Смирно стоял жеребенок, пока Илья его обсматривал да общупывал. Поняли отец с сыном, к чему дело клонится, только виду не подают.
- Дорого просишь? - спросил, наконец, Илья.
- С тебя - недорого. Всего-то одну денежку. Коли есть - так бери, а коли нет - прощевайте.
- Какую же мне тебе денежку дать… Разве вот эту? - И протянул ему Илья ту, что у него завернутой была.
Взял мужичок платок, развернул, достал денежку, повертел туда-сюда, на зуб попробовал.
- А хоть бы и эту. Держи, - протянул он Илье платок и недоуздок. - Ты теперь вот что сделай. Ты его отдельно от других поставь. Корми отборной пшеницей. Не пускай со двора три месяца. Минет срок - выводи в чисто поле на рассвете. Пускай в трех росах искупается. Назад ведешь - пусть через забор перепрыгивает. Как перепрыгнет с улицы на двор, а со двора на улицу - с той поры не будет в целом свете коня лучше. Только тебя слушать будет, только тебя носить, или не только тебя… - Мужичок глянул на Илью прищурившись. - Сам увидишь. - К Ивану повернулся. - Говорено тебе было: хороший гость - он везде товар продаст? Так-то вот.
Спрятал денежку, повернулся и пошел себе - хворостиной помахивает. И Иван с Ильей дальше пошли, запруду разбирать. Вот-вот покажется, когда остановился вдруг Илья.
- А народу-то чего скажем, про жеребенка-то? - спросил он. - Ведь ни весть что подумают. И исцелился, и клад нашел, и наделы почистил, и еще коня привел…
- Вот и я о том же думаю, - почесал затылок Иван. - Народ у нас хоть и добрый, а не глупый. Ежели правду рассказать… Мне бы такое рассказали, не поверил бы. Время выгадать надобно. Гость этот что говорил? Три месяца его на дворе держать, отдельно от других. Ну да у нас окромя Серко других-то и нету. Мы давай вот что сделаем. Как работу покончим, я прямиком к избе пойду, а ты с жеребенком - задами. Возле огорода привяжи, а ночью, как разойдутся, мы ему пристроечку временную сделаем. А там глядишь, что-нибудь и придумается. Ах ты ж, вражья сила!.. Ты глянь, чего понаделал-то!..
Глянул Илья - и про жеребенка думать позабыл. Сколько ж пней он за ночь выворотил?.. Устроил запруду мало в два человеческих роста. Там, где речка протекала, пусть и маленькая, только лужи да ручеек, - воробей перепрыгнет. Растения водные повытянулись; были свежие, зеленые, а теперь припекло их солнышком, сомлели совсем, повяли. Рыба в лужах плещется, которая вслед за водой уйти не успела. А по другую сторону завала поднялась, плещется, тонкими струйками сквозь пни да окрест них новую дорогу ищет. Тут как к делу приступить, непонятно. Дернешь не за то, обрушится плотина, даже и думать не хочется, что случиться может.
Так прикинули, эдак, и вот что порешили. Надобно воде хоть какой простор дать. С одного берега ближний пень убрали, вниз спустились, на другой перешли, там убрали. Потом посмелее за дело взялись, по нескольку зараз выволакивать стали. Это хорошо еще, что Агафья и прежде полной водой не баловала, да и дождей не было. Только все доставать не стали. С умыслом оставили. Тут русло везде ровное было, а стало с разливом. Пни - они для хищника прибежище. Для окуня, щуки, налима… И ребятишкам поплескаться есть где, не то, что раньше. Ну а коли народу не понравится, вернутся потом с крючьями, вынут. Солнце-то уж за деревья спряталось, вечереет.
Как задумали, так и случилось. На сей раз без нечаянностей. Когда к избе вернулись, там их уже накрытые столы ждали. Каждый из своего дома хоть чего-нибудь, да принес. Сочли за неловкое объедать. Понятно, радость у людей, хотят, чтобы и другие порадовались, а все равно неловко - такое богатство Илья миру передал… Едва не ночь гуляли всей деревушкой. Никто и не заметил, что виновник торжества опосля всех к столу подсел. Только и разговоров было, что про исцеление чудесное, да про кузню, да про то, как заживут теперь… А как мед хмельной в голову ударил, - и про папоротник цветущий припомнили, и про разрыв-траву, и про плакун. Нашлись горячие головы, хоть сейчас в лес, на берег или на болото бежать, травы искать, клады доставать. Предания вспомнили, кто когда слышал; по всему выходило - деревенька их в таком месте стоит, что стоит где копнуть - тут тебе и сокровище зарыто… Ближе к рассвету угомонились.
Про жеребенка Илья сам Ефросинье поведал. Что уж он там рассказал, не знамо, но она вроде как не особо удивилась. Еще одна лошадь в хозяйстве, за недорого? Добро. Не бабье это дело. Ее дело - присмотреть, обиходить, корму задать, коли мужчинам некогда. Пшеница отборная… Нет никакой пшеницы, окромя овса да ржи. А купить - по миру пойдешь. Ничего, овес да рожь и не таких стригунков на ноги ставили.
