- Обезножел он, или нет, до нас это не касается. Сегодня он, может, и не ходит, а что завтра будет, про то никому не ведомо. Позови знахаря, заплати - не поскупись, и вся недолга.
- Не первый день бедствуем. Не помогли ни знахари, ни знахарки. Одна только и осталась надежда, что на чудо.
- А хоть бы и так. Чудо - так чудо. Только зю до твоих забот дела нет, у него своих хватает. Пользуешься землей, что дружина посадская от ворогов оберегает, плати, сколько сказано. Хочешь, мехом плати, а не то - деньгами… Добром не заплатишь…
Посуровел Иван, нахмурился. Туча тучей стоит, кулаки сжал. Что-то сейчас будет!..
- Что, селянин, на кулачки переведаться хочешь? - раздался голос богатыря. Не насмешливый, будничный, даже вроде как усталый. - Ну так пойдем на двор, потешимся. В избе, оно не сподручно как-то…
Не обидела Ивана природа силушкою, ну да и в дружину посадскую не с дороги берут. Молодцы там - что твои быки, к потехам ратным привычные, не токмо что себя в обиду не дадут, сами кого хочешь обидят. Их голым кулаком и видом суровым не испугать, - не то видели…
Опустил голову Иван.
- Не охотник я, нет у меня мехов.
Вышел из горницы, вернулся с тряпицей сложенной. Развернул, достал два кружка блестящих, на стол положил.
- Вот и славно! - поднялся богатырь. - Забирай, дальше пошли!
И легонько так остроносого подтолкнул. Только это кому легонько, а кому… Тот едва в дверь не втемяшился, однако ж кружки со стола ухватил. Цепко так, ровно филин зайца, ухватил. Дверь распахнул, и в сени. А богатырь будто замешкался у порога. Глянул на Ивана, на Илюшку, что на печи замер, и вышел, ничего не сказав.
Погодя немного, подхватил Иван сына на руки, вынес на крыльцо, усадил. Сам рядом сел. Ворота полураскрыты, видно, что в деревушке делается. Ничего. Словно вымерла. Взрослые не ходят, мальцы не бегают. И тихо, ни собак, ни даже кур не слышно. Скрипнула позади дверь. Тихо спустилась Ефросинья, рядышком присела. Удивительно даже: крылечко ни весть какое, двоим с трудом разминуться, а тут трое сидят - и ничего, не теснотно.
- Тять, а это богатырь княжий был? - осмелился спросить Илюша.
- Княжий да не княжий, - ответил Иван. - Город наш нынче князю подать платит, а мы, как и прежде городу. А городом нашим люди богатые правят. Как и что делать, промеж себя решают, как у нас, на сходе. Посадника выбирают, чтобы каждый день сходы не чинить…
Сколько так просидели, не ведомо. Только послышались смех, говор, конский топот. Не торопясь, проехали по улице мимо ворот вершники: двое остроносых, - это Илюша их так назвал, хотя второй вовсе таким и не был, - да пятеро богатырей-дружинников. Собрали, что положено было, назад подались.
А деревушка так до вечера и оставалась, будто вымершей…
Разные люди в избу хаживали…
Сколько лет минуло с той поры, как оступился Илюша у крыльца, когда лучиком робким среди грозных грозовых туч глянула надежда. Рассказал Ивану странник, а тот, как мог - Ефросинье передал, - да только и отрок слышал. Впрочем, какой же он о ту пору отрок был? Мужать начал, в силу входить, кабы не недуг - всем бы взял. Ну да не о том речь. Говаривал странник Ивану, что ходят по свету белому люди; точнее сказать - по обличью-то люди, а по словам да делам… Многое знают, многое умеют. Им, поговаривают, книга особая дадена, голубиной именуемая. В сорок сажен длиной, в двадцать шириною. Страницы у нее не пергаминные, а тонкого серебра; буквы-то в ней не чернилами писаны, а чистым золотом. Кому на роду написано, - только тот прочесть и может. Потому - в книге той все тайны прописаны, и земные, и небесные. Кто прочел ее - ввек не забудет, силу обретет такую, что и представить невозможно. Не ту силу, чтоб обороть кого, а иную, сокровенную. - Уж не о волхвах ли говоришь, что по темным лесам да пещерам живут, от людей хоронятся? - Нет, не о них. Волхвы - те на одном месте обретаются, свои у них книги, свои порядки. Эти же что ни день, на новое место переходят, потому и прозвание им - калики перехожие. - Как же их узнать-то? - А просто. Лапотки-то у них из семи шелков, в носке камешек самоцветный; сносу им нет. В руках - посох из рыбьего зуба, в девяносто пудов. Ну, а в остальном - кто как, вот, скажем, как мы с тобой. - И что же они, все могут? - Сказано же тебе, книга у них такая, что все про все прописано. От любой хворости избавляют. - Ты сам-то видал? - Сам не видал, а люди сказывали. - Ну, иной сбрехнет, не дорого возьмет… Да и где их искать-то, калик твоих? - Про то не ведаю. Может, и искать их не надо… Коли они таковы, как про них сказывают, может, они сами придут, когда время настанет…
Крепко запали в душу Илье слова странника. Улучил он времечко, да и спросил дедов, слыхивали ли они что-нибудь про калик перехожих? Переглянулись Тимофей с Яковом, крякнули. Не может такого быть, чтобы случайно до того их о том же самом Иван спрашивал. Верно, отвечали, сказывают в народе про таких. Да только небылицы все это. Сам посуди.
