Неуверенно, словно впервые в своей жизни, мертвец кивнул. Я с беспокойством заметил, что его вновь начала бить крупная дрожь. Понимая, что отпущенное нам в этот раз время ничтожно мало и уже близится к концу, я повернулся к полицейским.
- Задавайте свои вопросы. Быстрее!
- Где документы, Яндра? - инициативу перехватил мистер Конрад.
Лицо мертвеца исказила ужасная гримаса. С большим трудом он открыл рот и попытался что-то сказать.
- Он… - прохрипел Хевель. - он… придет…
- Где планы, Яндра?
- Он… деньги… я… должен… придет…
Хевель издал странный булькающий звук. Его голова запрокинулась назад, стучась о деревянную поверхность стола.
- Кто? Кто придет?
- Але… - скорее выдохнул, чем произнес Хевель.
Его затрясло. Снова мы стали свидетелями той жуткой пляски, которая сопровождала его возвращение в наш мир. В конце концов конвульсии остановились, и Хевель издал свой последний вдох. На его лице застыла издевательская усмешка, левый глаз был запрокинут так, что было видно только белок, а правый все еще смотрел на меня. Я отключил фонограф и, не выдержав, накрыл тело простыней.
В лаборатории было тихо. Брэмли, бледный как полотно, отвернулся от стола и пристально всматривался в небольшое окно, расположенное под потолком. Мистер Конрад стоял с брезгливым выражением на лице, что же до Эйзенхарта, то впервые на моей памяти он остался без слов. Только Максим был спокоен и записывал что-то в лабораторный журнал.
- Пятьдесят восемь секунд, - первым тишину нарушил мой коллега.
После его реплики все присутствовавшие разом пришли в себя.
- Вы можете это повторить? - спросил мистер Конрад.
- Нет, - ответил я. - Дальнейшие попытки ни к чему не приведут. Мы не знаем, почему, но Вирд дает нам только один шанс.
Полицейский в сером пальто задумался.
- Мне нужна фонограмма. Я хочу знать, что Хевель пытался сказать перед… смертью. И его вещи, - когда я отдал ему валик со звукозаписью, он обратился к Эйзенхарту, - детектив, заберите их. Встретимся в управлении завтра.
Не попрощавшись, мистер Конрад аккуратно прикрыл за собой дверь и ушел. Я понял, что забыл попросить его вернуть на кафедру копию записи, но было поздно. Эйзенхарт сжалился над Брэмли и попросил его проводить Мортимера наверх и взять у него документы на Хевеля; наконец мы остались одни.
- Ваши эксперименты всегда заканчиваются так плодотворно, доктор? - поинтересовался Эйзенхарт, без спроса закуривая сигарету.
- Практически, - я просмотрел записи, сделанные Максимом в журнале, и поднял на него глаза. - А иначе почему, вы думаете, полицию обычно не интересует танатология?
- Вам не позавидуешь, - заметил детектив, - столько трудов, и все без толку.
Я удивился: если я что-то и узнал о Викторе за время нашего знакомства, так это то, что подобное сочувствие было не в его духе. И то, что он ничего не говорил просто так.
- Напротив, - возразил я, - кому не позавидуешь, так это вам. Не я блуждаю в потемках, пытаясь отыскать убийцу. И не я сижу сутки напролет на работе, потому что стоит найти одного, как уже нужно искать следующего.
- Да уж, подбросили вы мне работенку, - улыбнулся детектив. - Но, впрочем, это все ерунда. Как по мне, так лучший момент расследования - это когда еще ничего не знаешь, так что я вам еще должен быть благодарен.
Он нахально стряхнул пепел в лоток для инструментов и надел шляпу.
- Что ж, думаю, мне тоже пора идти. Увидимся в четверг, как всегда? - напомнил он мне про еженедельный семейный обед, устраиваемый леди Эйзенхарт, его матерью и моей теткой.
- Подождите! - все еще колеблясь, окликнул я детектива. Тот уже был в дверях, но обернулся на мой зов. - Если я могу спросить… в каком отделе служит мистер Конрад?
В глазах Эйзенхарта промелькнула непонятная мне усмешка.
- В политическом.
Глава 1
Так получилось, что следующая моя встреча с детективом Эйзенхартом произошла не в четверг, а несколько раньше.
Был поздний вечер вторника, и я возвращался в свои комнаты на кампусе. Как обычно, после восьми часов Гетценбург засыпал: торговцы закрывали витрины магазинов железными рольставнями, и город, за исключением нескольких кварталов с увеселительными заведениями, погружался в оранжевый полумрак уличных фонарей. Одна за другой улицы пустели, немногочисленные прохожие спешили разойтись по домам. В этом была какая-то своя прелесть, свойственная маленьким городам - в столице, сверкавшей круглосуточной иллюминацией, даже посреди ночи было невозможно оказаться одному, смех, крики, громкая музыка и запахи еды с уличных жаровень были такими же спутниками, как и тысячи бессонных горожан. Гетценбург же по ночам вымирал, превращаясь в монохромную фотографию из путеводителя.
