А вот это уже было плохо. Это уже грозило отсутствием обеда.
- Братья мои! - поднялся с места настоятель, когда все расселись по местам. - Скорбные вести достигли нашей обители! Три дня назад умер царь Каген!
- Ну точно обед отменяется, - пробормотал я себе под нос. - Да и ужин, пожалуй, тоже.
Привычно расположившийся рядом со мной Тумил, от такой непочтительности к скорбной торжественности момента, сделал большие глаза.
- Великий владыка покинул нас, дабы в свете Святого Солнца воссоединиться в божественных чертогах со своими предками, - продолжал меж тем Тхритрава. - Путь его ныне темен и полон опасностей, но молитвы и жертвы истинно верующих помогут его душе преодолеть все препоны, а потому вечером, и трижды в день в течении седмицы, мы будем проводить посмертные службы за почившего государя. Молитвами и постом осветим ему дорогу! Нынче все вы, кроме тех, кого брат Круврашпури отберет для приготовлений к первому богослужению, возвращайтесь к своим делам. Я объявляю в монастыре неделю поста Скорби!
Трудно сказать, насколько отец-настоятель своей речью воодушевил остальных монахов, но вот меня, откровенно говоря, не очень. Я бы даже сказал, очень не очень, так, что аж совсем не воодушевил.
- Что ж теперь будет-то? - озабоченно спросил Тумил, когда мы вышли из трапезной.
- Пост Скорби будет, не слыхал что ли? - ответил я. - Жрать будем один раз в день, после захода солнца, и только по маленькой мисочке пустой каши, приготовленной на воде.
- Да я про смерть царя, - слова про грядущую голодную неделю он, со свойственным его возрасту оптимизмом, всерьез не воспринял. - Что скажешь?
- Ну, если бы Каген еще не помер, я бы сказал: "Да чтоб ты, гадина, сдох", - пацан аж поперхнулся. - Погоди, через недельку священной голодовки ты будешь со мной полностью согласен.
- Вот что ты за человек такой, брат Прашнартра? - возмутился послушник. - Царь умер, а ты все о еде!
- Жрать хочу, потому и о еде, - огрызнулся я. - Каждый день кто-то дуба дает, что ж теперь, совсем что ли снедать прекратить?
- И ты вовсе не думаешь, что теперь будет со страной?
- А что, страна думает о том, что будет со мной? - я фыркнул. - Ничего с ней не станется. Посадят на престол нового царя, да и пойдет все по-старому.
- Но у царя, да пребудет дух его в Свете, нету сыновей.
- Был один, да погиб уже почти год как, - буркнул я.