Я снова завожу руку за спину и подаю Ворчуну острия. Однажды он выронил камень. Ворчун боится муравьев, поэтому, когда он увидел на Стене муравьиного разведчика, то убил его камнем. Но в последний момент муравей успел брызнуть ему в глаза кислотой. Ворчун вскрикнул и выпустил камень. Камень полетел вниз и как всегда скрылся в Тумане. День заканчивался, двигаться дальше мы не могли. Но нам нужно было забить еще две тройки острий. Ворчун попытался делать это руками. Он разбил в кровь запястья и кулаки, но руки оказались недостаточно тверды для этой работы. Тогда он стал забивать их головой. Он снял пояс, обмотал голову, подтягивался на уровень острия и забивал его лбом. Мы продвинулись еще на одну тройку, но потом Ворчун потерял сознание. Хорошо еще, что предусмотрительно привязал себя к Стене. Легкий спустился ниже, достал можжевеловые ягоды и несколько штук раздавил во рту у Ворчуна. Тот очнулся, и мы стали спускаться. Солнце подбиралось к левому краю Стены, мы должны были вернуться в пещеру. Никто не оставался в живых из тех, кого ночь застигала снаружи. Молох говорит, что все, причиняющее днем боль и неудобства, ночью вступает в полную силу. Некоторые думают, что Туман, преследующий нас снизу, ночью покрывает всю Стену. Молох говорит, что ночью из камней выступает слизь. Слизь это очень плохо. Я сам не сталкивался со слизью, это редкость в дневное время, но среди жевальщиков есть один, которого зовут Сутулый. Когда расчищался уступ у входа в предпоследнюю пещеру, Сутулый наступил ногой в маленькое гнездо слизи. Теперь у него нет ноги.
На следующий день, после того как Ворчун уронил камень, он был уже почти здоров. Сравнительно легко мы догнали остальные тройки, и пошли в обычном темпе. Все это благодаря Легкому. Он перестал подчиняться правилу трех. Он почти ползал по Стене. Иногда мне казалось, что, прилаживая острие, он повисает на одной руке. Он не ждал, пока Ворчун забьет очередную опору, а начинал забивать их сам, ударяя по острию кулаком, используя запасное острие для защиты руки. Он брал из рук Ворчуна веревку и накидывал ее петли на вставленные острия. Легкий тяжело дышал, но глаза его горели. Ночью в пещере я негромко спросил Легкого, почему он нарушал правила трех? Если об этом узнает Черный, он может сбросить Легкого в Туман. Или привязать к Стене на ночь. Легкий улыбнулся.
– Кто скажет об этом Черному? – спросил он.
– Никто, – задумался я.
– Тогда он об этом не узнает, – сказал Легкий. – К тому же, кто тебе сказал, что я нарушал правила трех?
– Ты держался за Стену только одной рукой! – прошептал я.
– Ну, если это мне позволила Стена, почему этого мне не позволит Черный? – спросил Легкий.
Я не нашелся что ответить. Легкий улыбнулся еще раз и сказал, чтобы я не волновался и не думал об этом. Он не нарушал правило трех. У него всегда было три точки. Одна точка – рука. Вторая точка – ветер, который прижимал его к стене. Третья точка – собственная ловкость. Я долго думал над этими словами. Три точки. Что-то не сходилось у меня в голове. Например, ветер. Как он мог прижимать Легкого к Стене, если он никогда не дует в спину? Иногда он дует в ноги, иногда в голову, иногда вырывается сбоку. Но ветер никогда не дует в спину. Так же как облака, которые почти всегда подчиняются ветру, но никогда не подплывают к Стене. Они всегда в стороне. Или они бегут слева направо, или справа налево. Иногда они поднимаются вверх, туда, где Стена сходится с небом. Иногда они летят вниз, туда, где всегда стоит полоса Тумана. Но никогда к Стене. И почему ловкость это третья точка? Все это не выходило у меня из головы. А потом пришел Ворчун и сказал, что, по словам Молоха, небо это такая же Стена, как и наша, только ее пожрал Туман, от этого она посинела, и остатки Тумана в виде облаков все еще ползают по ее поверхности.
– Зачем ты мне это говоришь? – спросил я Ворчуна.
– Чтобы ты думал об этом, – ответил Ворчун. – Ты любишь думать. Думай об этом. И вот еще.
– Что? – спросил я.
– Когда ты не передаешь мне острия, а просто стоишь и обеими руками держишься за Стену или за острия, разве ты не нарушаешь правило трех? Ведь в этом случае у тебя три точки и еще одна. И об этом думай.
Следующей ночью я пошел к Каину.
– Кто это? – спросил он, услышав мои шаги.
– Это я, Сет.
– Тот, кто много думает? – засмеялся Каин.
– Тот, кто называет, – ответил я.
– Садись Сет, – он нащупал меня в темноте и притянул к полу пещеры. – Садись. Тем более что называть некого. Если мы в скором времени не найдем новой пещеры, твои способности не пригодятся. Сюда придет Туман и все кончится. Но, пока мы еще живы, почему бы не поговорить?
– Каин, почему Молох больше не называет? – спросил я.
– Он утратил дар, – ответил Каин. – Теперь он чистит кору можжевельника, собирает ягоды, делает одежду. И рассказывает всякие сказки.
