Передо мной сидел доктор Лапеко, который выложил на столик накладной нос, "лысый" парик, защечные прокладки и чему-то радовался. Потом еще показал мои складные ножи, ставшие его трофеями, и тогда его улыбка вообще доплыла до ушей. Можно, конечно, сейчас рвануть по проходу с воем: "Рятуйте, люди добры". Но, во-первых, проклятый доктор запросто опередит меня, прыснув газом или просто ударив для "иммобилизации" по затылку. А во-вторых, как я стану доказывать проводнику вредность своего попутчика? Изменением его физиономии? Только вот, когда полутрезвый проводник наши билеты проверял, разглядывать какую-либо рожу он и не собирался. Он и так стошнить боялся.
- Ну, как самочувствие, больной? - поинтересовался доктор Лапеко.
- Что ж вы раньше-то не спросили про самочувствие, когда я только в поезд сел? Личину, понимаешь, чужую напялили. Несолидно.
- Я берег вашу психику, Борис. Даже сейчас вы имеете довольно бледный вид.
- Слушайте, доктор, или как вас там, пропишите мне витамины и отойдите от поезда. Именно ваше присутствие портит мою нервную систему.
- А то, что надо вернуть денежки за три лишние ампулы, вас не беспокоит, больной?
- Пожалуй, вы могли бы, неуважаемый айболит, забрать вашу отраву в самый первый день, хоть три ампулы, хоть все тринадцать.
- Но они же, Борис, принесли вам столько пользы. Четыреста "штук" в подарок получить - от нашего стола вашему! Неблагодарный вы. Остается вам только повторить слова одного истинного европейца: "Благодарность - собачье чувство". А не боитесь, что потом стыдно будет?.. Я же могу спасти вас от неизбывного стыда. Надо только уплатить за три лишние ампулы двести тысяч. Мне по силам было просто изъять эту наличность у вас, например, возле Любашиного дома, но я ведь стремлюсь к идеалу.
- Хороший у вас идеал, полезный - половина собранной чужими руками суммы!
- Именно что половина, именно что моими руками. Я реализую свое право на вознаграждение. Акционер требует свою долю прибыли.
Половину хочет взять, гад. И дело мое издательское порушить, и превратить меня в соучастника. Надо бы потянуть время.
- Вы лучше, доктор, скажите, как узнавали обстоятельства моих поездок к "денежным мешкам"? В первый раз вы позвонили и случайно для себя услышали мое ценное бормотание? Угадал ведь я. А во второй и третий раз?
- Точно так же. Звонил в нужный момент. Вы, прежде чем сделать инъекцию, задергивали шторы - я же всё видел, не сходя с кресла. Ваши мозги были так чудесно расторможены благодаря сцеволину. Вы были по-настоящему раскрепощенной личностью… Кстати, чтобы помочь вам разобраться с Любой, я унизился до заурядной слежки - хотелось оградить вас от превратностей судьбы. Ладно, давайте делиться. Ведь я сейчас проявляю лучшие гражданские свойства: стремление к справедливости.
- Прямо наоборот, сметаете чужие накопления, как гайдар какой-то… Значит так, делиться я с вами не буду и соответственно не тороплюсь стать соучастником мокрых дел. Но даю вам возможность унести ноги, доносительство не относится к числу моих хобби.
- Вы, Борис, действительно полноценный соучастник. Разве вы не желали скорой кончины всем четверым свежеупокоившимся особам? Так что мой лавровый венец вполне делится пополам.
- Даже если так, то желания уголовно ненаказуемы, господин Лапеко.
Не имея разумных доводов, доктор стал выступать в роли духовной оппозиции.
- Но желания - уже грех. Я, как добрый волшебник, материализовал ваш грех - искупайте на здоровье… Ага, мы не способны к нравственному очищению. У нас только страх и ужас за третьесортную писательскую карьерку. Неужели нам неведомо, что Толстого с Булгаковым мы не будем напоминать даже в темное время суток? Хотя первый гений уже никому не интересен, а второго лет через десять станут любить только авторы учебников. Мы же выскользнем из памяти читателя, как только перестанем раздражать его зрительные рецепторы… Да, похоже, вы все-таки очень жадный приземленный тип, Лямин.
- А вы очень утонченный. Особенно, когда ножом под ребрами ковыряете, - огрызнулся я.
- Тогда поговорим на земном языке, но без всяких грубостей. - Доктор достал из кармана пистолет системы Макарова, тот, который сейчас можно приобрести на любом углу за сорок "штук". Затем, посвистывая, навинтил глушак на ствол.
- Сами понимаете, пациент, что ваш уход с игрового поля будет классически чистым. Ведь вашими денежками, по идее, может заинтересоваться любой попутчик, в том числе и щекастый дедуля из Бологого, который собрался купить себе мотоцикл с коляской и хрюшку. Так, последний раз спрашиваю, будем делиться?
- Не будем, - рьяно возразил я. Ответ на уровне "всех не перекусаешь".
- Ну, ты сам этого хотел. Топай в тамбур, - распорядился "добрый" доктор.
