Зайдя во двор, Лука подивился его аккуратности, удивительной для человека, которого все привыкли считать сумасшедшим. Откуда-то выбежала старая лохматая собака, похоже, та самая, которую он снимал на площади, повиляла ему хвостом, как старому знакомому и пропустила гостя, гавкнув только для порядка, да и то, в сторону улицы.
В избе, куда старик ввел Стрельникова, тоже было чисто, мебели немного - два шкафа, стол, кровать, да тумба со старым телевизором - как водится, накрытым обрезом тюля. По-видимому, комната служила старику и спальней и кухней одновременно - на столе стояла посуда и хлебница. Дед достал из платяного шкафа здоровенную бутыль, литров на двадцать еще две пустых поллитровки и воронку. Поставил все на стол.
- Ты-то сам как, выпьешь чуток?
Лука отказался.
- Я для брата бы взял. Чтоб не с пустыми руками.
- Для брата, это хорошо. У моей матери вот тоже брат был, - говорил старик, разливая прозрачную жидкость по бутылям. - А у меня одни сестры. А дядька мой с ума сошел. Помнишь, я когда про деда своего говорил, который тех истуканов вырезал, Еремеича упоминал? Так вот, это он и был, мой дядка. Еремеичем его вся деревня звала. Вот он рассказывал, что самолично встречал в лесу тех уродливых тварей, которыми стращал мой дед. Его отец, значит. Упертый был, Еремеич. Над ним смеялись, а он все одно - видел и все тут. Особенно когда спиваться начал, кто ему скажи слово супротив, мог и зашибить.
Старик достал стакан, нацедил в него, отпил, удовлетворенно хмыкнув. Лука неожиданно понял то, чего не заметил раньше - старик уж давно навеселе.
- Твой брат на автобусе должон приехать? - спросил старик и, не дождавшись ответа, продолжил: - У нас автобусы раньше ходили четко по расписанию. Даже в газетах писали, хвалили. А знаешь, почему? Так ты не знаешь историю о Хворостове, нашем начальнике автостанции? - удивленно воскликнул он.
Лука вынужден был согласиться, что не знает.
- Ну, сынок, это такая история! Ей уж лет двадцать. Видел ты нашу автостанцию? Сгорела она. От зала ожидания аккурат именно тот уголок остался, где Хворостов скончался в страшных муках. Говорили - слишком много принял на грудь. Так и было, не стоит и сумневаться. Да только то - полправды. Этот начальник-то при жизни был, знаешь какой требовательный, таких еще поискать. А у нас ночной автобус всегда в Тихоновке оставался - его в колхозный гараж загоняли, чтобы рано утром, часов в семь, в город отправился. А шофера, они не все сознательные - есть среди них любители выпить. А какая с похмелья поездка? Вот и гонял он их. Ну, Хворостов, то есть. И вот однажды поставил шофер автобус в гараж, устроился на ночлег, да и вспомнил вдруг, что забыл путевку отметить. Можно было и до утра подождать, да только он человек был не менее сознательный, чем Хворостов. А начало зимы было. Часов не скажу во сколько, но уж темно давно было, когда он на автостанцию пришел, потому как начальник прямо там и жил - в специально отведенной комнатке. Пришел он, значит, к нему, а начальник и скажи - хочешь, мол, выпить? Тот чуть не упал. Сам Хворостов ему предлагает? Шутит, наверное? Да тот не шутил - и вправду достал бутылку, стаканы, закуску нехитрую. "Жену мою помянем", - сказал он шоферу, ну тот и согласился - неудобно стало перед человеком, о горе которого вся деревня знала: жена-то его месяц тому в реке утопла. Она фельдшером была и на дальний кордон отправилась на лодке. Да перевернулись. Которые спаслись, а она нет. Тело так и не нашли - унесло течением. Да и где ее в тайге, разве сыщешь?
Ну, дак вот. Выпили они, шофер с Хворостовым, значит, закусили, да не по разу - захмелеть успели, как вдруг начальник ему говорит: "Жена ко мне сегодня придет. Боязно. Оставайся, одному не так страшно". И признался, что и сам обрадовался, когда шофер вдруг среди ночи заявился. А шофер тот уже пьяненький был, но смекнул - никак у Хворостова крыша поехала. Как это так - жена померла, и вдруг явиться должна. Ему вдруг самому страшно стало. Давай шофер уговаривать начальника, чтобы тот спать ложился, а Хворостов ни в какую - нельзя, мол, пока за полночь не перевалит, а там лучше утра дождаться. И все про жену свою, покойницу, талдычит, что, мол, если она придет, а они уснумши будут, худо им придется. Спать, мол, никак нельзя. "Но ты, так уж и быть, ложись, - предложил, значит, Хворостов шоферу, - а я пока покараулю". А шофер еще больше испугался. Ага, мол, я лягу, а ты совсем спятишь, и ну как мне ножом по горлу? В общем, не стал ложиться, хоть и очень спать хотел, как потом рассказывал.
А начальник свое продолжает, так что уже никаких сомнений в его сумасшествии не осталось. Говорит шоферу: "Приходит ко мне она почти каждую неделю, зовет открыть. Да я боюсь пущать. Как-то раз видел в окошко - уж слишком страшна".