– Откуда он узнал, что утратил дар? – спросил я.
– Ты дал знак ему, – объяснил Каин, – когда тебя нашли. Это было в узкой пещере. Ты ее не помнишь. Ты открыл глаза, когда мы уходили в самую большую пещеру. Если ее считать первой, то эта третья. Молох хотел назвать тебя Глупый. Но ты сам назвал свое имя. Сказал, что тебя зовут Сет. Это настоящее имя. А потом ты увидел растение, которое мы используем, и дал ему имя. Ты сказал, что это можжевельник. Молох не увидел этого до тебя, поэтому он стал делать одежду. Хотя, рассчитывает опять стать тем, кто называет, если ты не поладишь со Стеной.
– Кто дал тебе имя, Каин? – спросил я. – Настоящее имя редкость. Тем более у того, кто не называет.
– Когда-то очень давно я был тем, кто называет, – ответил Каин.
– Как это могло быть? – удивился я. – Молох называл имена двоих, кто были до него. Но он не называл твоего имени.
– Это было очень давно, – усмехнулся Каин. – Но потом пришел Пан. Его Молох тоже не знает. Пан не только называл, но и думал. Я перестал называть. Возможно, мне тоже захотелось думать. Но я не стал делать одежду, я ушел на Стену.
– Почему ты ушел на Стену? – спросил я. – Стена это самое трудное.
– Стена это главное, – ответил Каин. – По Стене можно уйти отсюда.
– Мы все пытаемся уйти от Тумана, – согласился я.
– Ты пока еще мало думал, – сказал Каин. – И ты должен думать по-другому.
– Как по-другому? – спросил я. – Что это значит?
– Ничего не принимай так, как принимают другие. Старайся понять. Прислушивайся. Носильщик – хорошая работа. Можно много думать.
– К чему я должен прислушиваться?
– К ощущениям. Например, чего ты боишься? Муравьев, птиц, слизи, червей?
Я задумался. Боялся ли я муравьев, птиц, слизи, червей? Вряд ли. Ведь это всего лишь боль. А боль привычна и управляема. Ворчун научил меня побеждать боль. В тот момент, когда птица садится на плечи и начинает вырывать кусок за куском плоть из шеи, всего-то и надо, что причинить себе еще большую боль. Очень помогает положить на раскаленную солнцем Стену голую ладонь. Или прижаться щекой к горячему камню. Или укусить себя за мизинец. На руках у Ворчуна нет мизинцев. Последний он отгрыз себе, когда его рвал на части муравьиный отряд.
– Я боюсь того, что упадет Легкий. И еще я боюсь Черного.
– Ну вот. У тебя есть хорошая возможность подумать. Задай себе вопрос, существует ли Черный? И постарайся правильно ответить на него.
03
– Сет. Еще острия Легкому.
Я опять завожу руку за спину и подаю Ворчуну острия. Ворчун засовывает два острия за пояс, а одно передает Легкому. После того, как мы установим третью тройку, у нас будет отдых.
– Ворчун, – спрашиваю я. – Где два острия?
– О каких остриях ты говоришь? – спрашивает меня Ворчун. Я поднимаю глаза и вижу его изодранные скулы. Он с сожалением смотрит на меня.
– Вчера мы установили на два острия меньше, – отвечаю я.
Ворчун молчит несколько мгновений, затем достает из-под рубища острие. Толстая часть его обмотана волокнами можжевельника, тонкая блестит на Солнце.
– Вот, – говорит Ворчун. – Второе острие у Легкого.
– Зачем вы это сделали? – спрашиваю я.
– Мы ждем птиц, – отвечает Ворчун. – Или ты хочешь, чтобы я смотрел, как они будут отклевывать твою голову?
– Если тебе это нравится, тогда скажи, и мы будем просто смотреть, – кричит сверху Легкий.
– Легкий, ты же знаешь, что мы ничего не должны делать? – говорю я в ответ. – Ты же знаешь, что мы должны терпеть?
– Почему же ты не терпел, а закрылся рукой? – спрашивает меня Ворчун.
– Вы же знаете, что если не терпеть, то может быть еще хуже, – почти шепчу я.
– Он говорит, что может быть хуже, – передает мои слова Легкому Ворчун.
– Разве может быть что-то хуже? – говорит в ответ Легкий.
– Разве может быть что-то хуже? – повторяет его слова Ворчун.
Я не знаю, что им ответить….
Я пришел к Каину и на следующую ночь. Он уже ждал меня. Поэтому спросил об этом, едва я сел рядом:
– Что ты думаешь о Черном?
– Я думаю, что его нет, и что он есть.
Каин задумался. Он молчал долго. Наша тройка за это время могла бы пройти острие, а то и два. Хотя какие острия ночью? Ночью на Стену нельзя.
Наконец Каин заговорил:
– Никто не видел Черного. Никто не говорил с Черным. Черный ничего не делает в пещере. Он не жевальщик. Он не плетет веревки. Он не собирает можжевельник. Он не делает одежду. Он не называет. Он не вставляет острия, не забивает их и не носит заплечную сумку. И, тем не менее, все убеждены, что он есть. Расскажи, Сет, как ты думал о Черном?
– Сначала я боялся думать, – ответил я. – Мне даже теперь страшно говорить о нем.
– Чего же ты боялся? – спросил Каин.