Глава 2
Район Семи лестниц, единственный располагавшийся в Гетценбурге на возвышенности, там, где в город вгрызались останки старой горной гряды, являл собой неплохую аллегорию классовой системы города. На самом верху, откуда открывался панорамный вид на Гетценбург, располагались самые фешенебельные городские дома, пусть и не столь роскошные как исторические особняки Каменного острова, но до самого фундамента пропитанные запахом как новой эпохи, так и новых денег. Посередине, вдоль километровой длины лестниц, селились богатые лавочники и торговцы, обеспечивающие в основном потребности клиентуры, поселившейся уровнем выше.
Низ, как читатель, думаю, уже догадался занимали менее обеспеченные слои населения - только бедность эта была не честной и безысходной, как в работных домах и фабриках на другом берегу Таллы. Начало Лестниц, где еще хоть как-то поддерживались порядок и видимость приличий, облюбовали для себя скупщики краденого, держатели опиумных домов и борделей и прочие представители преступного среднего класса. Но дальше, в узких переулках под Лестницами, - а точнее под многочисленными мостами, соединявшими пять гетценбургских холмов, - в которых никогда не светило солнце, располагались самые отвратительные трущобы Гетценбурга. Говорили, будто вглубь этого района полицейские стараются не заходить даже посреди дня.
Должно быть, слухи эти не совсем соответствовали правде. Потому что Эйзенхарт привез меня туда. Хмурый извозчик, недовольный конечной целью нашего маршрута, высадил нас у двухэтажного деревянного дома в начале одной из лестниц и уехал, окатив на прощание грязью из лужи.
- Зачем мы здесь? - брезгливо поинтересовался я, ступая на нечищеную мостовую.
- Вам надо выпить, - детектив безапелляционно втолкнул меня внутрь. В нос ударили запахи прокисшей капусты и пива: за дверью без вывески оказался кабак. - А мне - повидать друга.
- И, конечно, для этого нельзя было выбрать другое место, - вздохнул я, следуя за ним вглубь зала.
Как ни странно, ни я в окровавленной и грязной одежде, ни Виктор в франтоватом костюме не выглядели чужеродно на общем фоне. Мы прошли мимо стойки, за которой сидела группа профессиональных попрошаек в живописных обносках. За ними, в углу, старьевщик в поношенном, но хорошо сшитом костюме, рассматривал в ювелирную лупу пунцировку на золотом кольце; напротив него сидел мальчишка в форме трубочиста. Было и несколько нетрезвых джентльменов, с интересом глядевших по сторонам. В центре зала, откуда по углам были растащены все столы кроме одного, собралась небольшая толпа в рабочей одежде, из нее вынырнул молодой Бык, с виду - родной брат тех двоих, вставших у меня на пути раньше этой ночью, и, усевшись за оставшийся стол, выставил вперед мускулистую руку.
Эйзенхарт занял стол у противоположной от входа стены, откуда открывался вид на все заведение и, смахнув со столешницы оставшиеся после предыдущих гостей объедки, торопливо позвал разносчицу.
- Расслабьтесь, доктор, - посоветовал он мне, обратив внимание на то, как я оглядывался по сторонам. - Здесь совершенно безопасно. Еда, конечно, могла бы быть и лучше, зато всегда можно поговорить без лишних ушей.
Это было правдой. В отличие от многих ресторанов в старом городе, где стук столовых приборов разносился по всему залу, здесь стоял такой гомон, что, как я не силился, я не мог расслышать, о чем говорили за соседним столом. И все же я сомневался в безопасности этого заведения.
- У вас похожая манера допроса, - заметил я, когда на столе появилась бутылка зернового виски и стаканы.
- У кого?
Виктор на мгновение отвлекся от центра зала, где проходил импровизированное соревнование по армрестлингу, и непонимающе посмотрел на меня.
- У мистера Штромма, - я побоялся называть его здесь детективом, - и у вас.
- А, это, - он отхлебнул из стакана. - Мы с ним давние знакомые. Поступили в полицию в один набор. Вместе патрулировали улицы. Потом оба попали к одному ментору, хороший человек был, не побоялся взять ни сироту из приютского дома, ни бездушника… - так вот почему детектив Штромм показался мне знакомым: я видел его в компании Виктора на обедах, устраиваемых леди Эйзенхарт. - Мне кажется, или вы на что-то намекаете, доктор?
- К чему был этот спектакль? - прямо спросил я.
- О чем вы? - его глаза весело сверкнули.
- О моем допросе. Одностороннее зеркало в допросной комнате. Вы были по другую сторону, не так ли? С самого начала.
- Почему вы так считаете? - полюбопытствовал он.
- Ваше появление было слишком своевременным, - сообщил я Виктору. - Судя по вашему виду, вас не подняли с постели, и вы не запыхались, спеша спасти своего заблудшего родственника. Какое-то время вы находились в том же здании, возможно даже ждали под дверью, прежде чем войти. Что вы хотели услышать? Сколько я расскажу Штромму? Или что-то, что вы не могли спросить у меня сами? Что было в той записке, которую он передал вам в обмен на деньги?
