- Вы проходите, садитесь за стол, - дружелюбно произнес Илья. - Звиняйте, что не могу встретить как положено. Нездоров я…
- Медведь, должно быть, помял, - вполголоса заметил парень.
Одеты они были одинаково, просто и опрятно. Длинные рубахи чуть выше колена, перехваченные обычной веревкой вместо пояса. Порты до лаптей, онучи. Рубахи и порты серого полотна, недавно тканого; лапти - недавно плетены. Волосы перехвачены незатейливого узора ремешком. Сумы на боку. У парня в руках ореховая палка чуть выше него ростом. У старца за спиной гусли. В общем - люди как люди. Ничего особого, ничего приметного. Мимо пройдешь, и не вспомнишь, что повстречались.
- Ильей меня зовут. А вас как величать прикажете?.. - Прежде, чем спросить, подождал, пока гости не сядут на лавку. Первым, лицом к Илье, проскользнул отрок, затем, держа его за руку, чинно присел старец. Парень примостился на краешке. Он и отозвался.
- Старшого - Бояном люди зовут. Младшего - Васяткой. Меня - Тимохой, а иные Звенисловом кличут.
- Это за что ж тебя так?
- Ты сказки в детстве слыхал? - ответил вопросом на вопрос Тимоха.
- Ну, слыхал…
- Помнишь Бабу-Ягу? Она прежде гостей своих кормила - поила - в баньку водила, ну а дальше, там уж как придется… Насчет баньки сами видим, а вот до остального…
- И то верно! - спохватился Илья. - Вы уж не серчайте. Поотвык я малость от людей. Завсегда либо батюшка, либо матушка гостей привечают, так что… Ты, Тимоха, как в сени выйдешь, там дверь есть, в чуланчик. В чуланчике - погреб, рогожу сдвинуть да крышку поднять. Редька там, чеснок, грибы… Репа… Каши хотели? И каша там гороховая, в сенях, тулупом драным накрыта. Миски и ложки на полках. Хлеб-соль, вот, у меня возьми. И щи из свежей крапивы… Ведерко с водой колодезной, - вон оно…
Парень пожал плечами, поднялся, взял у Ильи хлеб и мешочек с солью, перенес и бережно положил на стол перед своими спутниками. Туда же поставил щи. Вышел в сени. Было слышно, как он открывает дверь в чулан и чем-то там гремит.
Пока Тимоха собирал на стол, Илья повнимательнее присмотрелся к странникам. Мальчонка, тот был один в один Егорка Горыныч, хотя какой он теперь Егорка, - сколько лет прошло… Но только по виду. Того за что Горынычем прозвали? За шалость. Есть гриб в лесу, плотный такой, белый весь, пырховкой зовется. Только белый он, пока сорвать можно, да сварить. А когда время прошло - становится он цветом, как медведь. Сверху отверстие. И ежели наступить на него - выпустит облако пыли, не отмоешься. Вот Егорка и придумал: наберет грибов таких, высыплет из них пыль в стебель дягиля, потом как дунет с другой стороны - ни дать, ни взять, змей огнедышащий… А зимой на ледянках - сколько раз себе нос расшибал… Теперь-то уж, небось, семьей обзавелся, давно его Илья не видел. Мальчонка же сидит себе смирненько, глаза в стол уставил, руки убрал, и молчит.
Старец тоже молчит. Степенный такой, хоть и худощав на лицо. Волосы седые, усы прячутся в бороде, а борода уткнулась в грудь. Глаза светлые… Хотя, постой-ка… Как же это сразу… Там, где у людей зеницы, у старца - вроде как пленкой светлой подернуто… Ахнул Илья про себя.
Хорошо, Звенислов возвернулся. Этому палец в рот не клади, егоза, ровно на гвоздь сел. Иной одну мису целой не донесет, половину порасплескает али порастеряет, - этот сразу пять тащит. Две на ладонях, две на сгибе в локтях приспособил, и еще одну - на голове. Ба! Еще и ложки за пояс заткнул.
Метнул на стол, снова исчез - снова тащит. Молока кринку, - про молоко Илья и позабыл совсем. Вот тебе и гость; словно век тут жил. Распоряжается… Но с другой стороны - сам же сказал, чтоб на стол собрал. К тому же, в народе как говорится? Гость в дом - радость в дом, все что есть в печи, все на стол мечи. Только это вроде как про званого гостя говорится… А еще, помнится, деды рассказывали, а им - их деды, что будто бы из поколения в поколения предание передается: коли пришел гость, накорми-напои; нет ничего в доме - в лепешку расшибись, укради - а не выпусти из дома голодным да уставшим. В старину за воровство люто казнили - руки рубили без всякой пощады, но коли поневоле, для гостя, тут прощалось. Впрочем, воровство - оно не в обычае было, да и осталось не в обычае - вон они, избы, не заперты стоят, ворота открыты, ежели не ночь…
Наконец, принялись обедать. Степенно, не торопясь. Илья разломил душистый хлеб, - мать в него что-то добавляет, травы какие-то, для запаха пряного и сохранности лучшей; день полежит, не счерствеет, а коли на солнышке немного подержать - так и вообще, будто только что из печи, - посыпал солью. Взял репу. Странники же щам честь воздают. Поначалу старец зачерпнет, выхлебнет, руку к столу опустит; за ним Тимоха, тем же порядком, потом Васятка. Снова старец. Закончились щи, крошки хлебные со стола смахнули с ладони, и в рот. За редьку взялись. Звенислов себе такую ухватил, что и глянуть страшно. Вот ведь уродилась - дубина дубиной. Такой зайца пришибить можно, ежели метнуть удачно. И ведь осилил! Потом репу, с голову величиной, одолел. Грибов мису, с чесноком. Залил ковшом воды колодезной, к стене отвалился, руки на пузе скрестил, глаза в потолок. Лицо счастливое, ровно сто гривен на дороге отыскал.