Я уже прошел половину пути до университета и находился у входа в городской парк, когда моя неспешная прогулка была прервана самым неожиданным способом. Из тени деревьев передо мной выступил молодой парень в одежде рабочего. Надвинутая на глаза кепи скрывала от меня его лицо, но его поза не вызывала сомнений в его намерениях. Я обернулся, однако из темноты переулка появилась рогатая фигура, перекрывая мне путь к отступлению. Перехватив поудобнее трость, я позволил им приблизиться.
Первый из бандитов подошел ко мне и, схаркнув, поинтересовался:
- Где флеббы, доктор?
Я нахмурился. За своей спиной я уже мог услышать дыхание его напарника.
- Простите, но я не понимаю.
Читателю может показаться, что я пытался быть остроумным, но, позвольте заверить, это не так. Я действительно не знал, о чем он говорит. Для меня, человека, выросшего в самом сердце Империи, по прибытии в Гетценбург оказалось сюрпризом то, что за пределами Королевского Острова далеко не все говорят на верхнем диалекте. Жители Лемман-Клива, например, не только разговаривали на имперском с сильным акцентом, но и щедро вмешивали в него слова из лемма, языка, на котором их предки говорили до завоевания острова Империей. Первые недели после своего приезда я чувствовал себя иностранцем, и даже сейчас, когда я привык к их наречию, лемманцам удается ставить меня в тупик. Стоит ли упоминать еще о том, что в силу моей профессии обычная латынь была мне гораздо ближе латыни воровской.
Сильный удар правой - слишком сильный для нормального человека - сбил с моего носа очки. Печально звякнув о мостовую, синие дымчатые стекла рассыпались осколками. Я поморщился, понимая, что завтра на работе мне придется придумывать объяснения синяку под глазом, но пока еще ничего не предпринимал: силы между нами были слишком неравны.
- Не строй из себя фиганта, - почти ласково посоветовали мне. - Бумаги, доктор, где бумаги?
- Я не знаю, о каких бумагах вы говорите…
- О тех, что этот бунке Хевель сработал, - пропели у меня над ухом.
- Я понятия не имею, где они, - признался я. - Они исчезли еще до… - я осекся на полуслове. Звук, с которым выскочило лезвие пружинного ножа, было нельзя ни с чем спутать.
Я обернулся; лезвие ножа поймало блик от фонаря в переулке. Понимая, что более медлить не стоит, я сделал тростью выпад в сторону бандита с ножом. Тот не ожидал от меня действий и потому не успел увернуться; удар пришелся ему в живот, заставляя сложиться вдвое. Не глядя, я выставил правую руку, блокируя кулак его напарника, и повернулся к тому. Первый удар пришелся наотмашь по челюсти, во второй раз тяжелый набалдашник трости попал по колену моего противника. Раздался характерный хруст, и парень в кепи покачнулся, неосторожно отступил назад и упал, прямо на заканчивающуюся острыми пиками ограду клумбы. Брызнула кровь: острие пронзило насквозь его горло и теперь маслянисто блестело в свете фонаря.
Вид насильственной смерти был мне привычен, но не здесь, не в Гетценбурге, где время текло медленно, словно патока, а на газонах сквозь толщу нерастаявшего снега прорывались первые подснежники. Здесь смерть казалась чем-то чужеродным - и от того еще более неправильным. Пока я ошеломленно смотрел на последние мгновения его жизни, второй бандит набросился на меня сзади. Мне удалось увернуться от удара ножом, но его удар другой рукой выбил из моих легких весь воздух. Встретившись с его кулаком в следующий раз, моя трость не выдержала и треснула пополам. Без нее я остался практически беззащитен и недолго смог продержаться. Нож блеснул у моего горла, я уже был готов попрощаться с жизнью, но тут ночную тишину нарушил звук пистолетного выстрела.
Я рухнул на мостовую под весом бандита и на некоторое время замер в этом положении. За выстрелом ничего не последовало, по звукам удалявшихся шагов я понял, что третья партия в этом конфликте, кем бы она ни была, решила остаться неизвестной. Тогда я скинул с себя мертвое тело (пуля раздробила бандиту затылок) и перекатился в сторону. На коленях я приблизился к первому нападавшему. Тот уже умер и смотрел в небо остекленевшим взглядом. Кепи слетела с его головы во время драки, и мне стали видны спиленные следы от рогов у него на голове. Воротник рубашки при падении распахнулся, в полумраке я заметил темную линию татуировки. Я расстегнул его рубашку: слева на груди, над сердцем, у него был вытатуирован тот же знак, что и у Хевеля. Проверив, я узнал, что эта же татуировка была и у рогатого.
Кое-как поднявшись на ноги, я осмотрелся. В основном окна домов, выходивших на парк, были темны, неудивительно, что никто не выглянул на шум. В соседнем квартале на ветру покачивался фонарь, освещавший вывеску над входом в пивную. Прихрамывая, я направился туда.