- Всего лишь моя долговая расписка. Ну у вас и теории, доктор, - фыркнул Эйзенхарт, откидываясь на стуле. - Но раз уж вы заговорили об этом, Роберт, не хотите ли рассказать, что с вами стряслось?
- Нет.
Виктор удивленно поднял брови.
- Нет?
- Нет.
- А мне казалось, вы утверждали, что будете разговаривать о нападении именно со мной… - протянул Эйзенхарт.
- А мне казалось, вы утверждали, что это только мои теории, - в тон ему ответил я. - Я ничего не скажу, пока вы не ответите на мои вопросы.
Эйзенхарт закатил глаза к потолку.
- Задавайте.
- Чего вы хотели добиться этим спектаклем?
- Я хотел узнать, сумеет ли Берт вывести вас из себя. Что? - перехватив мой удивленный взгляд, он попытался оправдаться. - Мне же это ни разу не удалось.
- А ему?
- Тоже, - рядом с бутылкой легла свернутая вдвое записка. - Ваш пульс. Пятьдесят четыре удара в минуту. Низковат по сравнению с нормой, но для Змея это нормально, насколько я знаю. За время допроса он практически не менялся. Как и дыхание.
Я пробежался глазами по строкам. Похоже, детектив Штромм был ходячим детектором лжи. Удивительно, что с таким Даром он служил не в армии, а в провинциальной полиции.
- И что вам это дало? - поинтересовался я.
Виктор пожал плечами.
- Только то, что вы обладаете выдающимся уровнем самоконтроля. Но я все еще не знаю, зачем он вам нужен…
Задумчивость в его голосе заставила меня насторожиться.
- Почему у гетценбургской полиции есть на меня досье? - поспешил я сменить тему.
С глухим стуком его стакан вернулся на стол.
- Я запросил в военном министерстве, - признался Виктор.
Пристыженное выражение его лица поразило меня до глубины души - за время нашего знакомства я успел понять, что угрызения совести мало свойственны Эйзенхарту.
- Зачем? - только и смог спросить я.
- Хотел узнать вас получше? - попробовал он отшутиться, но вздохнул. - Послушайте, я прошу прощения. Возможно, я нарушил ваши личные границы или что-то в этом роде. Но вы не видите себя со стороны!
Я уже начал жалеть, что задал этот вопрос, но все же не мог не задать следующий:
- Что вы имеете в виду?
Эйзенхарт вздохнул.
- С момента возвращения в империю вы на себя не похожи. Да что там на себя - на живого человека! Мне известно, что апатия к происходящему является часто встречающимся симптомом при депрессии…
- Керр, "Введение в психологию", - угадал я цитату. - Спасибо, я читал.
- … но вы заходите в этом слишком далеко!
Повисшая между нами тишина показалась мне оглушительной - и это при том, что зал трактира гудел как пчелиный улей.
- Я потерял профессию и будущее, - ядовито заметил я, - простите, если я кажусь вам недостаточно счастливым.
- Нельзя потерять будущее до тех пор, пока вы живы, - тихо, но уверенно в своей правоте сказал Эйзенхарт. И я не смог удержаться, хотя это было низко:
- А вы, конечно, специалист в этом вопросе. Напомните, в каком полку вы служили?
- Ни в каком, - Виктор нашел в себе силы, чтобы улыбнуться. - Был признан непригодным к службе по причине отсутствия души и сопровождающей это состояние опасности для окружающих. Нелепейшая формулировка, не правда ли?
На мгновение я устыдился своего комментария - я знал, какие поражения в правах приходится терпеть родившимся без души и мог только представлять себе, что еще им приходится выносить, но следующие же слова Эйзенхарта стерли эти эмоции.
- Я не служил, но я видел многих вернувшихся с войны. И я вижу вас. И ваше состояние меня беспокоит.
- Не стоит, - сухо ответил я.
- Вы так считаете? Что вы делаете со своей жизнью? Я знаю, что вы привыкли справляться со всем один, но поймите: у вас есть семья. Родственники, которые переживают о вас…
- И чье присутствие в моей жизни ограничивалось до последнего времени открытками на Канун года, - перебил я его.
- А вы бы позволили что-то кроме? - парировал Эйзенхарт. - Вы с самого начала делали все, чтобы оградить нас от участия в вашей жизни.
- И собираюсь поступать так и впредь. До свидания, Виктор, - я встал из-за стола. - Буду счастлив получить от вас открытку к следующему году.
Я не успел сделать и шага к выходу, как был остановлен. Одной фразой.
- Я знаю, почему вы все еще живы.
Я сел обратно.
Мои пальцы сжались на стакане с виски - так крепко, что удивительно, как он не разбился. Этого в досье не было. Эйзенхарт не мог знать.
- Полагаю, благодаря работе хирургов.
- Нет. Не только.
Не только.