16-летний Конан участвует в соревновании на выживание в Шадизаре. Приз - алмаз "Лунная льдинка".
Гидеон Эйлат.
Лунная льдинка
Когда смрадный и многоголосый вечер вступил в свои права, затянув сумраком торговые шадизарские улочки, эту девушку облюбовал Очаровашка. Она назвала его так, едва заметив. Вовсе не в насмешку. Не за горб, которому позавидовал бы дромадер пустыни, не за плоскостопные и разные по длине ноги, не за идиотскую ухмылку и скошенный крысиный подбородок. За величину кошелька, что чарующе позвякивал в такт утиной походке.
Заметив в глазах стройной молодой девушки искорки алчности, он, казалось, прибавил ростом. Природа обделила его статью и красотой, но ему как-то ни разу не довелось об это всерьез пожалеть. Говорят, не родись красивым, а родись богатым. Слыша звон золота, шлюхи под фонарями никогда не отвечали ему надменным "отстань, урод"; околдованные желтым блеском монет, в ласках они проявляли чудеса изобретательности. И восклицали потом, сгребая заработанные деньги слегка дрожащими от волнения руками: "Вот это куш! Да ты просто очаровашка! Приходи еще, красавчик, тут теперь все твое!"
Он оценивающе посмотрел на избранницу. Еще издали зоркие глаза выхватили ее из полутора десятков гуляющих девиц в красных платьях, которые группами и поодиночке толклись у перекрестка и подзывали, а то и за руки хватали хорошо одетых горожан. Она стояла в стороне от других - высокая, с броской внешностью. Шлюхи зловеще косились на нее, мужчины с головы до ног облизывали похотливыми взглядами.
Очаровашка частенько заживал по этим улицам, но ни разу ее не встречал. Иначе и быть не могло; она появилась только сегодня. И сразу из-за нее вступили в схватку двое сутенеров, которые прежде неплохо ладили друг с другом. Побежденный ушел, скуля и баюкая сломанную челюсть, победитель услышал томное: "Ладно, цыпленочек, будь по-твоему" - и оставил ее в покое, уверенный, что завтра утром получит свою долю выручки, а может быть, и ласки.
Она успела грубо отшить нескольких жуликоватых на вид безденежных сластолюбцев, но при виде Очаровашки не колебалась ни мгновения. Сразу кивнула с улыбкой и ушла с ним в извилистый и мглистый переулок, а вслед полетело чуть ли не хоровое: "Сука!" Золото в атласном кошельке волнующе позвякивало, а сталь, греясь между красным шелком платья и нежной кожей бедра, ждала своего мига.
В углу скрипнула половица - нет, не померещилось, в третий-то раз никак не могло померещиться. Словно вторя ей, скрипнули от отчаяния его зубы. В глубине дома прошуршал тяжелый засов, лязгнула щеколда, клацнул замок - все, обратный путь отрезан! А впереди и вокруг ждут в кромешном мраке слуги ростовщика, и не с пустыми руками ждут - видел он их дубинки и кинжалы вчера при свете дня, когда бродил по огромному дому под видом заезжего краснодеревщика, осматривая комнату за комнатой и чинно внушая хозяину: "Здесь бы ковер туранский в аккурат лег, ваша милость, есть у меня один - дороговат, но до чего ж роскошен! Да и сносу не знает. А вот ту мы, с вашего позволения, кроватку бы поставили под балдахином, оно понятно, что кроватка в спаленку нужна, да ведь они и в гостиной не помеха. А жаровенку я б заменил, больно уж ваша невзрачная; только пожелайте, мы вам из витой бронзы доставим, настоящей аквилонской работы".
Вчера ему казалось, что годы проведенные в подмастерьях у знаменитого умельца, не пропали втуне, - ростовщик внимал, разинув рот, у его домочадцев блестели глаза, когда молодой немедиец, прилично одетый и с располагающей внешностью, со знание дела описывал то или иное чужеземное мебельное чудо, которое он брался доставить через неделю. В конце концов ударили по рукам, и лжекраснодеревщик получил задаток - сумму, надо сказать, смехотворную. Зато уходя, он знал главное: где в этом доме хранятся деньги.
Замок на входной двери уступил легко и беззвучно; с отмычками лжеремесленник управлялся куда сноровистее, чем с долотом и теслом. Впрочем, и долото сгодилось - оно пролезло в замочную скважину и приподняло засов, а вскоре петля на кончике бечевки, пропущенной между дверью и притолокой, затянулась на конце засова. Дверь отворилась без скрипа - не зря перед этим он, набрав полный рот орехового масла, струйкой выпустил его в щель, за которой находились литые чугунные петли. Ухмыляясь, он переступил через порог и угодил в ловушку.
Снова заскрипела половица, и он, даже не напрягая слух, уловил сопение. Кто-то таился во мраке… Возможно, ждал сигнала…
Справа под дверью появилась желтая полоска. Вор напрягся, выставил перед грудью долото - остро заточенное, оно сойдет за кинжал, если придется защищать свою жизнь. Дверь резко распахнулась. За ней стояли люди с факелами и фонарями. Пламя ярко освещало равнодушные, нисколько не удивленные лица.