Снова жизнь пошла - тишь да гладь. Илья с отцом в поле, только не дается ему крестьянский труд. Пахать - не портами махать. Соха - ее чувствовать надобно. Как в земле идет, где поднадавить, где послабить. Не умеючи, то ремень порвешь, то лошадь запаришь. Не может Илья никак с силушкой своей совладать. Играет она в нем, наружу просится; то борозда вбок уйдет, то Серко встанет - пар от него идет, ровно из проруби на морозе. Ну да ничего, научится.
Пару недель всего-то и прошло, как беда приключилась. Собралось несколько сельчан в город, на ярмарку. Как получилось, никто и не понял, что все золото-серебро найденное, с собою взяли, на продажу. Опять же, насчет кузни поговорить. Видно, желание глаза застило. Припрятали в ворохе тряпья, подались. И наехали на людей лихих. Думать забыли, когда в краях этих тати водились. Только сказки да предания про них и остались. К тому же, в сказках да преданиях разбойнички все больше за народ стояли, защищали от обид, потому как сами из народа. Эти же все забрали, в одних портах домой пустили, мало, что жизни не лишили. Сколько их было? - Видимо-невидимо. Велики глаза у страха. Может, и было всего ничего, а страх глаза пошире разъял… Что ж теперь делать-то? В город управу искать? Да как же в город - ушли куда люди лихие, али стерегут, дорогу-то?.. И то сказать - а ну как поймают их да выспросят, откуда серебро-золото взялось? Не случилось бы, как в присказке: пошел порты из беды выручать, так и головы лишился…
Притихла деревушка. Не бегают в лес ребятишки, девки с парнями все больше на бережку, в виду. По избам топоры-косы-вилы вострее вострого держат. Иного оружия нету - была одна сабля, от диких во времена незапамятные осталась, и ту куда-то подевали.
День к вечеру опускался, как раз Илья с Иваном пристройку закончили. Дверь навесили. Никто из деревенских не заметил; не до того было. Осмотрели со всех сторон, довольны остались. Присели на лавку. Видит Иван, неладное что-то с Ильей творится. Неспокойный он. Спросил напрямки.
Тут Илья ему прямо и ответил, не стал запираться. Негоже ему в избе отсиживаться. Отпусти, батюшка, золото-серебро людям вернуть, с разбойничками силушкою переведаться, за обиду посчитаться. Начал было его Иван отговаривать: что тебе золото - ветром нанесло, ветром унесло, - не слушает. Слово поперек не говорит, а в голове супротивное держит. Задумался Иван. Понятно, не об золоте сын думает, о людях обиженных. Может, и впрямь так судьбой заповедано? Уж больно к одному все складывается. Столько всего случилось, чего прежде никогда не бывало. Не то что дедами не сказывалось, - прадедами. Не пойдет Илья против слова родительского, только к добру ли против воли удержать? Самого, небось, не особо неволили…
- Добро, Илья, иди, - сказал Иван, и сам себе подивился. Совсем другое молвить хотел: пойдем в избу, поужинаем, пораскинем умом, что да как. Будто подменил кто-то слова. Знать, судьба…
- Прости, батюшка, коли что не так, - поднялся Илья. - Я скоренько обернуться постараюсь.
- Так ты что же, вот прям сейчас?.. На ночь глядя?..
- Чего ж тянуть-то?.. Может, они уже за тридевять земель подались, тогда трудненько придется… Да и есть у меня одна задумка…
- Вот оно значит как, - протянул Иван. И подумал вдруг: ему б лет хоть с десяток с плеч скинуть, сам бы пошел. - Добро, - повторил. - Ступай. А с матерью я сам… Смотри только, чтоб обратно побыстрее… И помни еще: кровь людская - не водица, не проливай понапрасну-то…
- Батюшка…
Хотел Илья в ноги отцу броситься, да тот не дал - обнял, прижал к себе крепко, отнял от груди, в глаза глянул.
- Ступай…
Повернулся Илья, зашагал решительно к воротам, пальцы в кулаки сжимает-разжимает. Не успел десятка шагов сделать - зря делом рук своих любовались: разметал жеребеночек стойло, дверь с петель - ровно не из дерева, ровно из улья осиного сделаны, в два прыжка рядом с Ильей оказался, глазом косит. Куда ж ты, хозяин, без меня собрался? - спрашивает. Тут уж и дурню ясно станет, а Иван с Ильей не дурни стать. Переглянулись промеж себя, да и расхохотались. Махнул рукой Иван, в избу пошел. А Илья за ворота, да к лесу…
Идет по дорожке лесной, поторапливается. Жеребеночек рядышком держится. Вот уж наделы позади остались, а до того места, где страннички людей обидели, еще версты две, не меньше. Засветло б туда попасть, да осмотреться хорошенько. Они ведь лошадей с собой забрали, и телеги, не может такого быть, чтоб следов никаких не осталось. К тому же, знали, что погоня если и будет, то не скорая, могли особо не таится. Сумеречно в лесу становится, приумолкли звуки дневные. Прислушивается Илья - в такой тишине любой звук издалека слыхать. А тут на тебе - баба навстречу, с лукошком. Травы какие-то собирать ходила, не иначе как знахарка. Незнакомая, не из ихней деревни. Идет, не торопится, слово, должно быть, заветное знает.
- Далеко ли торопишься, добрый молодец?
Глядит Илья, не поймет толком. По виду - баба, а голос звонкий, как у девки. Станом крепка, лицом приятна, походка плавная, а глаза - зеленые-презеленые. С такой днем встретишься, опаска возьмет, не то что в сумерках посередь леса…