Жил да был далеко отсюда, в тридевятом царстве тридесятом государстве царь, по имени Аггей. Померла у него жена, и остался он с красавицей-дочерью…
Вышел Илья из возраста, когда хлебом не корми, а расскажи-ка лучше сказочку. Да только, если уж к слову пришлось, есть ли он, возраст такой? Казалось бы, наперед знает, что дальше будет, и про злую королевну, и про то, как невзлюбит она падчерицу, как изводить ее будет, и чем все закончится, а вот поди ж ты - сидит, как говорят в народе, уши развесивши, и представляет себе все, да так явно, будто перед собой въяве видит. И то сказать, не каждому счастье такое дается, чтоб слово его за живое схватывало. Иной начнет рассказывать - хоть и правду, а слушать его - проще из избы сбежать; а иной соврет - заслушаешься. Чего далеко ходить - через пять домов по улице. Живут там, вот как Тимофей с Яковом, друг напротив друга, Братило и Долговяз. Не знает кто, при встрече подумает - враги записные. А на самом деле - ничуть не бывало; лодка у каждого есть, челн-долбленка, сеть, - рыбной добычей промышляют. Ну, и соперничают, не без этого. Только как сойдутся, говор между ними начнется, ажно облака во все стороны разлетаются. Кто из них лучшей, да кто удачливей. Кто дока, а кто так просто, за околицу вышел. Так вот. Выхватит, положим, Братило сома, здорового такого, одному не унести, а сказать про то не токмо что складно, а и вообще… Руки растопырит, глаза выпучит, вот такого, мол, поймал. И впрямь чем-то сома напоминает. Иного слова сверх сказанного и не добьешься. Не то - Долговяз. Улов у него неудачный - пара-тройка лещей, да и те - лучше б не показывал, а рассказывать начнет - заслушаешься. Ни разу такого у него не случалось, чтоб без оказии. То у него водяной в сети запутается, то русалка (тут он так расписывать начнет - бабы краснеют, мужики только покрякивают), то лось (реку переплывал, да в сеть и угодил), то на диво какое зазевался и весь улов упустил. Однажды такое поведал - народ три дня к реке не ходил, боязно было. Видел он якобы ладью, против течения поднимавшуюся, а на ладье той парус черный и воины мертвые. Вспенивают весла воду, а плеска не слышно. И прямо к нему плывет. Куда деваться? Тот камень, к которому челн веревкой привязан, быстро не поднять. Только тем и спасся, что в воду потихоньку сполз да возле борта и держался, пока мимо не проплыла. И вот что удивительно: видели мужики, что это он в воду свалился, когда из челна на берег выбирался, - за весло запнулся, - а все равно поверили…
Ну да Тимофей с Яковом Долговязу не больно уступали. Тот, единственно, все больше про свои подвиги и рассказывал, а эти - про чужие. Хотя правда с выдумкой у всех их так переплетались, что и не разберешь. А еще, Долговяз - он словно по-новому все переживал: и руками-то размахивал, и вскакивал, и бегал, и приседал, и по коленям себя хлопал; бывало, и слушающего за рубаху или порты теребил. Эти же неторопливо рассказ вели, словно завлекая, так слово за словом приговаривая, будто баба сарафан вышивает; стежок за стежком, пока не предстанет глазам узор дивный. Помотает тогда слушающий головой да и спросит себя: где ж это я обретаюсь-то? Только что посреди моря-окияна был, на острове, или во дворце кащеевом, или в пещере разбойничьей - ан нет, почудилось. Вот она, завалинка знакомая, али горница, али скамья возле забора. И слова-то вроде простые, всем ведомые, а вот поди ж ты, как ладно складываются…