И вот я, оставив чемоданчик с денежками в купе, марширую под конвоем в тамбур. Крик о спасении, шаг влево, шаг вправо считаются побегом - будет стрелять без предупреждения. Впрочем, доктор выстрелит в любом случае.
Мы уже в тамбуре. Доктор открывает дверь, из мрака вваливается грохот колес и давай швырять во все стороны мои нейроны-электроны. Сейчас я отправлюсь ему навстречу - живьем или postmortum?
- Прошу пана, - наведенный на меня черный глазок пистолета качнулся в сторону выхода.
Голова опустела и зазвенела, как цинковое ведро. Я сделал шаг вперед. Боковым зрением видел только плечо доктора, а спина уже чувствовала дырку от пули где-то в районе пятого позвонка. И тут…
…У рельсов есть стыки. Если насыпь устроена плохо, стыки расходятся и вагон сильно бросает, когда колеса накатываются на них. Если одновременно происходит изменение скорости, то трясет весьма чувствительно.
…Вагон сильно тряхнуло. Будущая дырка сместилась в район правого бока. А я упал, как срезанный, на левый бок и, крутанувшись на спину, ботинком впаял ровно в пистолет, который наводился в это непрелестное мгновение на мою грудную клетку. Доктор замахал руками, как дирижер, пытаясь поймать вылетевшую машинку для убийства. И он ее словил, что ему, однако, лишь повредило. Пока господин Лапеко занимался ловлей, я повернулся на правый бок. Одна моя нога оказалась у оппонента за коленками и я, резко повернувшись в обратную сторону, придал ему вращательный момент. Доктор Катаболит усвистал ровно в открытую дверь тамбура.
Я встал на полусогнутые, прикрыл дверь и отправился в купе, стараясь ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Сел на нижнюю полку, задышал, пытаясь выпустить пар, и тут понял - чемоданчика с деньгами нет. Лежал под подушкой, а сейчас его нет! Но доктор шел со мной и вылетел вон без чемоданчика. Или?.. Напряженка рывками вгрызалась в меня. Я пару раз двинул головой об стол - не помогло. Столько изведано и все зря. Меня крутило и бросало по купе, вспыхивали и гасли полузадушенные вопли. Снующие руки наткнулись на ампулу, дрожащие пальца нащупали шприц и всадили его в первый подходящий кусок тела.
Почти без паузы свершился перенос. Пространство поддалось в стороны, в нем появилась инородная вставка, непривычная конусовидная дверь. Я, моментально расплавившись, вылетел в нее миллионом серебристых ниточек.
И очутился у железнодорожной насыпи. Из головы сочилась кровь, но, кажется, черепок лишь слегка облупился и мозги не протекли наружу. Весь организм не ахти, измочаленный и битый, впрочем, кости не поломаны, и органы не всмятку. Повезло, что когда я вылетел из тамбура, то сумел сгруппироваться, да еще попал в кусты. Продрался сквозь заросли на шоссе, параллельное рельсам, и обнаружил, что в моей руке остался пистолет. Нет, пусть лучше отдохнет в кармане. Нужно в город, причем в Питер, а не в Москву. Стал голосовать - но грузовики с ревом прут мимо, иномарки тоже, не внушаю я им доверия. Однако "жигуленок" я не пропустил, встал посреди дороги как столб - у водителя нервишки не выдержали, сдрейфил, затормозил, принялся объезжать. Тут я ему ствол показал, чтоб не бузил. В кабине нашлась парочка, юнец с рулем и бабенка на заднем сиденьи. Не похожи на мужа с женой, он красавчик двадцатилетний, а ей пятилетки на три побольше.
- Про страшный пистолет забудь, не было его, - я приветливо оскалился юному любовнику, - ты просто по доброте душевной решил подвезти замерзшего полудохлого странника. Ты ведь всегда так поступаешь. Сейчас куда?
- В Нарву, - сказал юноша, из-за моих приветливых слов возвращая себе наглый уверенный вид.
- А машина чья?
- Моя, - отозвалась дамочка.
- Выходит, дружок, тебе с этой машиной не по пути.
Я знал, что деньги, все 400 000, оказались у таинственного товарища Протея. Конечно, являться к нему в светлое время суток было безопаснее, но в восхищенных зрителях я не нуждался…
Несмотря на однообразную застройку некрогородка, быстро нашел его капитальную могилу c с внушительным гранитом. Таинственный Леон Симонович Фурц, что и по-русски, и по-английски говорил с акцентом, который в 1926 году позволил прессе британской империи поднять страшный крик о руке Москвы, а тамошнему начальству решить свои дела. Только не скончался он в том далеком году, а почил уже в перестройку. Проходя через хоздвор, я ухватил лопату и ломик. И сейчас, своротив набок плиту, принялся углубляться в почву. К вам гости, Леон Симонович.
И вот уже показалась дверь, то есть крышка гроба. Дверь открывается и передо мной собственной персоной - товарищ Протей. Конечно, бледненький, зелененький, но никак не поверишь, что он тут семь годов отлежал. И костюмчик у лежащего гражданина хорошо сохранился. Даже стрелки на брюках присутствуют, хотя находится Леон Фурц в той столовой, где едят нас, а не наоборот.