Я понимаю, что этот лохматый профессор подводит меня к закономерному вопросу и задаю его:
- Но почему всем этим полудикарям все удавалось? Как они могли уничтожать империи?
- А-а! - Нефедов многозначительно поднимает вверх толстый указательный палец. - Все дело в такой особой штуке, которая называется "пассионарность". Ты про теорию этногенеза слыхал?
Отрицательно качаю головой.
- Правильно, и не можешь ты ее знать! - рыжую бороду разрезает белозубая улыбка. - Потому что официально ее нет. Она есть - и ее нет. Такой вот парадокс.
- А что за теория-то? - нетерпеливо спрашиваю я. - В чем ее суть?
- Это самая важная теория на свете, - важно заявляет Нефедов. - Ее придумал и развил в своих работах человек, которого я имею честь называть своим учителем. Его зовут Лев Николаевич Гумилев. О поэте Николае Гумилеве знаешь?
На этот раз я киваю.
- Был такой поэт, белогвардеец, представитель упаднического течения акмеистов. Как враг трудового народа, расстрелян сразу после Гражданской войны, в двадцать первом году.
- Сам ты представитель упаднического течения… - обижено ворчит профессор, со вздохом выливает в стакан остатки вина. - Николай Гумилев писал чудесные стихи. Кстати, он был мужем Анны Ахматовой. А Лев Николаевич - их сын, понимаешь?
- Ага. На детях гениев…
- Я тебя сейчас прогоню, - с угрозой в голосе рычит Нефедов. - Комментарии свои зажми в горсть. Или слушай - или проваливай. Понял?
- Все, все, понял! - я поднимаю руки ладонями вверх, демонстрируя полную лояльность.
- Значит, теория этногенеза… Суть ее такова: каждый этнос проходит в своем развитии ряд периодов или фаз, от рождения до гомеостаза, то есть гибели. Смена фаз обуславливается уровнем пассионарности в этносе.
- А что такое пассио… ну, вот это слово?
Нефедов воодушевляется, пятерней лохматит волосы.
- Это, на мой взгляд, самое интересное в учении Льва Николаевича. Пассионарии - такие специальные люди, особи с избыточной энергетикой, способные изменять окружающую среду и готовые пожертвовать собой ради своего этноса.
- Герои, что ли?
- А? - Нефедов не сразу понимает меня. - Ну, можно и так сказать. Лев Николаевич проанализировал биографии массы исторических деятелей, таких, как Наполеон, Александр Македонский, Сулла, Ян Гус, Жанна д’Арк, протопоп Аввакум, Ганнибал, Чингисхан и обнаружил, что всех их объединяет одно: они активно стремились изменить мир вокруг себя, и стремления эти не были продиктованы ни желанием получить материальные блага, ни славу, ни власть. Более того - многие из пассионариев гибли, сознательно жертвуя собой ради других…
Я смотрю на чистую страницу блокнота. Все, что рассказывает мне этот полупьяный историк, очень интересно, но журналистское чутье подсказывает мне - интервью из этого не получится.
Нефедов тем временем переходит к причинам появления пассионариев, упоминает "энергию живого вещества биосферы", описанную академиком Вернадским и вдруг замолкает, с подозрением глядя на меня.
- Э, Степан, да ты меня не слушаешь?
- Слушай, слушаю…
- Ну… и что ты думаешь?
- Думаю… Думаю, что десяток "людей длинной воли" нам бы не помешал.
Нефедов мрачнеет. Сдвинув густые брови, он принимается буравить меня взглядом, потом тихо, даже вкрадчиво, спрашивает:
- А кто, по-твоему, "люди длинной воли"?
Странная смена настроения профессора мне не очень понятна. Вспомнив свои видения, я уверено отвечаю:
- Ну, Есугей-багатур, например. Или кераитский царевич Нилха-Сангум…
- Ясно, - горько усмехается Нефедов. - Мне, дураку, с самого начала надо было допереть… Стреляет он… Прокололись вы, товарищ… кто вы по званию? Для старлея юны еще. Лейтенант? Так вот: прокололись вы, товарищ лейтенант. Тщательнее надо готовиться к оперативной работе. Нилха-Сангума к пассионариям причислить нельзя ни под каким видом. Того же Рене Груссе почитайте. Так и передайте вашему начальству. А теперь все, разговор окончен. Потрудитесь выйти вон!
"Что за ерунду он несет? - думаю я и тут же в голове вспыхивает догадка: - Да он же принял меня за гэбэшника!" Надо спасать положение. Перехожу на "вы" и говорю:
- Извините, товарищ профессор, но это ошибка. Вы не за того меня принимаете. Я, правда, журналист…
- А я - папа Римский, - машет рукой Нефедов и вдруг вскакивает. Держа руки по швам, он орет: - Политическая целесообразность для каждого советского историка всегда превалирует над так называемой исторической правдой! Мы, советские историки, каленым железом выжжем всякий дуализм восприятия исторического процесса и скажем решительное "Нет!" тем ретроградам, что стоят на идеалистической платформе, искажая материалистический взгляд на историю. Даешь ленинизацию русского исторического процесса! Ура, товарищи! Бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овации. Все встают!