Парень тот, шофер, уже не знает, куда деваться, что бы и не прогневить начальника, но и сбежать от него. А на улице вьюга началась, ветер воет так, что будто волки за порогом стоят. Выйти страшно. И вот среди самой ночи, когда начальник уже перестал о жене говорить, стучит вдруг кто-то в окно. Напугались оба. Сидят, не шелохнутся. Свет выключили специально. Прошла минута, и вдруг кто-то заговорил сквозь дверь громким шепотом: "Не забыл ли ты про меня?"
Слушая старика, Лука в этот момент вздрогнул и только сейчас понял, что тот рассказывает в лицах, пытаясь передать разницу в голосах.
- И впрямь женский голос как будто показался. Только хриплый, - продолжал старик. - И подумал тогда вдруг шофер: это мальчишки балуются! Сердец у них нет, вот и изводят старого человека, представляются под его жену-покойницу, измываются. Не выдержал он. Как закричит. Схватил топор, фонарь и в дверь! Распахнул ее, топор наготове держит. Никого на улице нет. Одна чернота и снег падает. Увидел он следы. А пьяненький уже был. Кричит: "Я вас сейчас выслежу, убью! Будете знать, как потешаться!"
Побежал он по следам, а те запутанные очень. Да еще вьюга-подлюка. Значит, перебежал он через площадь. А когда услышал вдруг за спиной крик дикий, повернул назад. И увидел, что в дому Хворостова, то бишь, в самой автостанции огонь горит. Так полыхает, что не затушить. Пытался он снег бросать, да что толку. До самого порога пламя, войти нельзя. Все услышали его крики. Да как надрывается начальник в избе. Люди стали сбегаться. Пытались тушить, но огонь словно заколдованный.
Так и сгорел Хворостов. А шофера обвинили в том, что это он виноват в пожаре, водился за ним раньше грешок: бензин и соляру подворовывал, а начальник узнал, так вот он и решил с ним счеты свести. Потом, правда, за него заступились, закрыли дело - уж больно все неоднозначно было. Но отсидеть успел - почти с год, пока разбирались. Он много рассказывал. А вот то, чего сказать не посмел. Говорил, что до того как сбежались деревенские, видел бабу возле пожарища! Страшную, как те истуканы на мосту, которых я тебе показывал. И, главное, не сказать - одетая или голая, или какие лохмотья на ней. Глазищи красные и космы - только по ним он и определил, что женщина, хотя не факт. И фельдшерицу утопшую едва ли была похожа. Хотя и это, как посмотреть. Она его тоже видела. Хихикала, говорит, как безумная, и плясала. А потом - словно сгинула… Много чего он рассказывал, да мало кто ему поверил.
Когда старик замолчал, то сильно подивился тому, что одна из поллитровок оказалась наполовину пустой.
- Эк, я разговорился-то. Языком натрепал. Было бы кому - тетере городской неверующей, - пробурчал он себе под нос, словно и не стоял рядом Лука. И вдруг заплакал.
"Ну, все, совсем шифер сорвало". Лука не знал, смеяться ему или нет. Он улыбнулся, но тут же перехватил взгляд старика - пытливый, и впервые показавшийся злобным.
- Веришь или нет? - вытря слезы, с хищной усмешкой спросил старик и усмехнулся зло, не дождавшись ответа, - а хороша байка? Выдумал я это все. А ты и уши распустил. Знать, неплохо еще умею сказки сочинять. А дед мой еще лучше умел…
Стрельников начал догадываться, почему старика местные кличут сумасшедшим. Но не успел он обдумать эту мысль, как старик внезапно переменился в лице, вновь стал добродушным и веселым и заново наполнил опустошенную бутыль, всучил обе Стрельникову в руки и выпроводил на улицу.
2. Крик
Обретя свободу, Лука поспешил к "автостанции". За разговором он и не заметил, как пролетело время. Когда очутился на площади, только что прибывший автобус как раз разворачивался. Начали выходить пассажиры, и Стрельников сразу увидел брата - Виктор выбрался из салона в числе первых. Он был экипирован, как завзятый таежник, "от и до": на плече висело ружье в чехле; два рюкзака приторочены, один, маленький, спереди, другой, огромный, за спиной; что-то набито было в набедренные карманы охотничьих штанов.
Лука шагнул навстречу.
- Здорово, брат! - голос его все-таки сорвался.
- Здорово, сукин сын! - Виктор стащил с шеи маленький рюкзак и схватил Луку в объятия.
Действительно, здоров, как бык. Аж в ребрах затрещало.
- Сколько ж лет мы не виделись? - спросил Виктор, когда отошли в сторонку, чтобы не мешать никому. Заметив, что Лука смущенно молчит, решил повременить с расспросами, перешел сразу к делу:
- Отлично, что ты все-таки приехал. Жить тебе придется в Море. Лучшего места для твоих съемок не найти.
- В каком еще море? - не сразу понял Лука.
Насколько он помнил, здесь не то чтобы настоящего моря, а даже искусственных водохранилищ не было.
- Это деревушка так называется. Мора, - пояснил Виктор.
- Мора!? - Лука. Кажется, он где-то слышал это название. И связано это было с каким-то неприятным воспоминанием.
"Мора…Мора…"