Нежданно-негаданно образовался мужик в плаще! (Развевающиеся полы отчасти напоминали черные крылья.) И тут Борис, хочешь не хочешь, стал перетекать в новоявленное привидение - словно сам был током, а переключатель направил его из одного проводника в другой. Потекли зрение, слух, нюх, уцелевшие мысли. Когда ток закончился, Боря почувствовал себя стоящим. А собственное лежащее тело осталось лишь зыбким пятном.
Лямин не слишком удивлялся чрезвычайному происшествию, потому что был захвачен одним стремлением. Его воля кипела и пыталась пробиться через затычку на своем пути. Не нужен этот Альфред!
Опустилось какое-то затемнение, похожее на большой бархатный занавес, а когда он поднялся, то Борис обнаружил себя на платформе станции Репино. Причем, теперь он оказался не ниже, а выше других граждан, да и плечам требовался больший простор. Однако это обстоятельство было столь малоинтересным, как и выборы короля в солнечном Лесото.
Уже смеркалось, но Борис знал куда идти - по правой крайней дорожке до… Он подождал, когда сгустится облачный вечер, и кинул псу, стерегущему виллу, пожевать мясца. Мясца, насыщенного крутой дозой димедрола. Потом перебрался через забор, вырезал стекло и протиснулся в притопленное оконце подвала. Аккуратно обогнул стол для баловства в пинг-понг и усилитель "Фендер", вскарабкался по приставной лесенке, через люк, на первый этаж. Спустил со стенного гвоздя двустволку десятого калибра, из ящика красивого резного столика позаимствовал несколько патронов "на медведя". Зарядил стволы, снял с предохранителя, положил пальцы на спусковые крючки.
Хозяин обнаружился на втором этаже - отдыхал в кресле лицом от двери. Пиликал и помигивал телевизор, показывая западные сиси и писи, записанные на видеокассете; отдыхающий гражданин, скорее всего, дремал, его прилизанная макушка чуть-чуть склонилась набок. Лямин поднес ствол к спинке кресла, пытаясь определить, в каком направлении находится комок деятельных мышц над названием "сердце".
Палец дожимает спусковой крючок до упора. Вместе с громом хозяин катапультируется на пол, зато все брызги тонут в обивке кресла. На пиджаке у вылетевшего неаккуратная дыра, пускающая легкий дымок, внизу что-то журчит. Лямин выдергивает вилку телевизора и гасит свет. Спокойной ночи, Альфред Мамедович. Двустволка с аккуратно протертыми прикладом, цевьем и спусковыми крючками отправляется на стенной гвоздь - украшать ковер, неизрасходованные патроны ложатся отдыхать в ящик. И вот уже Лямина встречает ночными запахами сад. Надо торопиться на последнюю электричку…
Боря открыл глаза, пошевелил слабенькими членами. На часах пять утра, где-то коровы мумуканьем приветствуют начало нового дня, волки же с довольным урчанием сытых утроб отходят ко сну.
Тело было разжиженным, но нигде не болело, не свербило и никаких напряжений. В голове - чисто и свежо. На такое состояние Боре не хотелось жаловаться, ведь явно полегчало. Как-нибудь все образуется. Работает-таки сцеволин. Да поджарьте Боре сейчас задницу на сковородке, и то он будет радоваться, что до золотой свадьбы заживет. Все, как давно уже не бывало, доставляло удовлетворение: и дополнительные полчаса на храп, и дурацкая книжка про колдунов и "дураконов", и соплевидный фильм о бестолковой коротышке из Мексики. А что приснилась-привиделась чушь про мокруху на даче - разве кому-то от этого стало хуже или грустнее?
Вскоре после несытного, но приятного обеда раздался стук в дверь. Через десять секунд в прихожей толпились приземистые милиционеры в кожаных "полупердунчиках". Недолго потолпившись, визитеры стали быстро расползаться по тщедушным комнаткам малогабаритной квартиры, так что и не уследишь. Наконец выделился главный из них, маленький белесый живчик.
- Догадываешься, Лямин, что у нас в Афгане с такими, как ты, делали?
"Лишь бы не контуженный", - взмолился про себя Боря. Его собственный дядька, контуженный на войне, сильно выпроставшись из окна, плевал в праздничные дни на гуляющую внизу публику. Но однажды, увлекшись этим делом, отправился вслед за своим плевком.
- Догадываюсь, товарищ старший лейтенант. Умного легче легче подстрелить - у него голова большая.
- В этом твой ум проявляется? - непримиримо проявил себя милиционер, швырнув на стол долговую расписку, оставленную Борей у кредитора.
- Одалживать даже Карл Маркс не запрещал. А если Гасан-Мамедов нарисовал свои денежки каким-нибудь неправильным образом, то это ваши внутренние дела.
Малыш-следователь аж взвился.
- А ты красиво его кокнул? Значит, любишь должки, которые отдавать не надо, - ввиду слабой реакции Бориса старлей переключился "на публику". - Знал ведь, гад, что долговая расписка не документ.