Долото полетело на пол - сопевший во тьме человек с дубиной давно рассчитал удар. В грудь вора уперся клинок. Почти к самому лицу приблизился факел.
- Это он, - блеклым голосом сообщили хозяину дома.
- Ну так вот, выехали, значица, мы за ворота, добрались до лесочка - его отсюда видать, с южной башни, - рассказывал мечник, баюкая на коленях правую руку; рану под грязной повязкой жгла подозрительная мазь, второпях наложенная пьяным коновалом. - Добрались, значица, а навстречу - шасть из-за деревьев! Здоровенные лбы, такими хоть заместо таранов ворота крепостные просаживай. У каждого топор, что твой жернов, на башке шлеп с прорезями для глаз, а на щите трое таких, как ты, влежку уместятся, провалиться на этом месте, ежели вру! Бегут на нас и ревут, с деревьев аж листья сыплются. Ну, тут мы им и задали перцу!
- Ага, задали, - ухмыльнулся Конан и повел рукой вокруг себя - на площади у ворот вповалку лежало около двух десятков мертвых охранников, которых перевезли в Шадизар с лесной опушки, где неизвестная шайка подстерегла караван Халима Баши. Самого Халима, угодившего под разбойничьих топор, его родственники забрали еще утром.
- Так я ж тебе об чем толкую, - не обиделся раненный, - этакие бугаи и без топоров накинутся - цел не будешь! Да ты и сам погляди, вон они валяются.
Конан покосился туда, где лежали бандиты. Он уже видел их, сам помогал грузить на телеги изрубленные тела. Да, парни как на подбор, и рожи у всех зверские, встретишь такого в темном переулке - еще неизвестно, уйдешь ли живым. Он поражался их храбрости - всемером, да против доброй полусотни! И зачем? Ну, отбили бы караван, так куда после деваться с "горячим" товаром? В лесочке не спрячешь - уж больно мал лесочек-то. А кругом - голая степь, и сотник городской стражи вмиг отрядит погоню на быстрых конях, и с солдатами обязательно поедут родичи Халима Баши - не допустят, чтобы разбойники откупились от блюстителей закона.
- Стало быть, вся шайка полегла?
В глазах раненного мелькнула настороженность. И сразу исчезла, но Конан уже понял, что сейчас услышит ложь.
- Ага, всех кончили. Шакалам шакалья смерть.
- И не пропало ничего? - с улыбкой поинтересовался Конан.
- В смысле? - Настороженность вернулась.
- Ну, из товаров?
- Все цело. - Раненый насупился и отвернулся.
- Я слыхал, у Халима камешек был, - сказал киммериец нарочитой беспечностью.
- Мало ли кто чего слыхал, - угрюмо вымолвил страж каравана.
Конан подступился к нему почти вплотную, заглянув в глаза и дружелюбно произнес:
- Кром! Да брось ты темнить, приятель! Я ж чего спрашиваю - меня сам Халим звал к себе в охрану, да тут, - он с горечью усмехнулся, будто вспомнил что-то малоприятное, - работенка одна подвернулась, сулили большие деньги, а вышел собачий хвост без шерсти… Халим прямо так и говорил: надо камешек один в Аренджун отвезти, помимо прочего товара. Больно ценный камешек, много лихих людей на него зарится.
Раненный отстранился, раздраженно зыркнул на киммерийца и сказал:
- Вот что, мил человек. Я тебя знать не знаю, может, ты и правду говоришь, да только нам Халим ни про какие камешки не рассказывал. В Аренджун мы ехали, это верно, а что везли - меня не касается. И тебя тоже, если хочешь знать. Ступай-ка ты с миром, а то шепну халимовой родне, что ходят тут всякие, вопросы задают…
- Да к чему их задавать, коли у тебя и так все на роже написано, - рассмеялся Конан. - Не хвастай, приятель: не всю вы банду положили. Баши камешек за пазухой держал, кто ему черепушку развалил, тот и ушел с добычей. Караван-то им без надобности был, драку они только ради Лунной Льдинки затеяли.
Мрачная неразговорчивость охранника была красноречивее любых словесных подтверждений. Но Конану этого показалось мало. Он с печальным вздохом снял с пояса тощий кошелек, развязал, вытряхнул на ладонь три монеты. Посмотрел на раненного и ничуть не удивился перемене в его лице. Впрочем, любезная улыбка сразу сгинула, как только две монеты из трех вернулись в кошелек.
- Ладно, язви тебя Кром. - Конан снова тяжко вздохнул, вынул монету из кошелька, протянул охраннику. - А третью не получишь! - грозно заявил он. И тут же смягчился слегка: - Да имей же ты совесть, приятель! По миру меня пустить хочешь?
- Угадал ты, мил человек, восемь их было, - признался раненый, запихивая деньги под кровавую повязку. - Восьмой убег с камешком. А куда убег - не пытай, ей-ей, не знаю.
- Что ж вы восьмого-то упустили, а? - осуждающе спросил киммериец. - Догнать не смогли?
Его слова задели охранника за живое.