Макс направился прямо в туннель. Пройдя ярдов пятьдесят, он уже пожалел о своем поступке и даже немного запаниковал; здесь было темно, как в могиле. Зато идти здесь было гораздо легче, стенки туннеля были совершенно гладкими, так как ничто не должно мешать прохождению ударной волны. После нескольких минут торопливого, хотя и на ощупь, продвижения по туннелю, когда глаза его адаптировались к полной темноте, он различил впереди еле заметный серый круг. Тогда он побежал – сначала рысцой, а затем, подгоняемый страхом перед этим местом, – со всех ног.
Когда Макс достиг выхода, сухое горло его горело, а сердце колотилось как сумасшедшее; потом он бросился вниз по склону, не обращая внимания на то, что почва под ногами сразу стала хуже, когда он покинул туннель и побежал по служебной тропе. Он не замедлял своего бега, пока не оказался около опоры кольца, опоры такой высокой, что кольцо, которое она поддерживала, казалось снизу совсем маленьким. Здесь он остановился и попытался справиться со своим дыханием.
Что-то ударило его сзади и сшибло с ног.
…Он поднялся, ничего не понимая и шатаясь, как пьяный. Постепенно он вспомнил, где находится, и понял, что на какое-то время потерял сознание. Одна из его щек была в крови, ладони и локти ободраны. Только рассмотрев все это, он осознал, что случилось: прямо над ним прошел поезд.
Не так близко, чтобы убить, однако достаточно близко, чтобы ударная волна сбила его с ног. Это никак не мог быть "Ассегай"; он поглядел на звезды и снова убедился в этом. Нет, это был специальный, дополнительный, – и Макс выбежал из туннеля всего за какую-то минуту до него.
Тогда его затрясло, и прошло много минут, прежде чем он взял себя в руки. Потом он направился по служебной тропе со всей скоростью, на какую было способно его избитое тело. Еще через какое-то время он обратил внимание на странное обстоятельство: ночь была совершенно безмолвной.
Но ведь ночь не бывает безмолвной. Никогда. Уши Макса, с младенческого возраста привыкшие к звукам и голосам родных холмов, должны были бы слышать несмолкаемое переплетение разнообразных ночных звуков – шелест листьев на ветру, копошение его меньших братьев, пение древесных лягушек, стрекотание насекомых, крики сов.
Неумолимая логика подсказала Максу, что он лишился слуха – стал глухим как чурбан. Его оглушила ударная волна. Однако поделать с этим нельзя было сейчас ничего, так что он продолжил свой путь; мысль вернуться домой даже не пришла ему в голову. В глубине этой лощины, где опоры колец достигали высоты в триста футов, служебная дорога пересекла обычный проселок, он свернул на проселок и стал спускаться с холма. Первая его задача – добраться до такого места, где Монтгомери вряд ли будет его искать, – была выполнена. Теперь он был в другом водоразделе. Всего в нескольких милях от дома, и тем не менее, пройдя сквозь хребет, он оказался совсем в другой местности.
Он продолжал спуск еще пару часов. Дорога эта была совсем примитивной, пригодной разве что для телег, но все-таки получше, чем та, служебная. Где-то там, внизу, где холмы сменялись долиной, в которой жили "иностранцы", он найдет шоссе, проложенное параллельно магнитной дороге и ведущее в Земпорт. Именно Земпорт избрал он своим конечным пунктом, имея при этом более чем смутное представление относительно того, что будет делать, добравшись туда.
Луна светила теперь Максу в спину, и он шел довольно быстро. Кролик выпрыгнул на дорогу, присел на секунду, уставившись на него, и куда-то ускакал. При виде кролика Макс пожалел, что не захватил с собой малокалиберку. Спору нет, винтовка была очень старая, изношенная и стоила в таком виде гроши. К тому же последнее время становилось все труднее и труднее найти патроны для такого допотопного оружия, но кролик в котелке – это сейчас было бы великолепно, просто великолепно. Макс понял, что не только устал, но и ужасно голоден. Он только чуть поковырял свой ужин там, дома, а на завтрак ему, похоже, придется сосать лапу.
Вскоре внимание Макса переключилось с голода на звон в ушах, звон, который, к его беспокойству, становился все сильнее и сильнее. Он тряс головой и хлопал себя по ушам, но ничего не помогало. Ему не оставалось ничего другого, как смириться и перестать обращать внимание на этот звон. Пройдя еще с полмили, он неожиданно обнаружил, что слышит звук своих шагов. Он остановился как вкопанный; затем сильно хлопнул ладонями – и отчетливо различил хлопок сквозь продолжавший звучать в ушах звон. Дальше он пошел с полегчавшим сердцем.
В конце концов Макс оказался на уступе, с которого открывался вид на широкую долину. При лунном свете он увидел плавный изгиб грузового шоссе, ведущего на юго-запад, и даже смог различить флюоресцентные разделительные линии на его полотне. Он поспешил вниз.