Слышится стук в дверь. Она распахивается и в номер входит дежурная по этажу, строгая дама с затянутыми в узел темными волосами.
- Что за шум? Товарищи, вы нарушаете правила поведения в гостинице…
- Шутю я! - дурашливо смеется Нефедов, кланяясь дежурной. - Ну, то есть балуюсь. Все, мамаша, будет тишина. Сейчас вот товарищ лейтенант уберется восвояси - и тишина-а-а…
Я встаю, убираю блокнот.
- Зря вы так, товарищ профессор. Ошиблись вы.
- Это вы ошиблись, - ухмыляется Нефедов. - Всего вам… недоброго!
"Интервью не будет. Зато будет нагоняй от Ящера. Черт, что ж я такой невезучий-то?", - мысли в голове ползут одна мрачнее другой. Смотрю на часы - пора ехать на тренировку. Что ж, хоть там у меня все получается…
"Накрывает" меня в лифте. Вспышка, ощущение падения - словно этот самый лифт оборвался и летит вниз - и я уже где-то очень далеко от Казани. Далеко и по расстоянию, и по времени…
По выжженной степи медленно полз большой торговый караван. Скрипели колеса телег, запряженных круторогими быками, не спеша вышагивали верблюды. Горячий ветер трепал одежду погонщиков, ерошил гривы лошадей, вздымал высоко в небо белую пыль.
Хозяин каравана, богатый пекинский купец Юнь-Су, поставщик императорского двора, покачиваясь в седле, довольно улыбался. Он выгодно продал в столице Тангутского царства шелка и фарфоровую посуду, по бросовым ценам купил там высоко ценимые вельможами из свиты императора соболиные меха, голубую бирюзу, острейшие хоросанские клинки и теперь подсчитывал барыши.
Особую радость купца вызывали одиннадцать рабынь, сидевших в плетеных корзинах, притороченных к спинам верблюдов. Юные девы из Хорезма, обученные игре на скрипке-гиджаке и танцам, предназначались для услады императора Цзинь. Это был очень дорогой товар. За каждую из рабынь Юнь-Су рассчитывал получить не менее трех сотен связок монет.
Конечно, драгоценный груз еще нужно довести до границ Поднебесной, но купец не тревожился за безопасность каравана. Ныне монголы уже не те, что прежде, во времена яростного Хабул-хана. Теперь они заняты внутренними распрями, войной друг с другом, а самое сильное и многочисленное из их племен - татары - дружественно империи.
Конечно, всегда есть вероятность столкнуться в степи с небольшой шайкой разбойников, но на этот случай имеется отряд стражников, и не просто стражников, а императорских гвардейцев, каждый из которых в бою стоит десяти степных грабителей.
Купец поправил полотняный зонтик, защищавший его от палящих лучей солнца, повернулся и посмотрел в хвост каравана. Гвардейцы ехали тесной группой, завернувшись в серые покрывала и опустив головы. Тонкие длинные копья покачивались в такт движения коней. Юнь-Су знал, что их дремотное спокойствие - всего лишь иллюзия. Он не раз видел, как умеют биться эти опытные, бывалые люди. Да, поводов для беспокойства нет - каравану решительно ничего не угрожает.
Но когда впереди на вершине холма появился одинокий всадник, купец встревожился. Он ощутил леденящий ужас, точно наяву увидел призрака. Начальствующий над стражниками каравана десятник Ши-Цзо тоже заметил незнакомца и во главе пятерых бойцов поскакал к нему, оставляя за собой пыльный след.
Всадник неподвижно возвышался над степью, наблюдая за приближающимися воинами. Несмотря на жаркий день, его высокую фигуру скрывал толстый войлочный плащ, голову венчала меховая шапка-малгай. Ветер развевал длинную рыжую бороду, шевелил гриву белого жеребца. Оружия видно не было, но весь облик всадника дышал скрытой угрозой.
- Ты кто? Что тебе нужно? - хрипло пролаял от подножья холма Ши-Цзо. Жилистый, в стальном шлеме, он держал наготове тяжелый многозарядный арбалет. Через лоб и щеку десятника шел уродливый шрам, придававший его лицу выражение крайней свирепости.
- От тебя, воин, мне не нужно ничего! - звучным голосом ответил всадник.
- Тогда убирайся!
- Я на своей земле, - усмехнулся в усы незнакомец.
- Он не похож на монгола, - с испугом сказал десятнику один из гвардейцев. - У него разные глаза - один синий, другой зеленый… На последней стоянке погонщики что-то говорили о жутком демоне с разными глазами, объявившимся в степи…
- Я сказал - убирайся! - упрямо повторил Ши-Цзо, подняв арбалет.
- Ты гонишь меня? Почему? - удивился разноглазый. - Степь большая…
Палец десятника нажал на спусковую скобу. Ши-Цзо участвовал во множестве битв и знал - чтобы победить, стрелять нужно первым. В том, что человек на холме несет угрозу каравану, он не сомневался.
Тетива арбалета басовито загудела, тяжелая черная стрела свистнула в воздухе. Казалась, сейчас она выбьет всадника из седла…
Движением плеч сбросив на землю войлочный плащ, разноглазый в последний момент отклонился в сторону и стрела пронеслась в ладони от его шеи.