"Ну и ну, сон в руку оказался, сразу ясновидение и ясночувствование у меня прорезались". Боря не обрадовался ни своему экстрасенству, ни безвозвратной ссуде - хотя полжизни мечтал о подобных вещах. Или, возможно, легкая подсознательная радость и проскочила мышкой, но быстро скрылась, сменившись тревогой. Впрочем, сцеволин еще действовал размягчающим образом.
- Есть вещи поважнее денег, сударь, - торжественно заявил Боря и уточнил. - Разве это слова "гада"?
- Не думай, Лямин, что я уважаю придурков. Ладно, двинулись.
- Нажмите на тормоза. Санкция на арест - где?
- Ты задержан по подозрению в убийстве Альфреда Мамедовича Гасан-Мамедова. Я - следователь Фалалеев.
2
После весьма насыщенной ночи и утомительного дня я покинул мрачную обитель, дав подписку о невыезде. Все это время работал конвейер, допрос за допросом. Я не взбесился потому лишь, наверное, что доза сцеволина меня еще кое-как утешала.
Конечно, я мог произнести все нужные ментам признания - если бы со мной поработали "добровольные помощники" следствия из числа сокамерников. Однако молодой специалист Фалалеев играл все-таки по правилам.
Я ему всю правду рассказал, конечно же, исключая видЕние - не стоит разлагать ядовитыми оккультными словами нежный милицейский ум. Алиби, слава Богу, железным оказалось. В то время, когда Гасан-Мамедову раскурочили грудную клетку (точь-в-точь мой сон), я все-таки валялся дома под балдой. И старушки, высаженные на скамейке у подъезда, стали мне союзницами, подтвердив мою неподвижность. Тоже и сосед по площадке, который весь вечер пилил на лестнице какие-то колобашки. Кроме того, около виллы Гасан-Мамедова обнаружились следы башмаков, куда более здоровых, чем мои аккуратные тапочки. В общем, белобрысый следователь Илья Фалалеев и мог бы помариновать меня, но от афганских боев у него мозги, как выяснилось, не вылетели, а, наоборот, закалились. В общем, он пораскинул ими и выставил меня на улицу.
Сто пятьдесят тысяч. Мои и не мои. Счастье или горе? Не в силах ответствовать на сей вопрос, я направил стопы ко второму своему филантропу - Михаилу Петровичу Сухорукову. В отличие от скороспелки Гасан-Мамедова, этот товарищ с давних пор отдавал всего себя на важных, хотя и закулисных постах. За что получал от довольного им начальства благодарности в письменном и устном виде, вымпелы, бюсты руководителей, именные часы и шашки (те, что для кромсания врага, и те, что для отдыха с друзьями). Все это наглядно присутствовало в его большой квартире дома стиля "ампир". Товарищ Сухоруков, отбарабанив свое на передовых рубежах, сохранил красивый революционный хохолок на голове, стал пенсионером и преподавателем капэсэсной истории в том самом вузе, где мне удалось поучиться.
В моей голове даже сохранилась такая картинка - на экзамене, где я обречен на муки и пытки, личность нездешней наружности лопочет на вьетнамском диалекте: "това-рися Ленин и това-рися Крул-ски вдва-ем меч-тали о проли-тарски лево-рюци", а товарищ Сухоруков только сладостно кивает и приговаривает: "Правильно, товарищ Фан Вам". Конечно же, преподавателю льстило, что слушать его лекции, оторвавшись от своих АКМов и борьбы с агрессорами, явился из далеких джунглей даже Фан Вам. А меня Сухоруков ел поедом за какой-то седьмой съезд КПСС, который в моем мозгу скрестился с восьмым. Впрочем, это я сейчас такой обиженный, а тогда вполне сочувствовал Фан Ваму, потерявшему в боях ногу по самые яйца.
Страничку из моей рукописи пенсионер-съездовед тоже прочитал. Кажется, эту.
"- Мне удалось засечь след "товарища Протея", Уотсон.
- Неужели, Холмс?! Я не верю своим ушам.
- Его видели в пивной, в Тилбери, в компании с местным профсоюзником. Он был опознан, потому что добавлял в пиво водку для получения так называемого "ерша".
- Worsh (уорш)? Какое странное название! Почему этот "товарищ" так старается быть замеченным? Сапоги, пиво с водкой… Однако, если мы поторопимся, то успеем на четырехчасовой поезд.
- Уотсон, Уотсон. В доброй старой Англии всеобщая стачка, первая, может быть, со времен Уильяма Нормандского; даже когда рабочий день длился по 16 часов затеять такое и в голову никому не приходило. Ах да, чуть не забыл, тогда не было профсоюзов.
- Зато было много виселиц для тех, кто отлынивает от работы, - добавил Уотсон. - Так мы торопимся на поезд или нет?
- Мы поедем на автомобиле шведской фирмы "Вольво". Четыре цилиндра, двадцать четыре лошадиные силы, то есть примерно шесть носорожьих, скорость огибания пространства-времени до 60 миль в час.
Холмс поискал в шкафу, но так и не нашел свой револьвер.
- Мама, что ли, спрятала… одно только малайское духовое ружье, которое она считает флейтой. Уотсон, у вас нет какого-нибудь оружия?
- Последнее время я ношу с собой в саквояже укороченный зулусский ассегай. Папин трофей - со дня победы наших пулеметов Гатлинга над африканской дикостью.