Васятка со старцем - те менее проворные. Они больше на кашу гороховую налегли, мать давеча большой горшок сготовила.
Наконец, все вроде как насытились. Наелись-напились, мальчонка ложки-миски ополоснул, сохнуть положил. Теперь и поговорить можно.
- Вы, говорите, много по белу свету странствуете. А вот такие… калики перехожие, вам не встречались? - осторожно спросил Илья.
- Это кто ж такие будут? - встрепенулся Тимоха.
- Ну, это… - рассказал Илья, что от дедов слышал, как помнил, так и рассказал. - Не видали таких?
Мог бы и не спрашивать. Ответ у Звенислова на лице читался.
- Знаешь что, Илья, человек ты, по всему видать, хороший, одно плохо - лет тебе много, а ты все в байки разные веришь. Сказка же, она… Да чего там далеко ходить, обещано было - коли приветят хозяева ласковые, песню пропеть, сказку рассказать. Насчет песен, тут я не силен, врать не буду, это ты Бояну поклонись, а рассказать…
Не зря народ прозвания дает, ох, не зря! Зазвенели слова, полилась речь ясная, чистая, озорная. Позабыл Илья о своем недуге, слушает. Вроде и не в избе он, а там, где действо происходит. Тимоха же, как нарочно, такие потешки выдал, что только посреди мужиков и рассказывают. Их еще заветными называют. Про то, как заяц обещался лису осрамить; один раз обещался, а вышло трижды. Да про то, как молодец с купцом рассчитался, когда тот его в работники нанял, а ничего за год не заплатил, - обманул. Ну, ту самую, когда он еще лошадь с телегой поперек забора перепряг, когда купца дома не было, одна купчиха оставалась… Еще чего-то. И как рассказал: ни одного слова запретного, срамного, обидного не произнес. Илья хохотал, - на другом конце деревни слыхать было, - аж раскраснелся весь, ровно после бани. Смолк, наконец, Звенислов, а не то - уморил бы до смерти.
Вытер Илья глаза, - рукава у рубашки мокрыми стали, и не заметил как, - спохватился.
- Да что ж ты при малом-то такое? - спросил с укором.
Тень пробежала по лицу Тимохи.
- Повоевали дикие деревню, в которой он с отцом-матерью жил, - тихо сказал он. - Что смогли - забрали, остальное - огнем пожгли. Отца на дворе… Мать - в полон. Сам чудом в живых остался… Выше сердца копье прошло. Выходили. Вот только с поры той - не говорит и не слышит.
- Что, совсем? - сказал, чтобы хоть что-то сказать, Илья. Глянул на Васятку, и так его болью прошибло с макушки до пяток, что мало волком не взвыл.
- Ну, не то, чтобы совсем…
- Это как же прикажешь тебя понимать?
- А как хочешь, так и понимай. Ты лучше вот что: поклонись Бояну, да попроси спеть-сыграть. Может, тогда и поймешь.
- Как же я поклонюсь, если… нездоров сильно…
- Медведь, что ли, помял? - Дался Тимохе этот медведь, опять ведь вспомнил.
- Нет, не медведь… С чего взял?
- Так на тебя глядючи. Неужто существует на белом свете такая хворь, чтобы эдакого богатыря одолела?
- Знать, существует…
- Медведь, он перед тем как напасть, на задние лапы встает, - глядя в упор на Илью, ни к селу, ни к городу завел Звенислов. - Потому в древности, когда на него с рогатиной и ножом ходили, время улучали. Встанет он на дыбы, раскинет лапы, тут ему рогатину под пасть… И рука должна быть верной и твердой, о втором ударе речи нет…
- А коли нет рогатины? - К чему это он разговор такой завел?
- Зубы у него, и когти страшные. Не убежать, не на дерево влезть, потому - проворен. Так что думай…
- Не пойму я, - Илья покачал головой. - С чего это ты про медведя-то?..
- Да так, к слову пришлось… Кланяйся, говорю, Бояну.
- Ну что ты пристал к человеку, ровно репей, - неожиданно вступил в разговор старец. - Сам же сказал, и человек хороший, и встретил приветливо, и напоил-накормил.
Он неторопливо сунул руку за спину, потащил гусли и положил их перед собою на стол.
- О чем же тебе спеть-то? - задумчиво протянул старец. - А вот хотя бы и эту…
Как над тем-то да над городом Черниговом,
Да над тем-то селом да над Березовым,
Восходило в чисто небо солнце красное…
И опять - не в избе Илья, ни слов не слышит, ни струн перепев. Видит он деревушку возле озера, рощу березовую, дорогу, вдаль змеей извивающуюся… Словно парит он на крыльях в вышине подоблачной над землей. Ладная деревушка, такая же ухоженная, как и ихняя, только размерами поболее. На озере - лодки, на полях - ратаи, на огородах - бабы, ребятишки - по улице носятся. Один в один, почти, как у них. Ан нет, кузня есть, и мельница тоже.