Милиционер опустился перед полковником на корточки, чтобы удобнее было разговаривать.
Я видел, как они закурили, а потом стали смеяться: то Швец, то милиционер, - попеременно.
Они смеялись, а я вспомнил, как плакал и трясся Швец, заталкивая меня в камеру, а потом размазывал по своим склеротическим щекам бессильные стариковские слезы...
Милиционер наконец откозырял полковнику, и тот быстро подкатил ко мне.
- Проститутки появляются к трем ноль-ноль, когда прибывает поезд с севера, - отчеканил он. - Но тут одна должна подойти к часу, Роза, - на курьерских теперь не работает, постарела, обслуживает пригородные линии. Мильтон говорит, что ее конкуренция побила, молодежь, говорит, набирает силу, ткачихи...
И вот мы в комнате у Розы. На стенах - вышитые рисунки: красноглазые котята, лебеди в зеленах прудах среди синих башен средневековых замков. На комоде, покрытом узорной салфеткой, фотографии в бумажных рамках. И почти на всех фото - Роза: завитая, губы бантиком, двое детей с одинаковыми челками и мужчина в военном кителе без погон; у него подбритые книзу брови и рваный шрам на щеке.
- Это ему миной рассадило, - объяснила Роза, накрывая на стол: поставила три стакана, порезала хлеб и подвинула большую солонку с желтоватой солью. Швец достал из-за пазухи бутылку водки и плитку шоколада "У лукоморья дуб зеленый". Роза налила себе стакан водки, выпила по-мужски, резко запрокинув голову; напудренное, дряблое лицо ее покраснело; она взяла шоколад со стола и переложила на комод: "Оставим детям, они до сладкого любители". Потом деловито поинтересовалась:
- Вы меня оба будете, или безногий не может?
- Оба, оба! - Швец развеселился. - Безногий может, будь спокойна.
- На широкой ляжем, или будете переходить ко мне по одному?
- По одному, - сказал Швец. - Чтобы в движеньях не смущаться.
Мы с ним совсем пьяны, рассказываем Розе анекдоты, она просит нас говорить потише, чтобы не услыхали соседи. Потом, рассердившись внезапно чему-то, предупредила, что с каждого берет по тридцатке. Мы легко согласились, и она начала стелить постели.
- Чего сюда приехали-то? - спросила она. - В командировку?
- В тюрьму, на свиданку к родным, - браво ответил Швец.
- Эх-хе-хе, - вздохнула женщина, взмахнув залатанной простыней, - вам хорошо, у вас хоть надежда есть, что из тюрьмы вернутся, а у меня и этого нет...
- Что, муж погиб в боях за нашу советскую родину? - деловито поинтересовался Швец, расстегивая китель.
- Да нет, - ответила Роза, - я б тогда на детишек пенсию получала. Он к молодой переметнулся, а от молодых не вертаются, это не тюрьма. Вот теперь и кручусь: днем в гараже, а ночью на вокзале.
- И - давно?
- Через полгода, как ушел, - и начала. Сначала-то думала его вернуть добром, - и начальству писала, и к знакомым ходила... А он не дрогнул... Ну и пошло...
- Заработок маленький? - поинтересовался Швец.
- Да нет, - задумчиво ответила женщина, присев на краешек стула, - можно б прожить... Детишек профсоюз в детсад определил... Только липли ко мне мужики, да и сама не каменная. А с горя баба по первому делу мстит, а уж потом начинает выть, когда дров полон воз наломала... Отомстишь, а ведь аборт денег стоит, где взять? Вот и пошло-поехало...
Она достала из комода старенький патефон, поставила пластинку, и хриплый голос запел, выговаривая слова не по-русски:
- Шпи, шенщин много на швете, шпи, твоэ сэрдцэ тош-куэт...
Роза сняла платье, пояснив:
- Надо, чтоб все было по-хорошему, с музыкой. Я и потанцевать могу, если хотите.
- Не надо. Баловство это. Нескромно, - отрезал Швец и попросил меня: - А ну подними на кровать, я сам не заберусь.
Он отстегнул лямки, которыми притягивал туловище к подшипниковой платформе, я взял его на руки и положил на кровать. Щеки у него были, как у моего старика, - колючие и морщинистые.