Он приближался к шоссе и уже даже слышал рев пролетающих мимо грузовиков, когда заметил впереди себя огонек. Макс осторожно приблизился, уверенный в том, что это и не машина, и не фермерский дом. С близкого расстояния выяснилось, что там горит небольшой костер, который можно было увидеть только сверху, с холма; со стороны шоссе его заслонял известняковый выступ. Какой-то человек, сидя на корточках, помешивал содержимое большой консервной банки, пристроенной на камнях над огнем.
Макс подкрался еще ближе и теперь глядел на стоянку бродяги почти прямо сверху. До него донесся запах тушеного мяса, и рот его наполнился слюной. Разрываемый, с одной стороны, голодом, а с другой – врожденным недоверием горца к "иностранцам", он лежал неподвижно и смотрел. Вскоре человек снял посудину с огня и крикнул:
– Ты, там, кончай прятаться! Спускайся сюда!
Макс был слишком поражен, чтобы ответить сразу. Человек добавил:
– Иди сюда, к огню. Я не собираюсь нести его к тебе наверх.
Макс поднялся и вошел в круг света, отбрасываемого костром.
Человек поднял на него глаза.
– Привет. Бери стул.
– Привет. – Макс присел на другой стороне костра. Бродяга был одет даже хуже его самого и явно давно не пользовался бритвой. Однако и в этих лохмотьях он производил впечатление какой-то изысканной небрежности и держался с прямо-таки воробьиной самоуверенностью.
Человек продолжал помешивать месиво в своей посудине, а затем зачерпнул его ложкой, подул на нее и попробовал.
– Считай готово, – объявил он. – Четырехдневное рагу уже почти созрело. Бери себе тарелку.
Он поднялся, покопался в куче меньших банок за своей спиной и выбрал одну из них. Макс чуть помедлил, а затем сделал то же самое, остановив свой выбор на той, в которой когда-то был кофе и которая, похоже, с того времени больше не использовалась. Гостеприимный хозяин налил ему щедрую порцию тушеного мяса, а потом протянул ложку. Макс посмотрел на нее.
– Если ты не доверяешь тому парню, который пользовался ею до тебя, – рассудительно произнес бродяга, – подержи ее над огнем, а потом оботри. Что касается меня, то не беспокойся. Если микроб укусит меня, то погибнет в страшных мучениях.
Макс последовал совету, подержав ложку в огне, пока терпели пальцы, а потом вытер ее рубашкой.
Тушеное мясо было хорошим, а голод сделал его просто великолепным. Рагу состояло из жирного соуса, овощей и какого-то неопознанного мяса. Макс не стал ломать голову относительно происхождения составных элементов; он просто наслаждался едой. Через некоторое время хозяин сказал:
– Добавки?
– А? Конечно. Спасибо.
Вторая порция рагу насытила Макса и наполнила каждую клеточку его организма ощущением блаженства. Он лениво потянулся, наслаждаясь своей усталостью.
– Ну что, полегчало? – спросил бродяга.
– Да-да, еще как! Вот уж спасибо.
– Кстати, можешь называть меня Сэм.
– Ой, забыл. Меня зовут Макс.
– Рад с тобой познакомиться, Макс.
Макс несколько помедлил, прежде чем задать вопрос, беспокоивший его все это время:
– Э-э-э, Сэм? А как ты узнал, что я был там? Ты что, услышал меня?
– Нет, – ухмыльнулся Сэм. – Но твой силуэт рисовался на фоне неба. Никогда больше не делай этого, парень, а то как-нибудь это станет последним, что ты сделаешь.
Макс резко повернулся и поглядел на то место, откуда смотрел на костер. Конечно же, Сэм был прав. Это надо же так влипнуть!
Сэм продолжил:
– Давно в дороге?
– Что? Да, довольно-таки.
– И далеко ты собрался?
– Ну, наверное… довольно далеко.
Сэм помолчал, а затем сказал:
– Как думаешь, твои будут по тебе скучать?
– Чего? Откуда ты это знаешь?
– Что ты из дома сбежал? Но ведь ты же так и сделал?
– Ну да. Вроде того.
– Когда ты сюда притащился, видок у тебя был – прямо скажу. Может, еще не поздно все это дело послать, пока ты еще не совсем сжег за собой мосты. Подумай об этом, парень. На дороге – оно не сахар. Я-то это хорошо знаю…
– Вернуться? В жизни туда не вернусь!
– Что, так уж тебя достало?
Макс не отвечал, глядя на пламя костра. Ему было крайне необходимо разобраться в своих собственных мыслях, даже если для этого требовалось рассказать чужаку о своем, личном, – а этот чужак был какой-то очень легкий в общении. С ним говорить было просто.
– Слушай, Сэм, у тебя была когда-нибудь мачеха?
– Что? Как-то не припомню, чтоб у меня была такая штука. Меня целовал на ночь Центр развития брошенных детей центрального округа Джерси.
– Вот оно что!..
Макс, спотыкаясь, выложил всю свою историю. Сэм иногда прерывал Макса сочувственными вопросами, чтобы разобраться в невнятице его рассказа.
– И вот тогда я смылся, – заключил Макс. – Больше нечего делать. Ведь правда?
Сэм пожевал губами.